Сквозь зеркало языка - Гай Дойчер

Кампания по убеждению широкой публики в равенстве всех языков может быть вымощена благими намерениями. Это, несомненно, благородная попытка освободить людей от иллюзии, что первобытные племена говорят на примитивных языках. И все же дорога к просвещению идет не через противоречащие фактам ошибки и пустые лозунги.

* * *

Хотя поиски общей сложности языка – это погоня за миражами, нет нужды совсем отказываться от понятия сложности. На самом деле мы можем значительно увеличить наши шансы на поимку чего-нибудь интересного, если отвернемся от фантома общей сложности и вместо этого нацелимся на сложность конкретных областей языка. Предположим, мы решим определить сложность как количество частей в системе. Если мы достаточно тщательно очертим специфические области языка, станет вполне возможно измерить сложность каждой из этих областей индивидуально. Например, мы можем измерить размер звуковой системы простым подсчетом фонем (различимых звуков) в арсенале языка. Или мы можем посмотреть систему глаголов и измерить, сколько разных грамматических времен она имеет. Когда языки сравнивают таким образом, вскоре обнаруживается, что они чрезвычайно сильно отличаются по сложности специфических областей своей грамматики. Сами по себе эти отличия – не бог весть какая новость, гораздо интереснее то, могут ли отличия в сложности определенных областей отражать культуру носителей и структуру их общества.

Есть одна область в языке, сложность которой в целом признана зависящей от культуры, – это объем словаря.[179] Очевидная разделительная линия тут проходит между языками бесписьменных обществ и теми, у которых есть письменная традиция. Языки аборигенов Австралии, например, могут иметь больше слов, чем те две сотни, которые им отвело радио Кэрнса, но им все же невозможно соперничать со словесным запасом европейских языков. Лингвисты, которые описывали языки маленьких бесписьменных обществ, оценивают средний размер их лексиконов между тремя и пятью тысячами слов. Для сравнения: небольшие двуязычные словари крупных европейских языков обычно содержат как минимум пятьдесят тысяч словарных статей. Более крупные могут вмещать от семидесяти до восьмидесяти тысяч. Одноязычные английские словари пристойного размера содержат около ста тысяч статей. А полное печатное издание «Оксфордского словаря английского языка» содержит примерно в три раза больше. Конечно, в этом словаре много устаревших слов, и средний носитель английского языка опознает только часть из них. Некоторые исследователи оценили пассивный словарный запас среднего англоязычного студента университета примерно в сорок тысяч слов – это количество слов, значение которых распознано, даже если они не используются активно. Другой источник оценивает пассивный словарь университетского преподавателя в семьдесят три тысячи слов.

Причина огромной разницы между письменными и бесписьменными языками довольно очевидна. В бесписьменных обществах размер словаря строго ограничен прежде всего потому, что там нет такой вещи, как «пассивный словарный запас», – или, по крайней мере, пассивный словарный запас одного поколения не доживает до следующего: слово, которое активно не используется поколением родителей, не будет услышано поколением детей и пропадет навсегда.

Морфология

Зависимость словарного запаса от культуры неудивительна и не вызывает возражений, но когда мы пытаемся установить, может ли структура общества влиять на сложность областей в грамматике языка, например в морфологии, то входим в более бурные воды. Языки значительно различаются по количеству информации, которую передают словами (а не сочетанием независимых слов). В английском, например, глаголы вроде «шел» или «писала/читала» (walked или wrote/ read) выражают предшествование моменту в настоящем самой формой глагола, но не показывают лицо, эта категория указывается независимым словом «вы» или «мы» (you или we). В арабском показатели как времени, так и лица содержатся в самом глаголе, поэтому форма вроде katabna означает «мы писали». Но в китайском ни прошедшее время, ни лицо не передаются самим глаголом.

Отличается и количество информации, заключенной внутри существительных. Гавайский язык не указывает разницу между единственным и множественным числом в самом существительном и использует для этой цели независимые слова. Сходным образом в устном французском большинство существительных звучат одинаково в единственном и множественном числе (jour и jours произносятся одинаково, и нужны независимые слова, такие как определенный артикль le или les, чтобы сделать разницу слышимой). В английском же разница между единственным и множественным числом слышна в самом существительном (dog – dogs, man – men). В некоторых языках имеются даже более тонкие различия в числе, например специальные двойственные формы. Лужицкий – славянский язык, на котором говорят в маленьком анклаве Восточной Германии, – различает hród – «замок», hródaj – «два замка»[180] и hródy – «больше двух замков».

Информация, устанавливаемая местоимениями, в разных языках также отличается. Например, в японском указательные местоимения выражают более тонкие различия в расстоянии, чем в современном английском. Они различают не только «это» (для ближних объектов) и «то» (для более отдаленных объектов), но имеют трехступенчатое разделение между koko (для объекта около говорящего), soko (около слушающего) и asoko (далеко от обоих). А вот иврит, наоборот, совсем не делает таких различений по удаленности и может использовать только одно указательное местоимение, независимо от положения объекта.

Связано ли количество информации, выражаемой словом, со сложностью общества?[181] С большей ли вероятностью племена охотников-собирателей будут говорить короткими и простыми словами? И несут ли слова в языках продвинутых цивилизаций больше сложной информации? Именно этот вопрос взялся выяснить в 1992 году лингвист Ривер Перкинс, проведя статистический обзор пятидесяти языков. Он распределил общества в своей выборке по пяти обширным категориям сложности, основанным на сочетании принятых у антропологов критериев, включая численность населения, социальную стратификацию, тип хозяйства и специализацию ремесел.[182] На простейшем уровне находится «первобытное стадо», или «праобщина», которое состоит всего из нескольких семей, не имеет постоянной территории проживания, зависит только от охоты и собирательства и не имеет властных структур, помимо семьи. Вторая категория включает группы большего размера, с зарождающимся сельским хозяйством, полупостоянным местом жительства и некоторой минимальной социальной структурой. К третьей категории относятся «племена», которые производят большую часть своей пищи сельским хозяйствованием, живут оседло, у них есть некоторое число специалистов-ремесленников и отдельные члены наделяются властью. К четвертой категории относится то, что иногда называют «крестьянским обществом», с интенсивным сельскохозяйственным производством, небольшими городами, разделением труда и региональными властями. Пятая категория сложности относится к городским обществам с многочисленным населением и сложной социальной, политической и религиозной структурой.

Чтобы сравнить сложность слов в языках этой выборки, Перкинс составил список семантических признаков вроде того, что я упоминал выше: указание на множественность у существительных,