Хождение во власть - Анатолий Александрович Собчак

И к тому же — какой тон! Какая бездоказательность!

Гдлян и Иванов немедленно сообщили о том, что комиссия работала в закрытом режиме и даже не удосужилась пригласить их для слушания.

На следующий день в печати появилось постановление Прокуратуры Союза о прекращении уголовного дела в отношении Смирнова. А это что? Демонстрация?

Смирнов был близок к самому Егору Кузьмичу. В получении взяток он признался, правда, предпочел пользоваться эвфемизмом и взятки называл „ценными подарками“. На II Съезде народных депутатов, где рассматривалось заключение парламентской комиссии о деятельности следственной группы в Узбекистане, следователь КГБ полковник Духанин с удивительной для его должности и чина наивностью объяснял: да, товарищ Смирнов подарки брал, но потом в свою очередь передаривал их генеральным секретарям зарубежных компартий, например Н. Чаушеску. При всем комизме подобных разъяснений именно ими обосновывалось освобождение Смирнова от уголовной ответственности. Впрочем, и Духанин, и те, кто придумал подобную версию, знали: осенью 1989-го, революционного для Европы года, проверить, что и кому вручалось, уже не представлялось какой-либо возможности.

Было видно, что борьба с непокорными следователями разгорается не на шутку. Появилось в печати постановление Верховного суда Союза ССР, отменяющее приговор по делу эстонского ученого Э. Хинта. В свое время это дело вел Гдлян. Теперь уже и эстонские депутаты, и эстонская печать тоже выступили с осуждением методов следствия и самой личности Гдляна. Невооруженным глазом можно было увидеть: пока ни одного стопроцентного доказательства у гонителей нет. Иначе зачем извлекать многолетней давности дело, не имеющее никакого отношения к работе следственной группы в Узбекистане?

Хинт был организатором первой в стране предпринимательской фирмы. В стране, где любое предпринимательство преследовалось, фирма не могла работать без нарушения тогдашних законов. Как профессионалу, мне ясно: по действовавшему на тот момент законодательству Хинта должны были судить. Он и сам признавал себя на суде виновным. Это была плата, а точнее, расплата за то, что человек на десять лет обогнал время. Сегодня мы задыхаемся от нехватки в обществе предпринимательской инициативы, а в 70-е годы приговоры, подобные приговору по делу Хинта, выносились тысячами. И ставить в вину Гдляну то, что надо ставить в вину тоталитарной системе, — абсурд. Гдлян, как и все прочие работники правоохранительных органов, служил Системе, и, если не доказано, что он применял на следствии недозволенные методы, какие-либо претензии к следователю необоснованны. Хинта приговорил к тюремному заключению не следователь, а суд. Цинизм тех, кто ставил Гдляну в вину этот приговор, опирался на мифологию неправового сознания: у нас в народе принято считать, что „сажает“ следователь. Как при Сталине „сажал“ доносчик.

Итак, месть власть имущих? Это было похоже на правду: Гдлян и Иванов предъявили обвинения Председателю Верховного суда СССР депутату от Узбекистана Теребилову, и он вынужден был подать в отставку, хотя, разумеется, до скамьи подсудимых первого судью страны не допустили: в неправовом государстве такое считалось бы нарушением этики.

На I Съезде оба опальных следователя потребовали, чтобы им дали слово в дискуссии о работе их группы. Они были поддержаны депутатами, и Президиуму ничего другого не оставалось: слово они получили.

Зал ждал разоблачений. И они прозвучали.

Но без разочарования слушать митинговый набор лозунгов на Съезде народных депутатов было нельзя. То, что встречалось овациями на предвыборных собраниях, в этом зале воспринималось всего лишь как демагогия. Я не мог не поражаться профессиональной беспомощности обоих следователей. Они не ответили даже на те обвинения, которые без труда могли опровергнуть. Если им ставили в вину, что при обысках в Узбекистане они не утруждали себя описанием каждой изъятой из тайника драгоценности и это бросало тень на честность самих следователей, то им ничего бы не стоило доказать беспочвенность этих обвинений. Под началом Гдляна и Иванова работало более двухсот следователей, и если бы руководители следственной группы решили сами переписать каждую изъятую у обвиняемых вещь, только эта работа заняла бы месяцы! Не Гдлян с Ивановым, а их сотрудники позднее рассказали: драгоценности на месте взвешивались и опечатывались, а затем под охраной направлялись в КГБ или Прокуратуру, где специальная комиссия снимала печать и тщательно переписывала каждый предмет.

Казалось, что ни Гдлян, ни Иванов просто не слышат конкретных обвинений в их адрес, да и сами предпочитают оперировать не фактами, а рассуждениями о кремлевской коррупции и тому подобном. Перед нами были не профессионалы, знающие цену доказательствам, не парламентарии, умеющие связать частное с общим, а ораторы с площади, обращавшиеся поверх депутатских голов к миллионам телезрителей, жадно ловивших каждое их слово. Кстати, человек, который перед телекамерой ведет себя, как на многотысячном митинге, столь же нелеп, как и кричащий в комнате, где слышен даже шепот…

То, что партийный аппарат продажен, то, что взятки брались и берутся, знают все, и ни тени сомнения тут у депутатов не было. Но тянулись минуты, десятки долгих минут, а ничего, кроме общих фраз, оба следователя и не собирались сообщить Съезду.

Собственно говоря, это и есть популизм — органическая болезнь нашей едва родившейся демократии.

Я понимал, что оба следователя сегодня поставлены в очень тяжелые условия: против них вся официальная (в том числе и либеральная) печать. Я понимал, что следователи вышли на тот уровень обличений, где пощады не бывает. Это вызывало сочувствие к ним, желание поддержать смельчаков. Но бездоказательность обвинений в адрес кого бы то ни было всегда порождает чувство протеста. По самому строгому счету Гдлян и Иванов в новых социальных условиях продолжали действовать в традициях репрессивного аппарата 30-х годов. Как ни горько, но это так: если кто-то, а тем более следователь Прокуратуры СССР, может публично объявить человека преступником, но не утруждает себя доказательствами, а миллионы людей только на основании „классового чутья“ верят и готовы разорвать обвиняемого, далеко ли все мы ушли от нравов сталинщины?

Да, если б Гдлян и Иванов возбудили уголовное дело против того же Лигачева, а их начальство этому воспрепятствовало, депутаты знали бы, чего требовать и чего добиваться. У Иванова и Гдляна такая возможность была. Но они ею не воспользовались, показания Усманходжаева на Лигачева не проверили и вспомнили о них слишком поздно, когда их следственная группа фактически уже прекратила свое существование. Просчет? Непрофессионализм? Недостаток гражданского мужества? Не берусь судить.

Я понимал, как это опасно: следователь, занявшийся политикой и использующий для этого непроверенные материалы