По ту сторону рифта - Питер Уоттс

Заслышав сверху приглушенный рев, я поднял голову. По небу вычерчивала инверсионные линии группа крестообразных силуэтов, отбрасывая солнечные блики.

Засевают облака. Зрелище довольно распространенное. В те дни мы еще верили, что способны дать отпор.

– Не поможет, – серьезно проронила Джесс из-под моего локтя.

Вздрогнув, я опустил глаза.

– Ох, Джесс. Я и не заметил, как ты подкралась.

– Только разозлят тучи, и всё, – продолжила она со всей убежденностью, на какую способна четырехлетка. Потом, сощурившись, вгляделась в голубой простор. – Они же пытаются убить, э-э-э, посланника.

Я присел на корточки, пристально посмотрел ей в глаза.

– И кто тебе такое сказал?

Определенно не мать.

– Вон та тетя. Которая с мамой говорит.

Я прошел за угол в передний дворик и увидел, что там не просто «тетя», а пара. Лет за двадцать, слегка обросшие, у обоих девизы на футболках. Возлюби матерь свою, призывала меня надпись у женщины на груди, чуть ниже – снимок Земли с окололунной орбиты. У парня футболка была многословней: Неограниченный рост – кредо раковой опухоли. Места для картинки уже не осталось.

Геянцы[51]. Оба пятились по лужайке лицом к Энн, как будто боялись повернуться спиной. Энн, сама безобидность, улыбалась и махала им рукой, но я от души сочувствовал бедолагам. Скорее всего, они так и не поняли, с чем столкнулись.

Порой, когда нам наносили визит адвентисты седьмого дня, Энн даже приглашала их в дом, чтобы попрактиковаться в спортивной стрельбе. Как правило, адвентисты сами начинали проситься на выход.

– Ну что, было у них что стоящего сказать? – поинтересовался я.

– Да не особо. – Энн перестала махать и повернулась ко мне. Ее улыбка преобразилась в торжествующую ухмылку. – Мы прогневали небесных богов, можешь себе представить? Не укради, не убий, не поселись в частном доме. Уменьшай воздействие свое на природу, если совсем уж в лоб.

– Может, они и правы, – заметил я. Во всяком случае, в окрестностях мало кто стал бы с этим спорить. Почти все наши бывшие соседи уже расселились по муравейникам. Не то чтобы степень их воздействия на природу сыграла тут ключевую роль.

– Ну, допустим, это еще не самая долбанутая идея, бывают и похлеще, – признала Энн. – Но если уж взваливаете на меня вину за гнев облачных демонов, то будьте добры запастись парой-тройкой рациональных аргументов.

– А они, видимо, не запаслись. Она фыркнула.

– Все те же слащавые метафоры. Гея рвется в бой, чтобы истребить человеческую заразу. Ураганы, судя по всему, играют роль пенициллина.

– Эксперты иногда говорят не менее дикие вещи.

– Ну и что – им я тоже необязательно верю.

– А может, стоило бы, – сказал я. – Я что хочу сказать – уж мы-то сами точно не понимаем, что происходит.

– А ты думаешь, они знают? Каких-то пару лет назад они все отрицали, помнишь? Говорили, жизнь не способна существовать вне стабильных организованных структур.

– Я вообще-то полагал, что с тех пор они кое-чему научились.

– Да ну?! – Глаза у Энн стали круглыми-круглыми, словно ее осенило. – А я все это время считала, что они просто придумывают модные словечки.

К нам приковыляла дочь. Энн сгребла ее в охапку; забравшись матери на плечи, Джесс узрела мир с головокружительной взрослой высоты.

Я бросил взгляд на отступающих миссионеров.

– Ну и как ты отвадила этих двоих?

– Согласилась с ними, – отозвалась Энн.

– Согласилась?

– Ага. Значит, мы зараза. Хорошо. Только кое-кто из нас мутировал. – Она ткнула большим пальцем в сторону нашего замка. – Теперь мы устойчивы к антибиотикам.

Мы устойчивы к антибиотикам. Мы попрятались по панцирям, как раки-отшельники. Нас подрезали, выпололи, проредили, но не уничтожили. Лишь загнали в ремиссию.

Но сейчас, за крепостными стенами, мы наги. Даже на таком расстоянии буря способна дотянуться досюда и прихлопнуть нас обоих в один миг. Как Джесс может так вот запросто сидеть здесь?

– Меня уже и солнечные дни не радуют, – признаюсь я ей.

Она смотрит на меня, и я понимаю причину ее замешательства: дело не в том, что меня не радуют ясные небеса, а в том, что я вообще счел это достойным упоминания. Но я продолжаю говорить, игнорируя привычно мелькнувшую мысль, что мы друг для друга инопланетяне:

– На небе может быть одна лазурь и солнышко, но, если плавает хоть одно кучевое облачко, мне не отделаться от чувства, будто… за мной наблюдают. И неважно, что оно слишком маленькое и самостоятельно мыслить не может или что рассеется, прежде чем успеет передать информацию. Я все равно начинаю думать, что это какой-то шпион, что обо мне доложат…

– Вряд ли они обладают зрением, – рассеянно произносит Джесс. – Просто они чувствуют крупные предметы вроде городов и дымовых труб, радиоактивные зоны и все прочее, от чего у них… зудит. Вот и все.

Веет обманчиво мягкий ветерок, играя ее волосами. Над нами между двумя вздымающимися громадами кучево-дождевых облаков пальцем втискивается серый пар. Что там творится? Бессистемное взаимодействие дождевых капель? Процессорные узлы обмениваются информацией на скорости 25 000 бодов?[52] Даже спустя столько лет это звучит нелепо.

Сколько же придумано ярких теорий, сколько объяснений нашего краха. Все твердят о порядке, возникшем из хаоса: о жидкой геометрии, о биоэлектрических микробах, живущих в облаках, о сложных моделях поведения, порожденных этим безумным союзом электрохимии и тумана. На бумаге все выглядит вполне наукообразно, но, когда говоришь вслух, всегда напоминает магическую формулу.

И толку от всего этого ноль. Ближний ландшафт озаряют пульсирующие вспышки света. Буря шагает к нам на зубчатых фрактальных ногах. Я чувствую себя насекомым под готовым опуститься ботинком. Наверное, это добрый знак. Стал бы я бояться, если б в душе уже сдался?

Наверное. А может, нынешняя ситуация тут ни при чем. Может, трусы всегда боятся.

Приемник Джесс непрерывно стенает.

– Песни китов, – слышу я сам себя, и дрожь в моем голосе почти незаметна. – Горбатых китов. Вот кого они напоминают.

Взгляд Джесс снова обращается к небу.

– Никого они не напоминают, пап. Это всего лишь электричество. Просто приемник вроде как… переделывает для нас сигнал во что-то знакомое.

Еще один рекламный трюк. За какие-то десять лет мы превратились из богоизбранного вида в вымирающий, а дельцы по-прежнему сидят, уткнувшись носами в свою рыночную аналитику. Могу их понять. Прямо сейчас над нами нависли те, кто вышвырнул нас на улицу. Передний край почти уже коснулся нас. В десяти километрах у меня над головой ветра с визгом проносятся мимо друг друга на скорости шестьдесят метров в секунду. А буря даже не начала выдыхаться.

В предгорьях бесновалась банши[53], корчились плети торнадо: прежде чем юркнуть в подземное убежище, мы с Энн глядели, как вихрящиеся черные щупальца разрывают горизонт. Какой-то год назад нас уверяли, что зимой торнадо не бывает. Но вот теперь мы прижались друг к дружке, а мир вокруг сотрясается, и все наши укрепления окажутся не прочней бумаги, если одна из этих фикций явится к нам с визитом.

Секс в такие минуты инстинктивен. Опасность низводит нас до уровня автоматов; когда власть возвращается к генам, для любви места не остается. Даже удовольствие не играло тут роли. Мы были всего лишь парой млекопитающих, что пытаются довести свою приспособленность до максимума, пока от цветочков не дошло до ягодок.

После, по крайней мере, нам опять было дозволено чувствовать. Мы сбились в кучку, слепые и невидимые во тьме, едва не сминая друг дружку силой своего отчаяния. Мы не могли унять слез. Я в душе благодарил судьбу, что Джесс оказалась отрезана от нас в детском садике, когда навалился фронт. Той ночью мне не хватило бы выдержки, чтобы изображать из себя храбреца.

Спустя какое-то время Энн перестала дрожать – просто лежала в моих объятиях и тихо всхлипывала. По краям моего поля зрения роились надоедливые тусклые мушки остаточного света.

– Боги вернулись, – проговорила она наконец.

– Боги?

Обычно Энн была эмпириком до мозга костей.

– Древние, – сказала она. – Боги Ветхого Завета. И греческого пантеона. Молнии, огонь и сера. А мы-то думали, что переросли их. Думали…

Глубокий дрожащий вдох.

– Я думала, – продолжила Энн. – Думала, они нам уже не нужны. Но ошибалась. Без них мы так бездарно все профукали. Некому было держать нас в узде, и мы все растоптали…

Я погладил ее по спине.

– Старая песня, Энни. Ты же знаешь, мы навели порядок. Почти во всех городах запрещен бензин, численность вымирающих видов стабилизировалась. На днях я даже слышал, что в прошлом году выросла биомасса тропических лесов.

– Мы тут ни при чем. – Моей щеки коснулся тихий вздох. – Мы не стали лучше, чем раньше. Просто боимся порки. Как избалованные детишки, которых застали за рисованием похабных картинок на стене.