Кремлевские жены - Лариса Васильева

Она-то и распорядилась дать залп.

— Знаменитый залп «Авроры», возвестивший Октябрьский переворот?!

— Да.

— Женщина на корабле — плохая примета.

Ходили слухи, что Лариса Рейснер, дочь профессора, еще до революции имела политические связи с моряками, с Кронштадтом и вела среди моряков революционную пропаганду.

Говорили, что Федор Раскольников, руководитель большевиков Кронштадта, не бог весть кто по происхождению, и эта девушка то ли «спутались», то ли вместе занимаются революцией, то ли то и другое — это модно.

Причислить ее к списку кремлевских жен можно с натяжкой, хотя мужчины, с которыми она после революции связывала судьбу, были людьми Кремля.

Но умолчать о ней невозможно.

Ее называли Женщиной Революции.

Лариса — по-гречески значит «чайка» — сильная, смелая, быстрая, хищная птица. Она полностью соответствовала своему имени. Фамилия Рейснер, как всякая иностранная, звучала загадочно для русского уха.

Родилась в Петербурге в 1895 году. Надежда Крупская в это время уже страстно работала на ленинскую идею борьбы за освобождение рабочего класса.

Ушла из жизни в 1926 году. Овдовевшая Крупская в это время искала себе опору в мире, созданном ее же руками.

Кометой промелькнула Лариса на пылающем небе революции и сгорела, оставив за собой след, похожий на восклицательный знак. Во всяком случае, таким этот след казался поначалу.

Среди множества воспоминаний о ней не было ни одного, где бы не говорилось о ее красоте.

«Стройная, высокая, в скромном сером костюме английского покроя, в светлой блузке с галстуком, повязанным по-мужски. Плотные темноволосые косы тугим венчиком лежали вокруг ее головы. В правильных, словно точеных, чертах ее лица было что-то нерусское и надменно-холодноватое, а в глазах острое и чуть насмешливое».

Всеволод Рождественский, поэт.

«Темные волосы, закрученные раковинами на ушах… серо-зеленые глаза, белые прозрачные руки, легкие, белыми бабочками взлетавшие к волосам, когда она поправляла свою тугую прическу, сияние молодости, окружавшее ее, — все это было действительно необычайным. Когда она проходила по улицам, казалось, что она несет свою красоту, как факел, и даже самые грубые предметы при ее приближении приобретают неожиданную нежность и мягкость… Не было ни одного мужчины, который прошел бы мимо, не заметив ее, и каждый третий — статистика, точно мной установленная, — врывался в землю столбом и смотрел вслед, пока мы не исчезали в толпе. Однако на улице никто не осмеливался подойти к ней: гордость, сквозившая в каждом ее движении, в каждом повороте головы, защищала ее каменной, нерушимой стеной».

Вадим Андреев, сын писателя Леонида Андреева.

«Необычайная красота ее, необычайная потому, что в ней начистo отсутствовала какая бы то ни было анемичность, изнеженность, — это была не то античная богиня, не то валькирия древненемецких саг…»

Юрий Либединский, писатель.

«Я совсем не был готов, входя в купе, к красоте Ларисы Рейснер, от которой дух захватывало, и еще менее был подготовлен к чарующему каскаду ее веселой речи, полету ее мысли, прозрачной прелести ее литературного языка».

Эндрю Ротштейн, английский журналист.

Даже женщины не могли не признавать эту красоту. Весьма скептически относившаяся к Ларисе Надежда Мандельштам, жена поэта, писала о Рейснер: «Она была красива тяжелой и эффектной германской красотой».

Вокруг Ларисы всегда ходили легенды. Вот и германская красота не случайно возникла — вроде бы предки ее были рейнские бароны.

Художник Василий Шухаев изобразил Ларису в виде Джоконды. Это дало пищу слухам: возможно, в ней была итальянская кровь?

И все отмечали прирожденную гордость Ларисы. Те, кто любил эту семью, утверждали: гордость идет Рейснерам, как плащ и шпага мушкетерам Дюма.

Говорили также, что род главы семьи Рейснеров ведет начало от крестоносцев.

Недоброжелатели этой семьи уверяли, что предок хозяина дома крещеный еврей.

В семье было четверо: профессор Михаил Андреевич Рейснер, его жена Екатерина Александровна, по всем отзывам современников, женщина талантливая, замечательно добрая и благородная, очень элегантного происхождения: урожденная Хитрово, находившаяся в родстве с Храповицкими и Сухомлиными, и двое детей — Игорь и Лариса.

Жили интересно. Отец, революционно настроенный, читал лекции для рабочих — они имели огромный успех, в особенности лекция о «Машине времени» Уэллса, где использовались применительно к России утопические идеи знаменитого англичанина. В 1914 году М.А.Рейснер вместе с Ларисой выпустил несколько номеров литературного журнала «Рудин». Название журнала в честь героя романа Тургенева, окончившего жизнь на баррикадах, говорило о направлении.

Короткий век, отпущенный Ларисе Рейснер (1895—1926), пришелся на мировую войну, революцию, Гражданскую войну.

Но вначале были стихи. По форме они соответствовали понятиям декадентской поэзии.

Палитру золотит густой, прозрачный лак.

Но утолить не может новой жажды:

Мечты бегут, не повторяясь дважды.

И бешено рука сжимается в кулак.

Апрельское тепло не смея расточать,

Изнеможденный день идет на убыль,

А на стене все так же мертвый Врубель

Ломает ужаса застывшую печать.

Но есть предел желаний и труда,

Смеется на холсте лицо Горгоны,

Смеется гибельно, превозмогая стоны,

Как под ударами гремящая руда!

Столь витиевато и узорно описывала Лариса Рейснер состояние художника, неспособного вырваться из плена своей эстетики. Думая о себе. И вырывалась, вырывалась — вырвалась.

Песня красных кровяных шариков

Мы принесли, кровеносные пчелы,

из потаенных глубин

на розоватый простор альвеолы

жаждущих соков рубин.

Вечно гонимый ударом предсердий,

наш беззаботный народ

из океана вдыхаемой тверди

солнечный пьет кислород.

Но, как посол, торопливый и стойкий,

радости долгой лишен,

мы убегали на пурпурной тройке,

алый надев капюшон.

Там, где устали работать волокна,

наш окрыленный прыжок

бросит, как ветер, в открытые окна

свой исступленный ожог.

Такие стихи в дни молодости Ларисы назывались «научной поэзией». В наше время похоже начинали некоторые молодые метафористы.

Высокомерный царь поэтов Александр Блок, всегда относившийся к поэзии женщин, мягко говоря, с плохо скрываемым равнодушием, однажды, ведя вечер, в котором участвовала Лариса Рейснер, талантливо сумел сказать о ней много добрых слов. И ни слова о ее поэзии.

Стихи были похожи на нее — красивые и холодные, однако в этом холоде жила огромная энергия жажды самовыражения, которая и позднее вела ее перо, создавая цветистые очерки о фронте и об Афганистане, где были сравнения: «колеса — это катушки, на которые намотано пространство»; где было много птиц, в особенности лебедей — Лариса обожала их; где угадывалась красивая рука талантливой словесной вышивальщицы.

Своеобразие ее характера состояло в сочетании горделивого себялюбия со страстной любовью к жизни.

Революция высветила эти черты.

Ходили слухи, что Лариса Рейснер имела непосредственное отношение к охране памятников старины и искусства в Зимнем дворце, которые с первых минут Октября приходилось спасать от разбушевавшихся революционных масс. Говорили также — никто, однако, не проверял, — что от той деятельности остался у Ларисы на память о революции золотой перстень с такой величины алмазом, что — ой, ой, ой!..

Говорили: прямо из Зимнего, передав народному комиссару Луначарскому дело охраны ценностей, Лариса Рейснер ушла с моряками-балтийцами на фронты Гражданской войны.

Рассказывали, что летом 1918 года Лариса переоделась простой бабой, крестьянкой, пробралась в расположение колчаковских войск и в тылу у белых подняла восстание.

Через всю советскую культуру — литературу, живопись, драматургию, кино — на протяжении семидесяти лет проходит образ женщины-революционерки в кожанке, с револьвером в руке или с рукой, опущенной в карман кожанки, — предполагается револьвер в кармане.

Она ведет революционных матросов в бой. Она стоит на капитанском мостике во время страшной баталии, не уступая, а порой и превосходя силой духа и выносливостью самых крепких мужчин.

Образ, хоть и вобрал в себя разных женщин, прежде всего списывался с Ларисы Михайловны Рейснер. Начало этому положил Всеволод Вишневский своей «Оптимистической трагедией», где вывел Ларису как женщину-комиссара, ибо был на корабле, команду которого своими речами вдохновляла Рейснер.

В жизни, однако, все выглядело иначе. Ни один документ ни с одной стороны не подтверждает того факта, что Лариса Рейснер распоряжалась действиями крейсера «Аврора» в ту октябрьскую ночь. Но, как говорится, нет дыма без огня. Женщина была. На крейсер не поднималась, но к нему подходила возглавлявшая делегацию, посланную городской Думой Петрограда, известная нам графиня Софья Панина. Делегаты Думы пытались проникнуть в Зимний, в Смольный и на «Аврору», опасаясь, что «правительство может погибнуть под развалинами», но их никуда не пустили.