Корни небес - Туллио Аволедо

— А. И почему вы тогда продолжаете лежать?

— Потому, что это приятно. И потому, что здесь никого больше нет. Я никому не мешаю.

— Хорошо, но это не оправдание. Вы должны подняться.

Я улыбнулся.

— Вы уверены, что в правилах написано, что мне нельзя делать этого? Я хочу сказать, вы уверены в том, что где-то сказано, что лежать на полу Сикстинской Капеллы запрещено?

Смотритель удивленно посмотрел на меня. Потом он сделал то, чего я никак не мог ожидать.

Он улыбнулся и сказал:

— Знаете, а вы правы.

И с некоторым усилием, с хрустом артритических колен, он опустился и лег рядом со мной. Не совсем рядом. На почтительном расстоянии, скажем так. Итальянцы, особенно определенного возраста, в этих вопросах традиционалисты. Лежать бок о бок с незнакомцем доставило бы ему неудобство.

Так мы и лежали, глядя на сцену Сотворения и на Всемирный Потоп.

— Я работаю здесь уже тридцать лет, но у меня никогда не было времени как следует рассмотреть эти фрески, — вздохнул старый смотритель, и я улыбнулся ему.

Я чувствовал себя камнем на дне реки, камнем, над которым пробегали изображения, сделанные рукой, умершей столетия назад, но еще невероятно живые.

— Вас побеспокоит, если я включу радио? — спросил смотритель.

Я сказал, что да, но сразу же раскаялся в этом. По сути, он сделал для меня огромное исключение из правил. А известно, что старики очень привязаны к правилам.

— Хорошо, включите.

Старик был мне благодарен.

— Знаете, — сказал он, — у меня никого не осталось на свете. То есть, у меня есть сын, но для меня он как будто мертв. Он ни разу не позаботился обо мне. А его бедная мама, ах, знали бы, сколько она страдала из-за него…

— Радио сойдет, — сказал я ему. — Но у меня нет желания болтать.

Он понял. Я сказал это по-французски, но он понял. Он включил радио, совсем тихо.

Я хорошо говорил по-итальянски, хоть и не так, как сейчас. Некоторое время, хоть и против воли, я слушал новости, в которых говорилось о последствиях того, что они упорно продолжали называть дипломатическим инцидентом. Действия сверхдержав напоминали попытки шахматистов оценить способности друг друга.

Но это была смертельная игра.

Постепенно голоса из радио превратились для моих ушей в неразборчивый гул, в бессмысленный фоновый шум. Что-то вроде музыки, как та, которую, как говорят, издают звезды, если слушать их в радиоскоп…

Когда взорвалась бомба, пол выгнулся, как спина лошади. Он сделал это трижды, после чего снова распрямился. Но на потолке стали появляться трещины.

Непомерный свет — я не могу найти другие слова, чтобы описать его, — абсолютный свет ворвался в окна, освещая нарисованные фигуры сверхъестественной белизной.

А потом я полетел к Богу.

Я подумал так потому, что фигура Создателя становилась все больше, все ближе.

На самом деле, это потолок разрушался, и старинные фрески падали вниз. Я видел это как на замедленной съемке: лицо Бога, которое становилось все больше, и Адам, который оставался далеко-далеко. Все дальше от Бога.

Бог упал рядом со мной. Блок десять метров в длину и два в ширину.

Он раздавил смотрителя. Кровь лилась из-под цемента, смешиваясь с пылью. У меня весь рот был полон пыли и строительного мусора.

Я с трудом приподнялся, не веря в произошедшее. Свода Капеллы больше не было. Поразивший меня свет был солнечным. Потолок смело взрывом почти целиком. Только один кусок еще держался, не знаю, каким чудом конструкции. А из десятков нарисованных фигур только Адам каким-то невероятным образом еще оставался на своем месте. Почти целый. Только ладони с указательным пальцем, которым он тянулся к Богу, больше не было.

Рука Бога обрывалась на запястье.

Я отряхнул рубашку. Смехотворное действие. Я был полностью покрыт пылью и, наверное, похож на привидение. И именно привидениями показались мне бледные люди, зашедшие в Сикстинскую Капеллу через дверь, соединявшую ее со Станцами Рафаэля.

Вслед за двумя мужчинами в черных костюмах и с автоматами в руках в Капеллу маленькими шажками вошел корпулентный человек, одетый в одежды священнослужителя. Протер глаза при виде катастрофы. Перекрестился. И заплакал.

Он плакал, как женщина, как ребенок. Его плач был причитанием, возможно первым и последним, по потере этого шедевра.

Он сделал несколько шагов по направлению к центру Капеллы, к расколотому надвое длинной трещиной Страшному суду. Потом заметил меня и дал знак охранникам опустить оружие.

Он спросил меня:

— Кто ты, сын мой?

Я не ответил.

— Нам надо идти, ваше высокопреосвященство.

Кардинал Альбани сделал нетерпеливое движение.

— Бедняжке плохо. Ему нужна помощь. Мы возьмем его с собой.

— Но мы не знаем его, ваше высокопреосвященство. Быть может, он…

— Я знаю, кто он. Он человек, которому нужна помощь. Не спорьте, капитан.

Капитан…

Это был Томмазо Гуиди, человек, чье место я занял два года спустя. Человек, поставивший точку своей жизни, выстрелив себе в висок из пистолета и оставив мне полное указаний письмо, в котором он ни слова не говорил о том, почему сделал это, но давал мне подробные инструкции обо всех аспектах командования тем маленьким армейским корпусом, который мы продолжали называть Швейцарской Гвардией. Кардиналу Альбани он написал, что я подходящий человек для того, чтобы занять его место. Он благодарил его за доверие, выражал восхищение тем, что прелат сделал для спасения как можно большего количества людей, за его старания дать им нормальную жизнь, еду, питьевую воду и надежду на будущее.

Чтобы лишить себя жизни, он вышел наружу. Он сделал это в месте, где вода на следующее утро должна была унести его прочь. Альбани проявил уважение к его желанию. Укрывшись пластиком, дыша через наши самодельные противогазы, мы смотрели, как темная вода медленно подбирается к телу, которое мы обернули простыней.

Вода приподняла ткань, дошла до руки и задвигала ею — будто тело махало нам ей, прощаясь. Потом волна подняла труп и унесла его прочь, к морю.

С того дня я то, что я есть. Швейцарский гвардеец. Человек, призванный служить Церкви. И несмотря на все то, что вы можете думать обо мне, я преданный солдат. Я никогда не думал, никогда, ни единого мгновения, нарушить данное мной слово. Я дал присягу, произнеся традиционную формулу. И то же сделали мои люди. Мы не предадим, — произнося эти слова, Дюран странно смотрит на меня. Он делает ударение на «мы».

«А кто, кроме вас, по-твоему, мог бы предать?» — думаю я. Но не говорю.

Вместо этого я произношу:

— Ты сказал, что это рассказ о привидениях.

Капитан улыбается:

— Это и есть рассказ о привидениях. В нем говорится об одном человеке, бледном как привидение, и о другом, который убил себя, и о его трупе, который двигается на воде и делает нам прощальное движение рукой. Говорится о мире, превратившемся в огромные руины. Говорится о группе из четырех выживших, идущих по галереям Музеев Ватикана в поисках способа спастись от конца света. Но где укрыться, когда наступает конец света?

«В Замке Святого Ангела, — сказал капитан Гуиди. — Но надо идти туда обходными путями. Пассетто непроходим».

Пассетто — это находившийся на возвышении проход, который вел из Ватикана в Замок Святого Ангела. Папы пользовались им как запасным выходом в случае опасности.

Дорога, по которой мы шли к нему, определенно была не самой короткой и не самой удобной. Но она была единственной оставшейся.

Я не очень хорошо помню, как мы добрались туда. Моя память полна бессвязных воспоминаний. Вещей, которые я видел и которые хотел бы не видеть никогда.

Кто-то сказал, что нам повезло. Я так не считаю. Между смертью в одно мгновение, во вспышке взрыва и тем, чтобы чахнуть днями или даже неделями, как было суждено тем, кого мы встречали на нашем пути, бедным рассеянным, никем не направляемым душам…

Все те, кого мы встретили снаружи в тот день, сегодня мертвы. Это единственное, в чем я более или менее уверен. А как же удалось спастись нам, спрашиваете вы меня? Мы спаслись, потому что Гуиди позаботился обо всем. Перед тем, как выйти наружу, он сделал нам из имевшихся под рукой материалов противорадиационные плащи. Ему даже удалось изготовить некое подобие противогазов.

Смотрителей не осталось. Может быть, они вернулись домой, к родственникам? Мы ограбили… по-другому этого не назовешь… автоматы по продаже еды и напитков и пару баров по пути. Там находился супермаркет. Он оказался открыт, но внутри никого не было. Впрочем, время мародерства еще не пришло…

Мы потратили монетки по одному евро, которые были у нас в карманах, чтобы взять тележки. Потом, следуя указаниям Гуиди, доверху наполнили их вещами, которые он считал необходимыми: бутылками воды, консервами, средствами для оказания первой помощи…