Зловещее наследство - Рут Ренделл

Потом из задней комнаты вышел фармацевт в белом халате:

— Есть здесь мисс Крайлинг, ждущая лекарство?

Тэсс повернулась, на ее лицо хлынул поток красок.

— Я боюсь, что этот рецепт больше не действителен.

— Что вы имеете в виду, «больше не действителен»?

— Я имею в виду, что он может быть использован только шесть раз. Без нового рецепта я больше не могу выдавать вам эти таблетки. Если ваша мать…

— Старая корова, — процедила Лиз Крайлинг.

Появившееся было на лице Тэсс оживление сразу погасло. Не открывая кошелька, она бросила сдачу в сумку и поспешила из магазина.

…Старая корова. Это ее вина, все плохое, что бы ни произошло с тобой, — это ее вина… начиная с прекрасного розового платья.

Она шила его для тебя и работала за швейной машинкой весь день в том холодном мокром сентябре. Когда оно было закончено, ты надела его, мамочка причесала твои волосы и вплела в них ленту.

«Я только заскочу к ней, а потом покажу тебя бабусе Розе», — сказала мамочка, и она заскочила, но вернулась рассерженная, потому что бабуся Роза спала и не услышала, как она постучала в окно.

«Подожди полчаса, — сказал папочка, — может быть, она к тому времени проснется». Он и сам наполовину спал, лежа в постели на подушках, белый и тонкий. Так что мамочка осталась с ним наверху, подала ему лекарство и начала читать книжку, потому что он был так слаб, что книжку держать не мог.

«Оставайся в гостиной, детка, и постарайся не запачкать платьице».

Ты сделала то, что тебе велели, но все равно плакала. Разумеется, ты расстраивалась не потому, что не увидишь бабусю Розу, а потому, что знала — пока она разговаривает с мамочкой, ты могла бы выскользнуть по коридору в сад, чтобы показать платье Тэсси прямо сейчас, пока оно новехонькое.

Но почему нет? Почему не накинуть пальто и не сбегать через дорогу? Мамочка не спустится еще полчаса. Но нужно спешить, потому что в половине седьмого Тэсси всегда ложится в постель. Тетя Рин была очень строга с этим — «почтенный рабочий класс», говорила мамочка, — и независимо от того, что это значило, тетя Рин могла позволить тебе войти в спальню Тэсси, но никогда не позволила бы ее разбудить.

Ну зачем, зачем, зачем ты пошла?

Элизабет Крайлинг вышла из магазина и машинально, натыкаясь на прохожих, пошла к повороту на Глиб-роуд. Такой долгий путь мимо ненавистных кучек песка, которые в этом освещении были похожи на могилы в пустыне, такой длинный-длинный путь… И когда ты добралась до конца пути, оставалось только одно дело.

Глава 14

В слове истины, в силе Божией, с оружием правды в правой и левой руке…

Второе послание к Коринфянам; 6:7

Когда Арчери вернулся в «Оливу и голубку», в холле на столе его ожидало письмо с почтовой маркой Кендала. Он непонимающе разглядывал его, потом вспомнил. Полковник Космо Плешет, командир Пейнтера.

— Что теперь? — спросил он Чарльза, когда Тэсс поднялась наверх, чтобы лечь.

— Не знаю. Они собираются сегодня вечером вернуться в Пели.

— Мы сегодня вечером вернемся в Трингфорд?

— Не знаю, отец. Говорю тебе, не знаю. — Чарльз остановился, раздраженный, розоволицый, несчастный. — Я пойду извинюсь перед Примьеро, — сказал он, ребенок, вспомнивший о манерах. — Чертовски грубо было вести себя так с ним.

Арчери инстинктивно, не размышляя, предложил:

— Если хочешь, я сделаю это. Я позвоню им.

— Спасибо. Если он будет настаивать на том, чтобы встретиться со мной, я зайду. Ты ведь разговаривал с ней прежде, да? Из того, что говорил Уэксфорд, я сделал кое-какие выводы.

— Да, я с ней разговаривал, но не знал, кто она.

— Значит, — сказал Чарльз, снова посерьезнев, — с тобой все кончено.

Действительно ли он собирался позвонить ей, чтобы извиниться? И что это за тщеславие предполагать, что она хотя бы подойдет к телефону? «В ходе ваших расспросов, мистер Арчери, надеюсь, вы сумели совместить приятное с полезным». Она готова была объяснить мужу, что подразумевала под этими словами. Почему священник средних лет вдруг проявляет сентиментальность по отношению к ней. Он почти услышал реплику Примьеро в свойственной тому манере: «На самом деле, старый фокус не вышел, а?» — и она легко рассмеется. Его душа съежилась от страха. Он вышел на пустую террасу и вскрыл письмо от полковника Плешета.

Оно было написано от руки на плохой белой бумаге, почти такой же толстой, как бумага для рисования. Беспорядочное чередование глубокого черного и бледно-серого цвета чернил указывало на то, что писавший не пользовался авторучкой. Старческая рука, подумал Арчери, и адрес военного человека «Шринагар, Черч-стрит, Кендал…».

«Дорогой мистер Арчери.

Я был заинтересован полученным от Вас письмом и сделаю все, чтобы снабдить Вас всей информацией, какой располагаю, о рядовом Герберте Артуре Пейнтере. Вам должно быть известно, что я не вызывался для свидетельских показании по делу Пейнтера, хотя был готов к этому, если бы возникла такая необходимость. К счастью, у меня полностью сохранились записи, которые я тогда сделал. Я говорю «к счастью» для того, чтобы Вы оценили, что на военной службе рядовой Пейнтер состоял двадцать — двадцать три года назад, и моя память не так хороша, как мне того хотелось бы. Чтобы у Вас не создалось впечатления, однако, что я — обладатель информации, полезной для родственников Пейнтера, я должен сразу же разуверить Вас. Принимая решение не вызывать меня, адвокат подсудимого Пейнтера, должно быть, знал, что любые показания, которые я мог бы правдиво дать, вместо помощи их делу, только облегчат задачу обвинения».

Вот, значит, как. Дальше должен бы следовать перечень отвратительных наклонностей Пейнтера. Частное письмо и особый стиль полковника Плешета создали более впечатляющий портрет человека, которого Чарльз готов был назвать тестем, чем холодная распечатка стенограммы. Любопытство, не надежда, заставило его читать дальше.

«К тому времени, когда Пейнтер явился в мой полк, он служил в вооруженных силах его величества в течение одного года. Это было незадолго до нашей высадки в Бирме в составе Четырнадцатой армии. Он был самый неудовлетворительный солдат. В течение трех месяцев, пока мы стояли в Бирме, Пейнтер был дважды обвинен в пьянстве и нарушениях и приговорен к семи дням ареста за дерзость офицеру.

Во время акций его образ действий и поведение значительно улучшались. Он по натуре был человеком драчливым, храбрым и агрессивным. Тем не менее, вскоре после ареста, в деревне, в которой мы располагались лагерем, произошел инцидент, была убита молодая бирманская женщина. Пейнтер предстал перед трибуналом но обвинению в непредумышленном убийстве. Он был признан невиновным. Я думаю, мне бы лучше больше не говорить об этом деле.

В феврале 1945-го, за шесть месяцев до прекращения военных действий на Востоке, с Пейнтером случилось определенное тропическое несчастье, которое проявляется в образовании серьезных язв на ногах, усугубившееся, как мне сообщили, его полным игнорированием определенных элементарных гигиенических мер предосторожности и отказом придерживаться надлежащей диеты. Он серьезно заболел, но плохо реагировал на лечение. И как только позволило его состояние, он с другими больными был отправлен воздушным путем присланным из Калькутты транспортом. Этот войсковой транспорт достиг порта Объединенного Королевства в конце марта 1945-го.

В дальнейшем я сведений о судьбе Пейнтера не имел, за исключением того, что, полагаю, он вскоре был демобилизован по состоянию здоровья.

Если у Вас есть другие, абсолютно любые, вопросы относительно военной службы Пейнтера, Вы можете быть уверены в моей готовности ответить на них но мере моей компетенции и благоразумия. Вы имеете мое полное разрешение опубликовать это письмо. Могу ли я, однако, просить Вашего снисхождения к прихоти старого человека иметь экземпляр Вашей книги, когда она выйдет?

Искренне Ваш

Космо Плешетп».

Они все уверены, что он пишет книгу. Арчери слегка улыбнулся на напыщенный стиль полковника, но улыбаться, судя по сообщению о смерти бирманской женщины, было нечему. Осторожность полковника — «мне бы лучше больше не говорить об этом деле…» — сказала ему больше, чем целая страница объяснений.

Ничего нового, ничего существенного. Почему тогда у него было это неотступное ощущение, что он пропустил что-то важное? Но нет, ничего не видно… Он просмотрел письмо снова, не понимая, чего ищет. И вдруг при взгляде на эти паучьи петли и завитки его окатило волной трепета и тоски. Он боялся говорить с нею и все же стремился услышать ее голос.

Он огляделся, удивленный тем, как потемнело. Летнее полуденное небо затянулось грифельно-серыми облаками. Над крышами, далеко на востоке оно стало свинцовым с сердитым фиолетовым оттенком, и только Арчери начал складывать письмо, как яркая вспышка молнии ударила в помещение, четко высветив слова на бумаге и мертвенно отбелив его руки. За ней последовал гром, сопровождавший его до лестницы, и эхо раскатов все еще крутилось и нарастало вокруг старого здания, когда он входил в свою спальню.