Горный завод Петра третьего - Татьяна Александровна Богданович

с управителем же он умел договориться, Да и с Беспаловым тоже, а те ведь по-немецки не знали. Младший, Михель, тот простой был и, правда, ничего по-русски не знал, Сам Аким еще не совсем забыл немецкий язык. За шесть лет, что он проработал в типографии в Гамбурге, он хорошо научился по-немецки. С тех пор, правда, двадцать лет прошло, ко он все читал свою немецкую книгу. На заводе никто об этом не знал.

Немцы вошли в сарай.

Мюллер осмотрел топку, поддувало, потом велел своему подручному класть в котел медь и олово. Михель махнул Федьке, и они вместе стали таскать тусклые белесоватые кубики олова и тяжелые болванки – штуки или «штыки» красной меди. От них и горн назывался «штыковым».

И меди и олова немец еще накануне отвесил сколько нужно, в амбаре, и их привезли в штыковой сарай.

Один немец-шихтмейстер знал точно, сколько надо того и другого для плавки, но русским мастерам он этого не говорил.

Аким весь день не выходил из своей мастерской. Он хорошо знал, что за печкой надо следить, глаз не спуская: чуть остынет немного – в меди пузыри пойдут. От этого болванка треснуть может.

Сам-то он и обедать не пошел, еле Федьку отпустил поесть.

Немец несколько раз заглядывал и только плечами пожимал и усы топорщил, видя, что Аким не отходит от печки. Сам он подходил, смотрел в окошечко печки, как медь плавится, и опять уходил.

И рабочие в этот день тоже заглядывали к Акиму. Все на заводе знали, что штыковой горн топится. Стало быть, вечером отливка болванок для гаубиц начнется. После этой ночи рабочие и Акиму стали больше верить, да и пушки в деле увидали – ишь ведь, как им помогла пушка. Недаром Аким так хлопочет новому царю пушки послать. Теперь и всем рабочим загорелось поскорей пушки наготовить. С ними ведь работы немало. Не только болванки отлить, надо еще дуло просверливать, потом чистить дуло, потом пушка идет к точчикам, к ковщикам, к отдельщикам. Но первое дело – отливка. Коли плохо отлить болванку, ничего с ней потом не сделаешь.

В обед к штыковому сараю подошла сразу кучка рабочих.

– Отливать нонче, Аким Федорыч? – спросил один. – Дождался-таки.

Разноглазый-то наш тоже вовсе раздобрился, – пробасил другой. – Слыхал? По гривне прибавка всем, как на царя работать начал наш завод – с нонешнего дня, стало быть. А? Тоже старается перед новым царем.

– Да ведь как же, – подхватил другой. – Указ ему от государя казак привез. Сказывают, милостив до него сильно новый-то ампиратор. Ты читал, Аким?

– Читал, – ответил Аким, не отходя от печки. – Государь велит со всем поспешением голубиц ему посылать.

– А что ж? За нами дело не станет, – сказал кто-то. – Болванок только наготовь, Аким Федорыч. А уж мы…

Ну, спасибо, ребята, – сказал Аким. Так я и знал, что вы для государя Петра Федоровича с охотой работать станете. Понимаете, что для себя. Себе волю заработаете. Дрова горели дружно, поддувало работало как надо. Жар такой шел от печки, что у Акима в три ручья пот лился, а Федька не раз выбегал отдышаться во двор. Зато уж присягу бы принял Аким, что плавка на совесть идет. Медь должна быть первый сорт. Аким так рад был, что и про голод и про усталость забыл. «Слава богу, все хорошо», – думал он, вытирая пот.

Перед вечером в сарай Акима набилось много народа. Оба немца, Беспалов, еще несколько мастеров. Приближалось самое важное дело – отливка.

Шихтмейстер заглянул последний раз в окошечко печки и махнул Акиму. Готов металл. Аким подошел с ломом к заслонке, замазанной глиной, и стал отбивать глину. Сколько раз уж он это делал – привык. А теперь руки у него дрожали, точно у новичка. Открыл заслонку, – так и пахнуло зноем, и по жолобу прямо в ковш потек огненный ручей.

Огромный ковш – каменная бочка с носиком и двумя ручками, подвешенная на блоке перед устьем печки, медленно наполнялся кипящей жидкостью. Жар от нее волнами расходился по сараю и заставлял всех жмурить глаза.

Один Аким, как завороженный, не сводил слезящихся глаз с огненной массы. Ручей стал мелеть, суживаться. Последние капли стекали в полный ковш. Шихтмейстер опять махнул Акиму. Аким отвел жолоб, оглянулся, Федька уже стоял рядом. Они взяли ковш за обе ручки, повернули на блоке и стали медленно наклонять его над вделанной в землю перед ним глиняной формой – опокой.

Из носика хлынула широкая струя, и сразу вверх взлетел сноп огненных искр. Столпившиеся перед печкой зрители быстро подались назад. Кому-то искра упала на плечо и прожгла рубаху. Он негромко охнул.

Аким ничего не слышал. Он не отрываясь смотрел на опоку, чтобы во-время приподнять ковш и не дать меди пролиться мимо.

Наполнили первую опоку, потом вторую, третью, и ковш до капельки опустел. Шихтмейстер был знающий и точно рассчитал, сколько надо меди и олова на три болванки.

Теперь болванки должны были три дня стыть, только тогда их можно вынимать из опок и передавать в сверлильную мастерскую.

Все эти три дня Аким был сам не свой. Завод работал полным ходом. Рабочие старались, как никогда, но Аким ни на что не смотрел, ходил по заводу, заходил в разные мастерские, даже распоряжался чем надо. А думал все про одно: хороши ли выйдут болванки. Если б спросил кто, холодно или тепло, дождь идет или снег, Аким и не сказал бы, может. Захар несколько раз заговаривал с ним, но он отвечал невпопад.

Ведь болванки для пушек – первое дело. От них – всё. Хороши, – так и гаубицы удадутся. Мастера у них подобраны на совесть. Не подгадят. Через две недели можно будет государю послать готовые гаубицы. Ну, а если плохи… но об этом Аким старался не думать.

Наступил четвертый день.

Аким еще до колокола побежал в свою мастерскую, стал на колени, пощупал – совсем холодные болванки.

Как только колокол прозвонил, зашел в сарай шихтмейстер. Тоже пощупал болванки и кивнул головой, – Аким понял, что можно сдавать в сверлильню.

Когда вынули болванку из опоки, Аким всю ее оглядел и обгладил. Хорошая болванка, ничего не скажешь, ни трещинки, ни пузырика.

Аким поглядел искоса на трех подручных и усмехнулся. И Федька, глядя на Акима, тоже весело закивал головой.

Аким так и ходил за болванкой, глаз с нее не спускал и сам, вместе с тремя подручными, потащил болванку в сверлильню, хотя в болванке пудов двенадцать весу, а силы