Кремлевские жены - Лариса Васильева

Ох уж этот невинный, без желания разоблачить, разоблачающий взгляд поэта!

Эклектика обстановки, в которой живет прославленный комиссар, вдруг свидетельствует о том, что железная революционерка, прежде всего и самое главное, — женщина, в изысканности вкуса обнаруживающая поиск духовных устремлений — к Востоку, к покою, к умиротворению.

А что — нельзя?

Но разве взятые в боях в качестве добычи священные предметы чужого быта и религии могут принести умиротворение человеку с душой и высоким интеллектом?

Рождественский рассказывает, что Лариса в тот вечер выразила желание пойти на маскарад в «Дом искусств». Она тянулась к миру поэтов, столь милому ее романтической натуре, и хотела появиться там совсем не в костюме морского офицера.

С подсказки Рождественского взбрело ей в голову нарядиться в бесценный, известный всем костюм работы художника Бакста из балета «Карнавал». Это платье было подлинной театральной драгоценностью. Директор государственных театров Экскузович держал возле него целую команду портных и гардеробщиц. Для охраны. Это подзадорило Ларису, и она обещала трем поэтам, что будет на маскараде в платье Бакста.

И она была! И танцевала в наряде Бакста вместе с Рождественским, который так описывал это волнующее событие: «Я увидел только что появившуюся маску в пышно разлетавшемся бакстовском платье. Ее ослепительные, точеные плечи, казалось, тоже отражали все огни зала. Струящиеся локоны, перехваченные лиловой лентой, падали легко и свободно. Ясно и чуть дерзко светились глаза в узкой прорези черной бархатной полумаски. Перед неизвестной гостьей расступались, оглядывали ее с восхищением и любопытством. Она же, задержавшись с минуту на пороге, шуршащим облаком поплыла ко мне…»

Далее Рождественский подробно рассказывает, как Лариса, танцуя, вдруг увидела в дверях зала директора Экскузовича, как сбежала она от него вдвоем с поэтом и вернула в дрожащие руки перепуганной старушки-костюмерши, отвечающей за платье, эту драгоценность, как вернулись поэт с Ларисой на маскарад и наблюдали за взволнованным директором, звонившим по телефону в костюмерную: «Да я сам видел его здесь, десять минут назад. Собственными глазами!..»

Разумеется, огромный коричневый, английский, трофейный автомобиль, принадлежавший Морскому штабу, служил Ларисе не только в часы работы, но и в минуты вот таких развлечений.

Невозможно представить себе, чтобы необычность и смелость разных обликов Ларисы Рейснер, ее праздничная, вызывающая нарядность на фоне нищеты и разрухи не вызывали раздражения и кривотолков. Она же говорила, нисколько не оправдываясь, а утверждая:

«Надо уважать людей и стараться для них. Если можно быть приятной для глаз, почему не воспользоваться этой возможностью?»

При этом как комиссар Морского Генерального штаба имела личного секретаря и множество других атрибутов новой власти.

В 1923 году она внезапно, резко рассталась с Федором Раскольниковым.

Сначала они благополучно уехали в Афганистан, куда он был послан с дипломатической миссией. Лариса и там оказалась, как и следовало ожидать, в центре внимания дипломатического корпуса. Но ничего никому не объясняя, Рейснер через некоторое время сорвалась в Россию бесповоротно, как умела только она. Многие тогда говорили, что это был совершенно мужской поступок. Думаю иначе. Думаю, совершенно женский по своей внешней нелогичности, совершенно женский по неоглядности. Тем более что в Москве ее ждал другой.

Раскольников переживал, писал ей, умолял вернуться: «Конечно, найдется много людей, которые превзойдут меня остроумием, но где ты найдешь такого, кто был бы тебе так безгранично предан, кто так бешено любил бы тебя на седьмом году брака, кто был бы тебе идеальным мужем? Помни, я тебя не только безмерно люблю, я тебя еще беспредельно уважаю».

Все подвиги и переодевания Ларисы Михайловны происходят на фоне жесточайшего голода, семейных разрух, чудовищного вандализма. Лариса воюет, танцует, отдает приказы, утверждается в своей молодой прекрасной силе, претерпевает болезни во имя революции, а в это время расстреливают царскую семью, уничтожают многих выдающихся людей России, жгут книги. Именем революции. Лес рубят — щепки летят.

Расстреливают царскую семью…

Я долго искала по книгам и документам какую бы то ни было реакцию Надежды Константиновны Крупской на убийство семьи Николая Романова. Ведь Крупская, в сущности, добрая женщина, любящая детей. Как она отнеслась к тому, что были в упор застрелены больной мальчик, юные девушки, женщины?

Может, от нее скрыли кровавую расправу?

Может, она была решительно против нее?

Возможно, и сам Ленин не знал о распоряжении Якова Свердлова — расстрелять царскую семью?

Нашла!!!

В книге воспоминаний Крупской о Ленине сказано:

«Чехословаки стали подходить к Екатеринбургу, где сидел в заключении Николай II. 16 июля он и его семья были нами расстреляны, чехословакам не удалось спасти его, они взяли Екатеринбург 23 июля».

Вот так. И не нужно иллюзий. Расстрел царской семьи для Крупской, созидательницы машины разрушения, был неоспоримо правильным, необходимым, насущным актом.

Примерно месяц спустя после расстрела семьи бывшего царя Лариса Рейснер в составе Волжской военной флотилии идет из Свияжска в Нижний Новгород на бывшей, захваченной большевиками, царской яхте «Межень». И много шутит по этому поводу. Об одной такой шутке вспоминает участник этого похода Л.Берлин: «Лариса Михайловна была в приподнятом настроении. Она по-хозяйски расположилась в покоях бывшей императрицы и, узнав из рассказов команды о том, что императрица нацарапала алмазом свое имя на оконном стекле кают-компании, тотчас найдя этот автограф, озорно зачеркнула его и вычертила рядом, тоже алмазом, свое имя».

Повторяю, это происходит месяц спустя после расстрела Романовых. Откуда алмаз? Может, нашла тут же, в каюте Александры Федоровны?

Или слухи о кольце, взятом в Зимнем на память о революционных днях Октября, не просто сплетни?

Товарищ Л.Берлин ни слова не говорит, откуда в руке Рейснер взялся алмаз.

Неужели царицын? Неужели музейный? А что — нельзя?

Особое время. Разгар революции. Грабь награбленное. Своя революционная нравственность, своя этика, которую новое общество вот уже семь десятилетий не может переварить.

Лариса — хозяйка положения.

Впрочем, мысль о кольце всего лишь догадка. Ничем не доказанная, одна из многих догадок.

Еще есть предположение, странным образом связанное с яхтой «Межень», Ларисой Рейснер и расстрелянным царевичем Алексеем.

В воспоминаниях поэта Владислава Ходасевича о посещении семейства Каменевых в Кремле, где он воочию наблюдал утверждение стиля кремлевских победителей, рассказывается, как Ольга Давидовна Каменева, жена председателя Московского Совета, умилялась своим подростком-сыном: «А какой самостоятельный — вы и представить себе не можете! В прошлом году (то есть в 1918-м. — Л.В.) пристал, чтобы мы его отпустили на Волгу с товарищем Раскольниковым. Мы не хотели отпускать — опасно все-таки, он настоял на своем. Я потом говорю товарищу Раскольникову: „Он, наверное, вам мешал? И не рады были, что взяли?“ А товарищ Раскольников отвечает: „Что вы! Да он у вас молодчина! Приехали мы с ним в Нижний. (Как раз в то время яхта „Межень“ ждала в Нижнем. Раскольников, Лариса Рейснер и сын Каменева вместе оказались на бывшей царской яхте. — Л.В.) Там всякого народа ждет меня по делам видимо-невидимо. А он взял револьвер, стал у моих дверей — никого не пустил!“ Вернулся наш Лютик совсем другим: возмужал, окреп, вырос. Товарищ Раскольников тогда командовал флотом. И представьте — он нашего Лютика там, на Волге, одел по-матросски: матросская куртка, матросская шапочка, фуфайка такая, знаете, полосатая. Даже башмаки — как матросы носят. Ну — настоящий маленький матросик».

«Слушать ее мне противно и жутковато, — пишет Ходасевич. — Ведь так же точно, таким же матросиком, недавно бегал еще один мальчик, сыну ее примерно ровесник: наследник, убитый большевиками, ребенок, кровь которого на руках вот у этих счастливых родителей!

А Ольга Давидовна не унимается:

— Мне даже вспомнилось: ведь и раньше, бывало, детей одевали в солдатскую форму или в матросскую…

Вдруг она умолкает, пристально и как бы с удивлением глядит на меня, и я чувствую, что моя мысль ей передалась. Но она надеется, что это еще только ее мысль, что я не вспомнил еще о наследнике. Она хочет что-нибудь поскорее добавить, чтобы не дать мне времени о нем вспомнить, — и топит себя еще глубже.

— То есть я хочу сказать, — бормочет она, — что, может быть, нашему Лютику в самом деле суждено стать моряком. Ведь вот и раньше бывало, что с детства записывали во флот…«

Увы, боюсь, не передалась Ольге Давидовне Каменевой чуткая мысль Владислава Фелициановича Ходасевича, а ему ее мысль передалась. Похоже, она доподлинно знала, чью матросскую курточку, матросскую шапочку, полосатую тельняшку и даже башмаки получил в подарок от Федора Раскольникова ее сын, примерно ровесник Алексея Романова. Думаю даже, сообщил ей об этом Раскольников, может быть, вместе с Ларисой Михайловной, как говорится, с восторгом упоения.