Соль любви - Ирина Кисельгоф

– Я же говорила твоему мужу, проблема в нем, – раздражилась акушер-гинеколог. – У него сперматозоиды только с Х-хромосомой. Его сто раз обследовали. Что ему надо?

– Знаю, – вздохнула женщина. – Но он все равно надеется.

– Ты рожаешь почти каждые два года. Матка должна отдыхать четыре-пять лет. Как она у тебя выдерживает? О себе думать надо, а не о муже.

– Как о нем не думать? – роженица снова застонала. У нее были потуги. Скоро рожать.

– Господи! Что за бабы? Одна другой дурнее. Акимовна, давай каталку! Начинается хрень-дребедень. Первая за сегодня.

Мы стояли у кровати еще молодой женщины. Вокруг лица вились волосы, ниже пояса, медовые. Как у меня. Они прилипли к потному лицу и стали цвета молодого гречишного меда. Она тихо стонала и выгибалась от боли, держась руками за раму кровати. Мы стояли столбом, учились уму-разуму.

– Не страшно? – спросила Рыбакова.

– Нет, – ответила женщина. – В шестой раз. Чего бояться? Обычное дело.

Она тихо стонала и едва слышно говорила. Тихие слова с перерывами на боль.

Рождение ребенка – необыкновенное дело. Душу переворачивает. Даже у таких балбесов, как Зиновьев и Старосельцев. Комок у горла сам по себе, не прося разрешения. И слезы на глазах. Наверное, во время рождения ребенка бог всем целует макушку. Учит уму-разуму. По-своему.

– Кто? – спросила женщина.

– Девочка.

Женщина улыбнулась. Ей положили ребенка на грудь. Он плакал громко и требовательно, говоря: я пришел. Слышите? Я пришел!

– Дура ты, – сказала ей акушер-гинеколог. – Снова рожать придешь?

– Красавица, – ответила женщина. – У меня все девочки красавицы. Одна другой лучше.

Я тихо заплакала в стороне. Мне было тоскливо. Не знаю почему. Наверное, потому, что я девочка, а у меня нет мамы, которая сказала бы мне, что я красавица. Или еще отчего-то.

– Имя придумали?

– Петя! – рассмеялась женщина.

– Господи! У твоего мужа фантазии кот насрал. Из года в год Петя да Петя. Мужиков надо душить еще в пеленках!

– Не надо, – возразил Старосельцев. – Мы все равно помрем. На войне какой-нибудь.

Мы разбрелись по родблоку учиться уму-разуму. Я зашла в послеродовую. В ее темном углу лежала женщина с медовыми волосами, такими же длинными, как у меня. Ее трясло от макушки до пяток. Я оцепенела от неожиданности. Ее трясло, я смотрела. Вся кровать была в крови. Она расползалась по белым простыням, как по промокашке. Тихо и вкрадчиво. Женщина меня не видела, она глядела в потолок белыми глазами. Только склерами.

– Твою мать! Хрень-дребедень!

Я вздрогнула и очнулась.

– Елизарова! Аборцанг с эфиром! Быстро! Кровь второй группы, резус плюс! Каталку сюда, твою мать! Что вы как мухи сонные? Задушу за материнскую смертность! Всех!

Женщина с медовыми волосами умерла. Спасти ее не смогли. Шесть маленьких русских красавиц остались сиротами. За один час.

После родов организм впрыскивает в кровь женщины эндорфины, чтобы забыть о боли и радоваться новой жизни. И женщина рожает снова. Вот такая выдумка бога.

Я подперла подбородок кулаками и смотрела, как Илья ест. Когда он ест, у него, оказывается, тоже образуются ямочки. Человек с ямочками на щеках на все случаи жизни.

– Илья, если я умру, что ты будешь делать?

– Хоронить.

У меня на глаза набежали слезы.

– Господи! Опять начинается! Что ты все время ревешь? Каждый божий день? Не хочешь похороны, выбирай на любой вкус. Бальзамирование, кремирование! Все что угодно!

– Кремирование. Это дешевле.

– Что за дурацкий вопрос? – вспылил Илья. – Что делают с теми, кто умер? Нормальные люди их хоронят!

– Я не об этом, – вяло сказала я и отвернулась к окну.

За ним в черном небе несся поток огромных снежинок. С самого утра. Настоящая метель, как я люблю. А я вдруг вспомнила снегопад на мертвом бабушкином лице. Она умерла летом. Во время снегопада из солнца и тени.

– Я устал как собака! Можно не донимать меня хотя бы один вечер?

– Можно. Пойду погуляю. Я люблю снег.

Во дворе намело снега, у деревьев высились огромные сугробы. Снег убрали и навалили его у деревьев. Я пошла по сугробам, оставляя за собой дыры, чтобы к моей стоянке было труднее добраться. Не хотела я, чтобы меня кто-то искал. Хотя искать меня некому. А я все равно не хотела. Не знаю почему.

Я упала навзничь в мягкий-мягкий снег и провалилась почти до самого дна. Я с детства мечтала лежать на дне колодца, чтобы глядеть вверх, ничего не делая и ни о чем не думая. Вот я до него и добралась. Вверху черное небо и ни единой звезды. Мне повезло. Так лучше смотреть на вальс огромных, пушистых снежинок, золотистых в свете окон человеческих квартир. Зимой, оказывается, тоже бывают золотые дирижабли, но их труднее найти. Их нужно искать ночью, в снегопад, возле человеческой стоянки, до которой трудно добраться.

Меня нашла собака.

– Помогите мне подняться, – попросила я ее хозяина.

– Пьяная? – спросил он.

– Да.

Я вернулась домой и легла спать. Закрыла глаза, и меня засыпал снег, совсем как во дворе. Снег заметал нос, глаза, уши, лицо, тело. Он похоронил меня заживо. У него было полно времени. Целая ночь.

Глава 16

Во время эпидемии гриппа в детской инфекционной больнице всегда аврал. Палаты переполнены, в такие больницы госпитализируют не только детей, но и их матерей. У врачей и медсестер нагрузка повышается в разы. Маленький ребенок может дать генерализованную реакцию в ответ на инфекцию. Только что ребенок был среднетяжелый, через минуту его везут в реанимацию. Все валятся с ног и злятся. Детские инфекционисты ненавидят эпидемии респираторных и кишечных инфекций. Ненавидят смертной ненавистью. Грипп особенно.

Нашу группу растолкали по отделениям. Я работала в отделении вирусных гепатитов, перепрофилированном под грипп. Половина персонала на больничном. Кто еще мог ползать, стоял на посту как проклятый.

В процедурном умирал ребенок. Мальчик девяти месяцев с синим лицом. Он лежал под капельницей и почти не дышал. Трубка электроотсоса сразу же забилась вязкой, тягучей, прозрачной, как стекло, мокротой.

– Если не отправить на ИВЛ, он загнется, – сказала Худякова прокуренным басом.

Я, застыв, смотрела на синего девятимесячного мальчика.

– Что стоишь? – заорала Худякова. – У меня людей нет. Видишь, я занята! Звони в реанимацию!

Я трясущимися руками бросилась набирать номер. Трубку взял Чуйко, завреанимацией.

– Ребенок… Девять месяцев… Дыхательная недостаточность…

– Затрахали! – рявкнул Чуйко. – Уже пятый за два часа! Лечить не умеете, а в медицину лезете!

Худякова выдрала из моих рук трубку.

– Слушай, ты! Не возьмешь, я тебя засужу! Понял?