Зловещее наследство - Рут Ренделл

Сбитый с толку, он стал смотреть на сад, на нависающие фронтоны, на мокрые разбитые камни.

— Я полагаю, — продолжала она с диким нетерпением, — вы можете рассказать полиции обо мне, но вы даже не знаете, о чем рассказывать. — Лиз снова подалась вперед, бесстыдно — он пришел в ужас — вздернула юбку и выставила бедро выше чулка. Вся белая кожа была покрыта точками уколов. — Астма — вот что это такое. Таблетки от астмы. Вы растворяете их в воде — и это адская работа но собственному желанию, — а потом наполняете шприц.

Арчери думал, что его не легко шокировать. Но сейчас он был шокирован. Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Замешательство лишило его речи, потом оно уступило место жалости к ней и своего рода смутному негодованию на человечество.

— Это дает какой-нибудь эффект? — спросил он как мог холодно.

— Это дает подъем, если вы меня понимаете. Я полагаю, такой же мощный, какой получаете вы от распевания псалмов, — язвительно заметила она. — Мужчина, с которым я жила, посадил меня на них. Видите ли, я была удобна в качестве снабженца. Пока вы не прислали этого подонка Вердена, и он нагнал страх Господень на мою мать. Она получала новый рецепт, когда хотела, и копила их для себя.

— Понимаю, — сказал он с нарастающей надеждой. Так вот что имела в виду миссис Крайлинг, защищая дочь от тюрьмы. В тюрьме не было бы таблеток, не было бы шприцев, и в конечном счете Элизабет либо выдала бы свое пагубное пристрастие, либо… — Я не думаю, что полиция может вам что-нибудь сделать, — сказал он, не зная, может или нет.

— Откуда вы знаете? Я заполучила двадцать штук в бутылочке, потому и пришла сюда. Я лягу наверху и…

Он перебил ее:

— Это ваш плащ?

Вопрос удивил ее, но только на мгновение, потом насмешка состарила ее вдвое.

— Безусловно, — сказала она язвительно, — а вы думали, Пейнтера? Я выскочила взять кое-что в машине, оставила дверь на задвижке, а когда вернулась, вы уже были здесь с этой пышкой.

Он, сдерживая себя, не отвел глаз. Лишь один раз в жизни Арчери чувствовал желание ударить по лицу другого человека.

— Я бы не решилась вернуться из-за пустяков, — призналась она, впадая во второе из двух привычных для нее настроений — ребячливой жалости к себе, — но у меня не было плаща, таблетки лежали в его кармане. — Она глубоко затянулась и выбросила сигарету в мокрые кусты. — Какого черта вы крутитесь на месте преступления? Хотите влезть в его шкуру?

— Чью шкуру? — прошептал он.

— Пейнтера, конечно. Берта Пейнтера. Моего дяди Берта.

Она снова дерзила, но руки тряслись, а глаза остекленели. Это надвигалось снова. Он был похож на человека, ожидающего плохих новостей, знающего, что они неизбежны, знающего даже точно, что так и будет, но все еще надеющегося, что появятся какие-то подробности, какие-то факты, смягчающие эти новости.

— Тем вечером, — сказала она, — он стоял как раз там, где вы. Только он держал кусок дерева, и на дереве была кровь, и весь он был в крови. «Я порезался, — сказал он. — Не смотри, Лиззи, я порезался».

Глава 16

Когда нечистый дух выйдет из человека, он пройдет через сухие места, ища отдыха, и не найдет ничего. Скажет он, я вернусь в мой дом, из которого я вышел.

Евангелие на четвертое воскресенье Великого поста

Она рассказывала от второго лица: «Ты сделала это. Ты сделала это». Арчери осознал, что он слышит то, чего ни родители, ни психиатры не слышали, и изумился. Странное употребление местоимения захватило его собственное воображение настолько, что он, казалось, видел ее глазами и чувствовал ее затаенный ужас.

Она, теперь совершенно неподвижная, сидела во влажном сумраке на том месте, где это все для нее началось. Иногда, в самых мучительных местах рассказа, она закрывала глаза, потом открывала их снова с медленным выдохом. Он не бывал на спиритических сеансах — они не одобрялись, как теологически ненадежные, — но читал о них. Ровным, монотонным голосом Элизабет Крайлинг вела свое повествование об ужасных событиях, и это напоминало, подумал он, откровения медиума. Ее рассказ уже подходил к концу, усталое облегчение появилось на ее лице, как будто она сбросила груз с души.

— …Ты надела платье, свое лучшее платье, потому что это было твое самое лучшее платье, побежала через дорогу, по подъездной дороге и мимо теплицы, Ты никого не видела, потому что никого не было. Или был? Уверена только, что задняя дверь тихонько закрылась. Ты тихонько обошла вокруг дома, а потом увидела только дядю Берта, который вышел из дома в сад.

«Дядя Берт, дядя Берт! На мне мое самое лучшее платье. Можно я пойду и покажу его Тэсс?»

Вдруг ты испугалась, больше испугалась, чем когда-либо в своей жизни, потому что дядя Берт дышал, задыхался и кашлял так же странно, как папочка, когда у него случался приступ. Потом он повернулся, и на нем все было красное, на руках и по всей одежде.

«Я порезался, — сказал он. — Не смотри, Лиззи. Я просто порезался».

«Я хочу Тэсси! Я хочу Тэсси!»

«Не ходи туда!»

«Не трогайте меня. У меня новое платье. Я мамочке скажу».

Он просто стоял там весь в красной дряни, и его лицо было похоже на лицо льва с той картинки в книжке, про которую мамочка сказала, что тебе нельзя смотреть…

Красная дрянь забрызгала все его лицо и стекала струйкой из угла рта. Он сунулся к тебе страшным лицом и прокричал прямо в твое лицо:

«Ты скажешь ей, Лиззи Крайлинг, ты маленький самодовольный сноб? А ты знаешь, что я сделаю? Где бы я ни был — где бы ни был, слышишь? — я найду тебя и устрою тебе то же, что устроил старой девочке».

Рассказ закончился. Арчери сказал бы, между прочим, что она выходит из транса, потому что выпрямилась и издала что-то вроде стона.

— Но вы вернулись, — пробормотал викарий. — Вы вернулись с вашей мамой?

— Моя мать? — Слезы не удивили бы его. Но этот вымученный горький смех… На высоком резком раскате она внезапно смолкла и бросилась в атаку. — Мне исполнилось всего пять. Ребенок! Меня больше пугало, что она узнает, что я там была.

Он отметил это «она» и интуитивно понял, что Лиз не хочет называть мать по имени.

— Видите ли, я даже не знаю, была ли это кровь, и, скорее всего, думала, что это краска. Потом мы вернулись. Я не боялась дома и не понимала, что он подразумевал под старой девочкой. Когда он говорил о том, что устроил старой девочке, я думала, что он имеет в виду свою жену, миссис Пейнтер. Он знал, что я видела, как он ударил ее. Я нашла тело. Вы это знаете? Господи, это было ужасно! Видите ли, я не поняла. Знаете, что я подумала сначала? Я подумала, что она как будто бы взорвалась.

— Не представляю, — сказал Арчери.

— Если вы и сейчас не можете себе этого представить, что бы вы подумали на моем месте? Мне было пять. Пять, мой бог! Меня уложили в постель, и я проболела неделю. Конечно, они арестовали Пейнтера, но я этого не знала. Детям не рассказывают о такого рода делах. Я вообще не знала, что случилось, только что бабуся Роза взорвалась и что это он заставил ее взорваться, а если я скажу, что видела его, то он сделает со мной то же самое.

— А впоследствии? Вы потом рассказывали кому-нибудь?

Она рассказала о том, как нашла тело и как это было ужасно, но потом в ее голосе появилась аффектация. Ребенок, нашедший убитую женщину, подумал он. Да, все были потрясены этим. Сейчас, спросив ее о дальнейших событиях, он увидел, что транс опять начал туманить ее лицо, словно призрак Пейнтера тут же возник перед ней.

— Он нашел тебя, — бормотала она, — он находил тебя, где бы ты ни была, где бы он ни был. Ты хотела рассказать ей, но она не слушала. «Не думай об этом, детка, выкинь из головы», но это не выходило… — Черты ее лица исказились, пустые глаза мерцали.

— Мисс Крайлинг, позвольте, я отвезу вас домой.

Теперь она встала и механически двинулась к стене дома — робот, программа которого дала сбой. Когда ее руки коснулись кирпичей, она остановилась и опять заговорила, скорее с самой собой, чем с ним:

— Это не выходило. Это появлялось снова и снова, будто вращалось маленькое черное колесо и проигрывались одни и те же, те самые, события, опять и опять.

Сознавала ли она, что говорила метафорами? Он не думал об изречениях медиума, но сейчас Арчери знал, что это больше напоминало испорченную пластинку, которая запускала тот же ужас каждый раз, когда на нее опускалась граммофонная игла ассоциаций.

Он коснулся ее руки и был удивлен тем, как покорно она последовала за ним и безвольно села в кресло. Несколько минут они сидели в тишине. Лиз заговорила первой и была в почти нормальном состоянии:

— Вы знаете Тэсси, да? Она собирается выйти замуж за вашего сына?

Он вздрогнул.

— Я думаю, она была единственным моим настоящим другом, — спокойно сказала она. — На следующей неделе должен был быть ее день рождения. Ей исполнялось пять, и я думала, что подарю ей одно из моих старых платьев. Стащу его, когда она будет со старой девочкой. Великодушная маленькая скотина, не так ли? Я ее больше никогда не видела.