Соль любви - Ирина Кисельгоф

Мы допили шампанское и разошлись. Почти как с поминок.

– Жизнь продолжается, – сказала я себе, глядя на небо.

Морозный ветер потрепал мне волосы, выбившиеся из-под шапки. А я не знала, что это значило.

Я вышла на балкон. Перед моим носом висела сосулька. Трезубец. Нептуний знак в воздухе, а не в воде. Я отломила от него маленький отросток, чтобы не портил образ трезубца. Засунула в рот и укусила. Рудиментарный отросток трезубца захрустел на моих зубах, ломя их холодом и тут же тая. Он сдавался почти без боя.

«Так тебе и надо!» – думала я.

Зазвонила сотка, высветив номер черного шара. Надо было поставить точку. Я же не маленькая, чтобы прятаться, как страус.

– Надо поговорить, – сказал черный шар. – Я был очень занят. Думал, что-то случилось. Что-то важное. А ты со своими попугаями.

– Это было важное. Для меня.

– Ты как ребенок, который все время уходит от проблем. Что, я буду все время за тобой бегать?

– Не бегай. Купи компас и выбери другой курс.

– Попугаи – хорошая идея.

– Неплохая. Только они умерли. От холода.

– Что ты сосульки ешь?

– Доктор прописал. По одной сосульке три раза в день. Короче, вали к своим нормальным! Живи с ними счастливо и умри в один день!

Я нажала отбой и, не взглянув вниз, ушла с балкона. Лимон и Яблоко на моем столе чирикали хором в облаке солнца. Им повезло, мне нет. Лимон и Яблоко были вдвоем, а я одна. Я взяла Герин фотоаппарат и сфотографировала себя в зеркале. Поставила материальную точку отсчета в конце этой жизни. Пора начинать новый кадр.

Ночью, во сне, я целилась в Лимона и Яблоко дулом фотоаппарата. Но ни один из них не попал в виртуальный капкан объектива. Им не хотелось стать материальными точками отсчета. Они были живые. А я попадала всегда.

Жизнь продолжалась, но настроения продолжать ее не было. Не только у меня, но и у всех в группе. Я смотрела на разверстый кишечник. ВВ делал операцию, мы учились уму-разуму со стороны, сверху. Я решила, что не буду хирургом. Жизнь на лезвии бритвы не для меня. Каждая операция – это фронтовая операция. Могут быть жертвы, а могут не быть. Все зависит от командира. Я командиром не была. Не важно, что ты сдал оперативную хирургию на пятерку. Оперативная хирургия – это хирургия на трупах, а трупам все равно. Они дважды жертвы. Им плохо жилось, иначе они не стали бы учебным препаратом. Но они стали учебным препаратом. Вот и получается дважды, если не считать смерть. С ней трижды. Короче, со смертью их предали трижды. И не надо никаких троекратных петушиных криков. Жизнь прекрасно обошлась без них. Деликатно и тихо.

Мы вышли из учебного корпуса, не глядя друг на друга, и направились каждый в свою сторону. Мне не хотелось домой, пока там нет Геры. Дом без Геры покрывался пылью, и я вместе с ним.

Я встала у колонны и взглянула на солнечный маятник, он сверкнул серым металлом. У меня внутри, у самого горла задрожал противный, студенистый кисель. Время остановилось в одну секунду, выбросив из себя серое яйцо с черным зародышем. И я пошла к черному шару, заколдованная серым блеском его скорлупы.

– Ты не припадочная. Я сказал это… не подумав. Сгоряча.

– Ясно.

– Ты почему в обморок падаешь?

– За всю мою жизнь я упала в обморок четыре раза. Только с тобой.

– Почему?

– Потому что меня преследует черный шар-инопланетянин.

– Можно без аллегорий? Говори как нормальный человек. Хоть иногда!

– Я не хочу быть нормальной! – вдруг закричала я. – Я хочу жить в своей психушке! С белыми корабликами и попугаями зимой! А ты живи в своей! В серой коробке из бетона! Сам на сам! В своей смирительной рубашке и амбарными замками на твоей тупой башке!

– Какими замками? – заорал Илья. – Какими амбарными замками?!

– Сон сердца рождает чудовищ! – кричала я. – Понял?

– Что понял? – орал Илья. – Это я прихожу с работы, а меня встречает чудовище! С кукушками и попугаями! Я отдыхать хочу, а не париться!

– Ты грубый, злобный, бесчувственный мужлан! Ты бросаешься на людей заранее, даже не узнав, может, они пришли к тебе с добром!

– Я бесчувственный?! Я с друзьями стал меньше общаться! Из-за тебя! Только чтобы не слышать твое нытье и не видеть твою постную физиономию!

– Через тернии к жертвам? Не надо мне такой благотворительности!

– Вот именно через тернии! Хорошо сказала! Я не спал две ночи подряд! Из-за этого ушлого святоши! А ты достаешь меня какой-то ерундой!

– Какого святоши?! Како..? – я подавилась злостью и закашлялась.

– Такого! Ты мне осточертела! Ясно?

Мы говорили на разных языках. Мы не понимали друг друга. Мы думали по-разному, жили по-разному, чувствовали по-разному. Мы оказались двумя формами жизни с далеких планет. Продолжать не имело смысла. Никакого. Это было безнадежно.

– Вот и живи один. Вещи заберу, и распрощаемся, – сказала я, цедя сквозь зубы каждое слово. – Давай быстрей. Двигай!

– Обойдемся без прощаний, – зеркально процедил он. – Собирай шмотки и выкатывайся.

Я вошла в квартиру Ильи и услышала чириканье. Из спальни.

– Что это?

– Попугаи. Купил вместо тех! – Он пнул ногой мои тапочки, они влетели в меня штрафным ударом.

– Я хотела тех, а не этих! – Я дала ему кулаками в грудь изо всех сил.

– Ну и к чертовой матери их!

Илья рванул окно, два попугая, лимонный и яблочно-зеленый, вылетели в зимний, застуженный город. И мое сердце остановилось.

– Что ты наделал? – прошептала я. – Они же умрут.

– Все попугаи умирают зимой, – жестко сказал он.

Я сползла по стене на пол и зарыдала. Я рыдала до конвульсий. Я устала до черта. Как собака.

– Может, нам действительно лучше разбежаться? – устало спросил Илья.

Я кивнула. Он меня обнял. Мы сидели на полу под открытым окном, пока совсем не стемнело. До черного-черного неба и ледяного ветра внутри отдельно взятой человеческой квартиры. В нашей спальне была зима, которая убивает попугаев.

Глава 14

Мне на глаза попался рисунок, от него пахнуло злобной стужей, и я застыла. На черном фоне погрудный портрет женщины в кобальтовом платье и красными волосами. Белое лицо, морщины расползлись от глазных орбит и губ серыми лапами паука. Вместо глаз и рта черные провалы, пролегшие узкими рубцами, будто колодцы без начала и дна, такие же черные, как страшная пустота вокруг ее силуэта. В черных провалах ничего нет, а они смотрят прямо в меня.

– Это Меленкин, – сказал Эдуард Алексеевич. – Шизофрения. Дважды поджигал свой дом. Его дважды спасали, за что он чуть не убил пожарного. Меленкин надеется сгореть дотла и возродиться в образе большого зеленого шара.

– Почему шара, – захохотал Зиновьев, – а не параллелепипеда?