Тропами вереска - Марина Суржевская

И завертелась вокруг себя, наматывая силушку земную, так что взлетела моя серая юбка да растрепались волосы! А потом подпрыгнула и придавила черную многоголовую змею к земле, наступила босыми ногами. Гады шипели, бились, вырваться пытались. Жалили мои ноги, да бестолку!

— Сильна… — теплые губы коснулись моего виска, и я резко обернулась. И вновь лишь темнота за спиной. — Нравится мне твоя сила… Очень нравится. И ты — нравишься. Что ж… всему свой срок. А гадюк тебе на память оставлю, то подарок мой, ведьма. Не разбей, Шаисса.

Я изумленно глянула под ноги и обомлела. Гады ползучие, змеи ядовитые окаменели, застыли. У каждой на спине полоса золотая или серебряная, глаза — изумруды, чешуя — янтарь драгоценный. За такой подарок можно дом построить, еще и на скакунов тонконогих останется, да на сани расписные. Щедрый дар, что тут говорить. Только мне таких даров демонских не надо, Шайтас на медяк даст, да золотыми потом возьмет.

Я осторожно присыпала драгоценное подношение сухой листвой и выпрямилась. Порыв ветра прошелестел вздохом, и сразу закапал с неба мелкий холодный дождик. Я встряхнулась и пошла к своему домику понуро. Тенька, прихрамывая, поковыляла следом. Ничего, излечу хлессу, а в благодарность за мою защиту еще и мясом накормлю!

У околицы сидела темная фигура, и я шаг замедлила, насторожившись. Неужто снова проделки Шайтаса? Но Тенька хвостом завиляла и даже идти стала быстрее, а до того ведь тащилась еле— еле да поскуливала. Завидев нас, мужчина вскочил, и я моргнула удивленно.

— Что вы здесь делаете?

В неясном свете луны белые волосы служителя казались разлитым серебром, а глаза — темными, как бездна.

— А вы? — невпопад ляпнул Ильмир и запнулся. — Я думал, что вы уже давно спите…

— И поэтому пришли постоять под окнами?

— Я? нет… то есть… — он шагнул ближе, всматриваясь в мое лицо. — Я хотел увериться, что с вами все в порядке. С вами и детьми.

— Уверились?

— Да. То есть… нет, — он вздохнул глубоко, шагнул еще ближе. Мой сердце забилось то ли от страха, то ли от предвкушения, и я застыла, не смея вздохнуть. Но служитель отпрянул сам, провел растерянно по лбу рукой. И снова уставился мне в лицо.

— Знаете, сегодня на ярмарке мне кое-что не понравилось. Скажите, что случилось с той кочевницей?

— Какой? — дыхание вернулось.

— Старухой. Представляете… мне почудилось, что это та девушка, что зазывала нас с вами в кибитку. И юбка такая же, и браслеты. Три красных, четыре зеленых и желтый…

— Вы приметливый.

— Но главное— глаза. Лицо старое, а глаза молодые.

— Кочевники все друг на друга похожи, — насторожилась я.

— Вы правы, Вересенья. Но после я попросил проводить меня к той девушке. Монет посулил, сколько спросят…

— И что же? — похолодела я.

— Прогнали, — голос Ильмира стал задумчивым. — С чего бы это? Никогда не слышал, чтобы кочевники от монет отказались. А я ведь лишь о разговоре просил, не более. Странно, правда?

— У девушек бывают причуды, — я улыбнулась по возможности весело.

— И то верно, — он кивнул и снова ко мне шагнул. — И секреты. А у вас какие, Вересенья? — я промолчала, не зная, что сказать. Тенька привалилась к моей ноге и даже не скулила, словно прислушивалась к разговору. Служитель поднял руку, словно прикоснуться хотел и опустил. — Снова гуляете в темноте, одна…

— Я с собакой, — прошептала я.

— Хороша защитница, — усмехнулся он. — Мне показалось, я слышал ее рык.

— На змею наступила, глупая псина, — закинула голову, всматриваясь в мужское лицо.

Он тоже смотрел, да так, что мне жарко становилось. Даже луна застыдилась, спряталась за облако и тут же снова выглянула, любопытная. Осветила полянку перед домом, на которой мы стояли, разрисовала картинами. Всмотрись внимательнее, и увидишь в тенях волну, ласкающую песчаный берег, нежный вьюнок, оплетающий кряжистый дуб, влюбленных, слившихся в объятиях… но я не смотрела. Луна-затейница меня сейчас не занимала — слишком близко стоял служитель, слишком пристально смотрел. Да и он это понял, отпрянул снова, попятился, отвернулся.

— Рад, что с вами все в порядке, — глухо выдавил он, не поднимая на меня глаз. — Знаете, мне неспокойно что-то. Чудится, недоброе в округе творится.

— Ваш клинок, говорят, злую волю за версты чует, — тихо и горько сказала я. — Что ж не укажет злодея?

— Не знаю. Сталь холодна, словно бездушна, а раньше чуткой была и живой, — он отступил еще. — Простите меня. Что потревожил.

— Так не велика тревога, — пожала я плечами.

— Тогда… доброй ночи.

— И вам.

Он повернулся и пошел по дорожке, что услужливо расстилала перед ним луна. Тенька недоуменно тявкнула. Ильмир остановился, постоял ко мне спиной, а потом обернулся и в два шага рядом оказался. И без слов прижал к себе, потом обхватил мое лицо ладонями и коснулся губ. Руки у него дрожали, а губы целовали, не отрываясь, словно дышал он мною, словно пил с моих губ сладкий мед. Я и не дышала почти, боясь пошевелиться. Вроде и ждала этого, ночами мечтала, а сделал— испугалась. Вот глупая женская душа! Только и осмелилась, что положить несмело руку на его грудь, там где бьется сердце. И все вслушивалась в этот стук, да в рваное дыхание, да в тепло его ладоней на моих щеках. Так и стояла бы всю жизнь, лишь бы не отпускал!

Не знаю, может, и не отпустил бы, но что-то в глубине леса вдруг завыло голосом не человечьим и не звериным. Служитель отвернулся, и тускло блеснула в его руке сталь.

— Вересенья, в дом, живо! — приказал он, всматриваясь в чащу. — И дверь заприте!

Я тоже развернулась к лесу. Вой оборвался, как и не было, и лес умолк, притих, насторожился.

— Волки так не воют, — нахмурился Ильмир и перевел взгляд на свой клинок. Сталь посветлела, словно ожила, сверкнула, отражая лунный свет и питаясь им. Тонкие лучи оплели клинок сетью, невидимой чужому глазу, но неразрушимой. И я, не трогая знала, что похолодела рукоять из вишни и самшита, предупреждая хозяина об опасности. Вот и служитель почуял, бросил быстрый взгляд на меня.

— Уходите, скорее. Вот чувствовал я, что неладно здесь… Возьмите! Насыпьте у порога и под окнами, — он кинул мне мешочек и я улыбнулась.

— Соль? Но разве помогает она от зверя лесного?

— От нежити помогает, — Ильмир чуть улыбнулся на мою насмешку в глазах. — Только не спрашивайте, откуда я это знаю. Ответ вам дать не смогу, но способ на себе проверил. Идите, я скоро вернусь.

— Вы что, собрались ловить того, кто выл в лесу? — испугалась я.

— Ловить — нет, но вот проверить надо. Не бойтесь, Вересенья, вряд ли он к жилью подойдет. Но лучше поберегитесь. Дети у вас.

— А вы?

— Я? — он вопросу удивился, словно и не сразу понял, о чем тревожусь. А поняв, снова улыбнулся. — Вернусь. Мне ведь еще прощение просить.

— За что? — закусила я губу.

— За поцелуй, — и служитель рассмеялся, словно шел не зверя ловить, а на ярмарке гулять! И подмигнул мне лукаво. — А, может, и не буду…

И шагнул в темноту, словно растворился.

Я еще минуту смотрела на тень, что скрыла служителя, а потом метнулась к дому. Обежала по кругу, рассыпая соль и заговаривая, закрыла все углы, запечатала все входы. Тропинку отвела да тенью дом укрыла. Потормошила спящего Таира.

— Вставай, нужен ты мне, — мальчишка сообразил быстро, лишь прикрыл рукой рот, зевая.

— Двери закроешь, и даже если я буду звать тебя, о помощи просить — не выйдешь и меня не впустишь, ясно тебе? — повелела я.

— Как это? — сонно моргнул паренек.

— Если я приду, то сама в двери войти смогу, а если нежить в моем обличии, то я дом заговорила, да и дух здесь, не пустит. Но ты берегись: если сам пригласишь — откроешь нечисти вход. Понял?

— Понял, — моргнул Таир.

— Лелю береги. Я скоро вернусь.

Посмотрела на притолоку, где дремала Саяна. Ворона мой взгляд почуяла, каркнула недовольно и сбежать попыталась. Не любит она ночные прогулки, совсем домашней стала. Но мне другую птицу искать недосуг, да и сил много тратится на дикую певчую. Так что поманила Саяну к себе, и ослушаться приказа ворона не осмелилась. Привычно села на голову, сбила лапами мне волосы, устраиваясь. Я откинула за спину порыжевшую косу и вышла.

Лес стоял тихий, провожал меня взглядами да шепотком. Цеплялся за ноги корнями ползучими, выставлял ветки — задержать хотел, уберечь ведьму. Я лесу поклонилась и прислушалась.

— Лети, Саяна, покажи мне, где нечисть ходит, в какой стороне!

Ворона тяжело сорвалась с моей головы и низко полетела над деревьями, цепляясь за ветви подбитым крылом. Я закрыла глаза, устремляясь вслед за птицей. Не целиком, лишь кусочком души слившись с душой вороньей, поглядывая сверху, покаркивая недовольно.

Саяна летела к озерам, и даже чуяла уже тихий шелест полевок в камышах, плеск стоячей воды… а там… страшное, темное, неживое. Затаилось у заводи, смотрит сквозь сухие ломкие стебли, ждет. И служитель идет по тропке, сияет клинок под светом луны синим блеском, горит янтарь на рукояти.