Соль любви - Ирина Кисельгоф

– Смеешься?!

– Да! – засмеялся Старосельцев. – С каждым занятием по психиатрии мои извилины все кудрявее и кудрявее. Граблями уже не прополоть.

– А если солнце за тучками? – вредно спросила я.

– Я знаю, где солнце, – вредно ответил Старосельцев. – У меня было «пять» по астрономии.

– Я думала, у тебя пятерка только по великому Шару. Кстати, что он говорил по этому поводу? Или здесь он провалился?

– И любая полоска света в нашем облаке сыщет сердце, разорвет его и вернет нам, ставши нашим единоверцем.

– Понятно, – сказала я.

– Что тебе понятно?

– Что полоской света можно сшить два сердечка.

– Молодец, садись, «два».

– За что? – удивилась я.

– Это не понимать надо, а чувствовать, Лопухина, – без улыбки сказал Старосельцев.

Почему я всегда возвращалась к Илье? Может, лучше не чувствовать, а понимать? Великий Шар объяснил, что любовь не падает, даже если ее приручить к исчезаньям и возвращеньям, только тайну эту не постигнет третий. Я нашла Шара в поисковике. Но могла бы и не искать. Все и так было ясно.

Ночью мне приснилась чужая душа, а в ее руках четки. Черная бусина, белая бусина, черная бусина, белая бусина.

– Горнее чистое, дольнее грязное, – сказала она.

А я и не знала, что это значило.

В душном кабинетике кожвендиспансера было не протолкнуться. Преподавательский стол, стулья для нас в два ряда и крошечная свободная площадка в центре. Подиум для учебных экспонатов. Темой был сифилис. Болезнь, любящая ювелирные украшения. Болезнь любви с короной и ожерельем Венеры из розеолезной сыпи на коже. Любовь клеймит свои жертвы по-разному. Например, так. Для разнообразия. Эта болезнь заканчивается дырой вместо носа, сухоткой спинного мозга и безумием, если не лечить, конечно. Память об этой болезни может остаться на всю жизнь, даже если выздороветь. Она бродит в крови, и ее следы выявляют реакцией Вассермана. Это тоже клеймо. Кому как повезет.

– Его заразила жена, – сообщила Бельская, наш преподаватель. – Она заразила, и они разошлись. Не повезло человеку дважды. Включайте мозги, когда любите.

– Когда любишь, мозги не работают, – не согласилась Терентьева.

– Как включать? – перебил Старосельцев.

– Презервативом, – пояснила Бельская.

Все засмеялись.

– С женой? – вдруг возмутился Зиновьев. – Я жду счастья и радости, она мне болезни и гадости? Просто так? За здорово живешь?

– Я же сказала. Везет не всегда. У нас одни невезучие. Работа такая.

– Как карта выпадет, – невесело согласился Старосельцев. Это было на него не похоже.

Мы смотрели на больного, которому изменила жена, заразив его чужой любовью. Он стоял со спущенными брюками, глядя сквозь нас. В окно. Туда, где люди чаще прячут глаза. Ему было все равно. Нам нет. Нам было неловко и стыдно. Всем. Перед нами стоял человек, а не учебный препарат. Несчастный, невезучий человек. Почему жизнь с ним так обошлась? Что он сделал не так?

Бельская прошлась пальцами по его паховым лимфоузлам и продемонстрировала шанкр.

– Пропальпируйте лимфоузлы. При сифилисе они резиновой консистенции. Это типично. Надо запомнить.

Я не стала трогать резиновые лимфоузлы. Не хочу работать там, где одни невезучие. Я хочу, чтобы мои больные смотрели мне в глаза, а не прятали их от стыда. Мне от этого будет тяжело. Я такого не хочу.

Больного осмотрели, он так и не пошевелился. Ему все было все равно. Он смотрел в окно, не видя. В этой больнице люди смотрели внутрь себя.

Я вдруг вспомнила сощуренные глаза Терентьевой. Я не дружила с одногруппниками в общепринятом смысле слова. Они встречались, ходили куда-то, справляли дни рожденья вместе. Мне только дарили подарки на день рождения, потому что так было заведено. Подарили, разошлись – и все. Здесь у меня не было подруги, даже самой некрасивой, самой случайной. Я протягивала ладонь, нормальные человеческие отношения протекали между моих пальцев. Я привыкла жить с сухими ладонями. Адаптировалась. Если бы не Гера, я бы сошла с ума от одиночества. Не знаю, почему я об этом подумала. Может, я тоже смотрела сквозь людей внутрь себя?

Я просидела в кухне до прихода Ильи, пока не спустились сумерки. Он почти всегда приходил из зимних сумерек. Холодный, как зима.

– Почему без света? – спросил он. – Настроение плохое?

– Среднее.

– О чем думаешь?

– О жизни и о дьяволе за компанию.

– Тебе лучше о нем не думать. Ему сразу перестанет везти! – засмеялся Илья.

– Я серьезно. Он таскается за людьми, как черный шар-инопланетянин.

– Ему скучно. Его выпнули с работы. Его концепция создания человечества не нашла отклика у научного руководителя. Теперь он партизанит среди людей, как Че Гевара. Доделывает по своему образу и подобию. Поштучно.

– Почему людям не везет? Им что, трудно помочь?

– Иногда везет. У жителей наверху консенсус. Они уважают друг друга за незаурядный ум. Собираются на симпозиумы каждый день и доказывают аксиомы на практике. Делают опыты на человечестве и наблюдают в микроскоп, как мы тут копошимся.

– Я не хочу опытов. Я хочу, чтобы мне везло.

– Дьяволу тоже хочется, чтобы ему везло. Он жизнь на это положил.

– Желаешь попасть в ад?

– Не думаю, что в аду грешникам плохо живется. Геенна огненная им точно не грозит. Дьявол – божеский антипод. Зачем ему наказывать тех, кто скроен по образу и подобию? Наверняка самых монструозных он давно обласкал и приставил к нам ангелами-разрушителями. Надзирать, обучать, готовить почву для явления антипода. Чуешь за левым плечом?

– Их же тьма-тьмущая! – я невольно поежилась.

– Именно! – засмеялся Илья. – Гораздо хуже тем, кто грешил по мелочи. Колебался, пристраивался, снова метался. Никто не любит тех, кто спляшет и вашим и нашим. Вот им-то и гореть синим пламенем. В самом пекле.

– Значит, не боишься?

– Нет.

– Почему?

– Я не знаю сомнений. Вот почему! И меня обласкают, куда бы я ни попал. Уж будь уверена!

Я не чувствовала уверенности. Колебалась и сомневалась. И я отчаянно не хотела, чтобы мне не везло. Я устала от черных шаров до черта. Я не желала, чтобы меня предавали, оставляли, бросали в угол забвения. Не хотела смотреть сквозь людей внутрь себя. Улыбаться самой себе. Жить с сухими ладонями. Я хотела быть счастливой. И все. Это трудно понять?

– Во мне дьявол не сидит, – сказала я. – Я его не пускаю!

– Установила жесткий фейсконтроль?

– Да!

– Зачем? У них консенсус, – Илья захохотал. – Я представляю, как они вежливо шаркают ногами у дверей лица твоего! Прошу вас, проходите. Ну что вы, только после вас. Нет, после вас.

Я представила и тоже засмеялась.

– А пока они шаркают, что с нами? Как думаешь?