Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

упоминал лишь сестер – те все до единой вышли за вождей дальних деревень, и я никогда их не видел.

Заметив мою растерянность, он усмехнулся:

– Этот негодник никогда не говорил обо мне? На него похоже… Он считает себя не только лучшим, но и единственным. Иногда мне приходит на ум, что ему хотелось бы явиться на свет без участия родителей. Ах, нечестивец!

Он говорил об отце довольно жестко, но в его голосе сквозила какая-то нежность. Он пояснил:

– Я второй. Второй мальчик… Между нами было три сестры и два выкидыша. Да-да, не смейся: я младший братишка твоего отца!

Гигант весело стукнул себя кулаком в грудь. Раздался мощный, глубокий звук.

Я неотрывно смотрел на него:

– Ведь это ты спас его от пятерых Охотников?

Он отвел глаза, не желая об этом говорить.

– Ведь ты? – настаивал я.

Он прищелкнул языком и вздохнул:

– Мне следовало прийти раньше. Они здорово его потрепали.

Он пристально на меня посмотрел:

– Да?

Я кивнул и рассказал ему, как Тибор отрезал отцу ногу, а потом соорудил новую, из оленьей кости.

Лицо великана исказилось гримасой, будто анатомические подробности операции ему претили. Он сплюнул.

– Ну а тебя как зовут?

– Ноам.

– Ты старший сын?

– Единственный.

– Его наследник?

– Да.

– Так почему ты здесь?

Я качнул головой:

– Долгая история…

– Я не тороплюсь.

В глазах у меня рябило; ноги подкашивались; желудок скрутило от голода. Я видел любопытство в глазах новоиспеченного родственника, но честно признался:

– Я умираю от голода. Три дня не ел.

Он радостно рассмеялся:

– Ну как же, воришка был голоден! Идем, мой мальчик. Мы зажарим зайца, которого ты собирался у меня стащить. А чтобы червячка заморить, у меня найдутся орехи.

Предстоящий рассказ о невзгодах казался мне унизительным; но дядина расположенность ко мне рассеивала всякое смущение.

Он поднимался по лесистому склону. Я еле тащился за ним. Его неторопливые шаги были так широки, что расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Когда он шел вперед, я торопливо семенил, нелепо подскакивая, чтобы наверстать, а стоило ему обернуться, я с достоинством выпрямлялся. Давненько не чувствовал я себя таким маленьким и ничтожным.

Мы вышли к зарослям ежевичника. Великан обошел его, пригнулся под пологом ветвей, раздвинул заросли другого кустарника, и мы очутились в укромной хижине, сооруженной из веток и звериных шкур.

– Добро пожаловать.

Он достал мешочек с сухими фруктами и орехами:

– Угощайся.

И, уже не обращая на меня внимания, схватил кремневый нож и занялся зайцем.

Я набросился на орехи.

– Жуй медленно, – проворчал он, – иначе тебя вырвет.

Пока я грыз орехи, он ободрал зайца, обезглавил его, выпотрошил и разделал. Потом каждый кусок сдавил между двух камней.

– Так он сжарится быстрее.

Он с досадой взглянул на меня:

– После трехдневной бури шутки в сторону… У тебя ведь нет углей?

Я объяснил ему, что потерял и рог с углями, и мешок, и лук со стрелами, когда молния ударила в большой дуб.

– Неужели ты прятался под большим дубом?

– Да, под огромным. Но молния расколола его!

– Ну, это неудивительно! Молнии тянутся к самым высоким вершинам.

– Я не знал!

– Если, к примеру, мы с тобой вдвоем окажемся в поле во время грозы, то молния нацелится в меня, мой милый, а не в тебя. И прощай, дядюшка Барак.

Он хохотнул и нахмурился:

– Тебе там, в деревне, об этом не говорили?

Пожав своими внушительными плечами, он стал поочередно разглядывать раскиданные по хижине мешки.

– Куда подевалось огниво?

Он перерыл сумки, рассердился, ругнулся и наконец отыскал набор для розжига.

– Однако!

Я с удивлением заметил, что этот отшельник болтает без остановки. Может, это связано с моим появлением? Или он всегда разговаривает сам с собой? Чем больше я за ним наблюдал, тем больше склонялся к последнему, поскольку его комментарии и брань не предполагали ответа.

Куском железного колчедана он стал растирать кремний. Во все стороны полетели искры, они попадали и на разложенную понизу смесь пакли и сухой стружки. Но пока что ничего не загоралось.

Я наблюдал за ним с любопытством. Его метод был для меня не нов, все мы в деревне знали его, но больше не применяли. Если у кого-то по недосмотру угли гасли, можно было разжиться ими у соседа. Мы передавали огонь друг другу и не тратили время на его добычу.

Но вот вспыхнул язычок пламени: дядя своего добился! Он взял кожаный мешок со щепой и охапку дров.

– Это все спаслось от ливня, оно сухое, чадить не будет.

В центре хижины он соорудил очаг и разжег огонь.

– Какое мясо мой племянник желает? На вертеле или на горячем камне?

– На твой выбор.

– Тогда на камне!

Когда огонь заполыхал вовсю, он разместил в очаге несколько плоских камней и, немного выждав, разложил на них куски дичи.

– Теперь вдыхай аромат, предвкушай и терпи. А в ожидании пира расскажи мне, что тебя сюда привело.

Прежде я никому не изливал душу, но ему выложил все. Мою беззаветную любовь к отцу. Мою женитьбу. Появление Тибора с дочерью. Мою неприязнь к Мине после внезапного появления Нуры. Мое желание взять Нуру второй женой. Ранение Панноама, его выздоровление и решение взять Нуру в жены.

Тут Барак не сумел сдержаться:

– Вот же змея! Вот гнида! Вот пройдоха! Узнаю братца! Ему на всех плевать, и только если он пронюхает, что кто-то… Опять взялся за старое!

– За что взялся?

Дядя в ярости кусал губы.

– Не важно. Продолжай!

Я рассказал о своей покорности, возвращении к Мине, попытках смириться с таким положением дел. Рассказал про смерть Мины и нашего ребенка.

– Больше ничто не держит меня в деревне. И я не желаю видеть Панноама и Нуру с довольными лицами. Это выше моих сил!

Огромная дядюшкина рука накрыла мою.

– Я понимаю тебя, мой мальчик.

Он посмотрел наверх, что-то там поискал, помедлил и тихо спросил:

– Мать не слишком горюет?

– Конечно плачет. У нее столько причин для отчаяния: и мой отец, и я.

– Ну да…

Казалось, он взволнован. Я спросил:

– Ты знаешь мою мать?

– Нет, твоей матери я не знаю.

Он обмяк, понурил голову и, пока наше мясо зажаривалось, больше не произнес ни слова.

Едва я управился с зайцем, на меня навалилась неодолимая сонливость. Два дня и две ночи, забившись в грот, я был настороже и глаз не сомкнул, опасаясь вторжения медведя и поджидая конца урагана. Я широко зевнул, растянулся на дядюшкиной циновке, откинув катышки мышиного помета, и провалился в сон.

Когда я очнулся, уже стемнело. Надо мной маячила косматая