Тропами вереска - Марина Суржевская

— Есть, — я пригладила мальчишке темный вихор. — Есть, Таир.

— Светлый Атис? — с надеждой спросил он, а Лелька хмыкнула.

— Человек, — вздохнула я.

— Да где же человек сильнее? — округлил глаза парнишка и швырнул сердито свой увядший венок из одуванчиков. — Слабые люди да глупые, вон как плясали под дудку демона на площади! Чуть тебя на костер не отправили! Да и сейчас — прошли мимо беды и не оглянулись!

— Люди любить умеют. А еще прощать и верить, — улыбнулась я. — И это такая сила, что и демон противиться ей не может. Идем, Таир, поймешь еще… Чуть позже, когда старше станешь.

Он скривился, не поверив, и всю дорогу был задумчивым да мрачным. Леля тоже притихла, залегла между девчоночьих бровей хмурая складка. Так и молчали до самого дома..

Из Ивушек уехали с конюшим, который по пути распевал песни, споро погоняя смирную лошадку. Лелю и Таира я отправила с покупками в лесной домик, а сама отправилась в поместье, готовить его к возвращению княжны с гуляний.

Дворовые большей частью все еще веселились на ярмарке, и за белыми стенами дома было непривычно тихо. Я заглянула в кухню, поздоровалась с Белавой, а потом поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Прислушалась к звукам и толкнула темную дверь. Здесь тоже все осталось по-прежнему, как я запомнила: багровые занавеси с золотыми кистями, тяжелый стол на массивных ножках. И портрет на стене. Странно, что Велена его сохранила — верно от того, что брат ее на холсте как живой был. Смотрел со стены, прищурившись, искривив губы в усмешке. Когда ухаживать за мной князь стал, мне его кривая улыбка красивой казалась, а после ненавидеть ее начала. Но живописец постарался на славу: я рядом с супругом казалась на полотне бледной тенью. В светлом платье, волосы в косах, глаза опустила. Стою бочком, положив руку на плечо сидящего в кресле мужа. И не явит портрет кровавых полос на моей спине, что заставляют кривиться от боли, не заметны судорожно сжатые в кулак пальцы. Князь улыбается, а жена его скромно стоит рядом, смотрит на супружника, как и полагается. И глаз моих заплаканных никто не заметит, на полотно глядючи. Но то и к лучшему. Во взгляде, пусть и нарисованном, часть души живет, ни к чему всякому проходящему в нее заглядывать. Рядом с нашим портретом — пустая рама, а прежде там с холста улыбалась Велена.

Я со вздохом подошла ближе. Прикасаться не хотелось, да что там! Смотреть — и то тошно, но надо. Нехорошие у меня подозрения появились, проверить надо бы.

Тронула пальчиком смоляные брови на лице супружника, провела ладонью по шершавому полотну, погладила, словно приласкала. Глаза его смотрели, словно с издевкой, или мне так казалось. Восемь лет прошло, а все так же страшно смотреть в его лицо. Снова погладила, зашептала, упрашивая. Холст под пальцами теплый, краски выпуклые и неровные. Местами — гладкие, местами — шероховатые. Прижала ладошку к губам на портрете, заглядывая в прозрачную воду голубых глаз.

Кожу обожгло холодом, словно засунула руку в ледяную полынью, и я отшатнулась. Князь смотрел с усмешкой, изгибались полные губы, словно вопрошая: испугалась, трусиха?

— Не боюсь тебя, — прошептала я и отошла. — Нет тебя в мире живых.

Но задумалась. Среди живых нет, но жжется холод недобро. Может, и среди мертвых супружник не задержался?

Внизу раздались голоса, затопали ноги прислужников, и я поторопилась убраться из комнаты. Хозяйка вернулась.

Когда пришла домой, детишки, умаявшись за день, спали на лавках. Я поправила им одеяла, кивнула коргорушу. Саяна каркнула, приветствуя, и я погрозила ей кулаком. Хлесса тихонько заскулила. Я приоткрыла дверь, выпуская Теньку, и сама пошла следом.

Сумрак укутал лес, зажег первые звезды. Деревья стояли тихие, недвижимые, даже ветерок почти не трогал кроны с молодыми листочками. Ушла в чащу подальше — туда, где лежал сухой бурелом и прошлогодняя листва, не сгнившая за зиму. Здесь остро пахло тленом и гнилушками, но улыбнусь я радостно. В таких местах силы много, живое и мертвое сплетаются в единое. Я встала на колени, отвела осторожно прелые листья и траву, освобождая сырую землю, положила ладони. Зашептала заговор, испрашивая позволения на ворожбу. Уверила лес, что лишь на благо мои деяния, ни зла, ни лихачества не мыслю. Лишь ответы ищу.

Лес чуть кивнул кроной осины, уронил мне на подол сухой лист. «Ищи, ведьма, ищи… — проухал филином, — Без ответа совсем сгинем…»

И потек ток силы мне в ладони. Я торопливо очертила охранный круг, села в центре, достала прядку волос, что дернула с головы кочевницы. Из мешка достала красную свечу, зажгла, приговаривая. Бледный огонек осветил мои ладони и затрещал недовольно, заворчал, когда я поднесла к пламени волосинки.

— Покажи того, кто силу забрал! — повелела я огню, плюнула на пальцы и резко затушила фитилек. Отдернула ладонь. Тут главное увидеть успеть, потому как огонь изменчив и игрив, любит куражиться. От свечи взвился тонкой струйкой дым — белесый, легкий, закрутился, рисуя мне образ. Вот свернулся в силуэт вставшего на задние лапы зверя, вот перетек в человеческую фигуру, являя мне виновника… Резкий порыв ветра налетел из ниоткуда, согнул осину за моей спиной и без следа развеял призрачный дымок. Я вскочила, уронив свечу и озираясь рассерженно. Лес затих испуганно, словно затаился, даже филин ночной утих вдалеке, и водица в озерах плескаться перестала— почуяли гостя незваного да нежеланного.

Я оглянулась — никого. И тут же от теплого дыхания шевельнулись волосы на затылке. Ущипнула себя за ладонь: неужто уснула да не заметила?

— Ты не спишь, Шаисса, — негромко рассмеялся за спиной Шайтас, и я замерла, уставилась взглядом в можжевеловый куст.

— Дверь открыта! — догадалась я и помрачнела. — Значит, нашел выход, демон! Ничего, утром твоя сила пропадет, а я дверцу поищу и закрою!

Он расхохотался. А я поежилась. Что-то не нравилось мне веселое настроение Шайтаса.

— Дверей здесь столько, что век закрывать будешь! — с насмешкой протянул он. Я покосилась на свой охранный круг, порадовавшись, что не забыла о предосторожности. Демон хмыкнул, и тут же легли мне на талию теплые руки, обняли. Я зажмурилась, пытаясь не завопить.

— Все еще не поняла, ведьма? — шепнул он мне на ухо. — Тебе меня не победить. Сила твоя против меня — огонь свечи. Задую и не замечу.

— Мог бы задуть— сделал бы! — рассердилась я, пытаясь вывернуться из сильных рук. Но тело словно слабостью налилось, да так, что и пошевелиться сил нет.

— Зачем же мне это делать? — весело удивился он. Тронул губами мой висок. — Мне твоя ворожба еще пригодится. Когда придешь ко мне. — Я отвечать не стала, сожалея, что не разулась. Силу земли я сквозь обувку плохо чувствовала. Мрак укутал нас покрывалом, закрывая от всего мира темным пологом. — Жду тебя, ведьма, жду, — зашептал демон мне на ухо. — Каждую минуту. Покои для тебя приготовил, вместо крыши— звезды светить будут, вместо стен — чащоба лесная. Постель мохом и цветами выстлал, мягче облака она и нежнее лепестка кувшинки. Хочешь увидеть, Шаиса?

— Нет, — с трудом тряхнула я головой, пытаясь сбросить морок. Тьма обнимала, и руки демона казались самой надежной защитой в этом мраке. — Лучше ответь, кто силу из земли и людей забирает?

— А чем заплатишь за ответы? — усмехнулся он. — Я много не стребую, ведьма.

Я задумалась. Заманчиво…

— Соглашайся… — теплая ладонь прошлась по моему телу, обрисовывая контур.

— И чего же ты хочешь?

— Хочу узнать, так ли мягки твои губы, как кажутся, — прошептал Шайтас. — Поцелуй твой хочу, ведьма…

— Нет! — я отшатнулась. Злость силы придала морок развеять, и я свистнула, призывая Теньку. Хлесса выскочила из кустов и зарычала, оскалив ряд острых клыков.

— Неужто своей шавкой напугать решила? — демон снова рассмеялся и отступил в сторону. И в тот же миг поползли со всех сторон змеи — серые, извивающиеся, с черной полосой вдоль чешуйчатого тела и желтыми, сверкающими во тьме глазами. Они спускались по стволам деревьев, свешивались с ветвей, поднимали узкие головы из травы и покачивались на камнях. Их было столько, что чудилось— земля шевелится. Тенька рычала, а потом взвизгнула от боли и заскулила, словно и правда дворовая псина. Я бросилась к ней. Хлесса поджимала лапу, но все еще пыталась отогнать от нас ползучее войско.

— Я могу и разозлиться, Шаиса! — порыв ветра швырнул мне в лицо горсть сухих листьев. — Сама знаешь. Приходи по-хорошему, не противься… Ты уже моя.

— До цветения папоротника я свободна, — сквозь зубы процедила я и откинула ногой гадюку. Но ее место тут же заняли еще три, и принялись сплетаться и вырастать ввысь, в жуткого трехглавого змеиного гада. И это чудище шипело, покачивалось и обрастало новыми телами, блестели на жалах капли яда и мелькали раздвоенные языки, все больше и больше, уже и не сосчитать! Тенька заскулила и прижалась к моей ноге. Ох, я разозлилась! Скинула ботинки, встала ногами на сырую землю и вскинула ладони. — Думаешь, испугаешь ведьму гадюками, демон? — разъярилась я. — Хоть со всей земли сюда пригони, да прочих гадов заодно! Я их соберу, вымочу, высушу и против тебя зелье сварю, да такое, что захлебнешься! Вот тебе, Шайтас!