DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

Дружевны. Потому что пришли в этот дом разбойные люди с чертенячьими пятаками, и один был с обрезом, один с винтарем, а еще двое с шашками. Хотели Дружевну снасильничать, но Бова тут выхватил меч-кладенец да как начал рубить! Положил тех гадюк кровяных, и рука не дрогнула, только матери с отцом ему было жалко, да братьев с сестрами, да бабушку…

К ночи опять не по-весеннему схолодало. Промозглый ветер с Невы влез сквозь щели чердака, принялся завывать под крышей, заставляя Мишку кутаться в зипунок. Неподшитые валенки напрочь промокли днем, сейчас нагревались от костра потихоньку. Тянуло мокрой шерстью и горелым навозом. Будто в деревне, когда топишь печь кизяками.

– У Палкина, что на Невском, кулебяки были знатные, – вторгся в мысли писклявый голос Стохи. – Нас в саму лесторацию не пускали, но если с прислугой поладишь, так могут и вынести, что пригорело. С вязигой да с рыбой красной, у-у!..

О жратве Стоха мог говорить вечно. Похоже, и думал только о ней. Мелкий, чернявый, цыганистый, с огромным щербатым ртом, будто не все молочные зубы еще повыпадали. С виду больше десяти годов не дашь, но хитрости да ловкости – как у взрослого парня. Воришка, из начинающих. В деревню такие тоже забредали, похристарадничать и стырить, что плохо лежит. Лупили их смертным боем, но всех не перелупишь. В лихое время народ из городов бежит к земле, там прокормиться легче – только сам Мишка сделал наоборот. Так уж вышло.

– …Бывало, гречевника стыришь кусок, еще тепленького да с корочкой, зубы воткнешь, а он аж сладкий, мама моя! Марципанов там всяких не надо, когда такое!

Голос Стохи звенел и дребезжал, мешал нырнуть в забытье. Подумать о Бове Королевиче, об избе, о печи. Убежать хоть ненадолго от сырого столичного холода. Костерок разожгли на куче мусора, обложили натасканными со двора кирпичами, а спички у Мишки были с собой по крестьянской привычке. Целый сидор полезного барахла, за которое горло бы перегрыз любому. Его и не трогали особо – к своим пятнадцати Мишка вырос под сажень, был жилист, мосласт, и усы уже пробивались вовсю. На деревне считался хорошим кулачником, даже взрослые парни звали с собой, когда сходились стенка на стенку. Такого, как Стоха, пальцем бы ушатал, но зачем? Сотоварищ вроде как.

– Еще, бывало, сала слямзишь на мясницких рядах, за ним ведь пригляду меньше, чем за вырезкой. Натопишь в чугуне, краюху туда макнешь, а потом еще шкварочек…

– Хорош ты уже! – не сдержался Мишка, и живот отозвался голодным бурчанием. – О чем другом базлай, не дразнись тут!

– Кто базлает?! Я базлаю?! Ты, ведмедь, на кого тут бочку катишь?! – Мелкий Стоха вскочил одним движением, но и так оказался лишь чуть повыше сидящего Мишки. Уселся обратно, поближе к костру. – Могу и другого порассказать, да не к ночи бы. Про Калгана Мясника слыхал когда-нибудь?

– Не доводилось.

– То-то! Лютый зверина, из уголовных, к вечной каторге был приговорен, да сбежал, еще до леволюции. Здесь теперь душегубствует, а особенно до мальцов охочий, вроде нас с тобой. Пользует всяко, потом потрошит наживую!

Последнюю фразу Стоха выдал шепотом – явно хотел напугать, но не на того напал. Мишку с некоторых пор совсем ничего не страшило. Выгорел дотла. На жадный Стохин взгляд лишь пожал плечами да сунул в костерок очередную деревяшку, обломок какой-то мебели. Чердак им достался удачный, не обжитый еще никем из бродяг и даже не разграбленный. Слуховое окно, правда, выбито, но это и к лучшему. Есть куда дыму выходить. Снизу, под досками перекрытия, затаился дом: четыре этажа, парадные, запертые двери. После двойной смены власти люди в этом городе стали совсем не любопытные: ночами дома сидят и молятся. В лихое время лучше бы сделаться невидимым.

– Чего молчишь, Мишаня-ведмедь? Не веришь?!

– Верю. Слыхал пострашнее байки, чего мне твой каторжанин?

– Байки?! Вот выпустит ливерку, по-другому тогда заговоришь!

На это Мишка не ответил вовсе. Валенки наконец прогрелись, начали подсыхать, от тепла потянуло в сон. Оно и лучше – чтоб жрать не хотелось. Еда сама не появится, но днем ее будет проще найти. Зевнул, потянулся, встретился взглядом со Стохой – тот рассматривал сотоварища задумчиво и оценивающе.

– Здоровый ты обалдуй, душа не нарадуется! Хошь разбогатеть?

– Кто ж не хочет?

– Дело есть, хоть опасное, да верное. Мне напарник был нужен вроде тебя, кому довериться можно, и чтоб кулак побольше.

– Разбойничать, что ли?

– Не-е, брат, выше бери. Ежели сладится, так сыты будем до старости и нос в табаке! Про барона Бирге слыхал когда?

– Не доводилось.

– Я вот тоже, разок всего. Есть у него какой-то дом, а там это самое… – Тут Стохина речь вдруг прервалась, взгляд заметался по дальним углам чердака. – Давай-ка завтра расскажу, если не передумаю. Погляжу еще на тебя, да и это… светлее будет. Мало ли!

Мишка лишь ухмыльнулся – ну никак он не принимал случайного соседа всерьез. Какие такие секреты знать беспризорнику-голодранцу? Смех один!

Спать устроились в старом платяном шкафу, чтоб теплее. Древесина пахла плесенью, от Стохиных одежек тянуло костром и горелым жиром прежних ночлежек. Чердак за пределами шкафа жил своей жизнью: доски скрипели, будто по ним кто-то двигался на цыпочках. Кто-то вкрадчивый, не желающий быть услышанным. Замер у перекошенной дверцы, сипло, чахоточно вздохнул. Повеяло гнилым. Надо открыть глаза, но зачем, если все это сон? Просто сон…

Со Стохой познакомились вчера, прямо тут. Мишка, насквозь промокший, искал местечко посуше, обошел все парадные, наконец углядел, что замок на чердачной двери можно вынуть вместе с проушиной. Так и сделал. Увидел здешние хоромы, заставленные рухлядью, но не успел рассмотреть – по ушам резанул истошный визг:

– Убью-у, с-сука мать душу в клочья!..

Из ниоткуда выскочил мелкий шкет в лохмотьях, взялся размахивать ножиком, будто целая толпа против него. Мишку от этого зрелища хохот разобрал, не унять ни в какую. Так и смеялся, пока дитенок не шмыгнул вдруг носом обиженно:

– Чё ржешь, ведмедище?! Выросла палка – говно мешать, вот и куражишься!

Разговорились позже, пока разжигали костерок и доедали пару картофелин из Мишкиного сидора. Шкет оказался сиротой, совсем как Мишка теперь, только не от беды кровавой, а потому что не знал родителей вовсе. Нагуляли и бросили. Рос как получится, воровал где придется, в серьезные шайки пока не звали, а сверстников-огольцов считал недостойной мелочью.

– Мне за что такую кликуху дали? За то, что у жирного фраера сто рублёв из кармана тиснул, натуральную «катеринку»! Это щас ими только костер топить, а