Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметив мою растерянность, он усмехнулся:
– Этот негодник никогда не говорил обо мне? На него похоже… Он считает себя не только лучшим, но и единственным. Иногда мне приходит на ум, что ему хотелось бы явиться на свет без участия родителей. Ах, нечестивец!
Он говорил об отце довольно жестко, но в его голосе сквозила какая-то нежность. Он пояснил:
– Я второй. Второй мальчик… Между нами было три сестры и два выкидыша. Да-да, не смейся: я младший братишка твоего отца!
Гигант весело стукнул себя кулаком в грудь. Раздался мощный, глубокий звук.
Я неотрывно смотрел на него:
– Ведь это ты спас его от пятерых Охотников?
Он отвел глаза, не желая об этом говорить.
– Ведь ты? – настаивал я.
Он прищелкнул языком и вздохнул:
– Мне следовало прийти раньше. Они здорово его потрепали.
Он пристально на меня посмотрел:
– Да?
Я кивнул и рассказал ему, как Тибор отрезал отцу ногу, а потом соорудил новую, из оленьей кости.
Лицо великана исказилось гримасой, будто анатомические подробности операции ему претили. Он сплюнул.
– Ну а тебя как зовут?
– Ноам.
– Ты старший сын?
– Единственный.
– Его наследник?
– Да.
– Так почему ты здесь?
Я качнул головой:
– Долгая история…
– Я не тороплюсь.
В глазах у меня рябило; ноги подкашивались; желудок скрутило от голода. Я видел любопытство в глазах новоиспеченного родственника, но честно признался:
– Я умираю от голода. Три дня не ел.
Он радостно рассмеялся:
– Ну как же, воришка был голоден! Идем, мой мальчик. Мы зажарим зайца, которого ты собирался у меня стащить. А чтобы червячка заморить, у меня найдутся орехи.
Предстоящий рассказ о невзгодах казался мне унизительным; но дядина расположенность ко мне рассеивала всякое смущение.
Он поднимался по лесистому склону. Я еле тащился за ним. Его неторопливые шаги были так широки, что расстояние между нами неуклонно увеличивалось. Когда он шел вперед, я торопливо семенил, нелепо подскакивая, чтобы наверстать, а стоило ему обернуться, я с достоинством выпрямлялся. Давненько не чувствовал я себя таким маленьким и ничтожным.
Мы вышли к зарослям ежевичника. Великан обошел его, пригнулся под пологом ветвей, раздвинул заросли другого кустарника, и мы очутились в укромной хижине, сооруженной из веток и звериных шкур.
– Добро пожаловать.
Он достал мешочек с сухими фруктами и орехами:
– Угощайся.
И, уже не обращая на меня внимания, схватил кремневый нож и занялся зайцем.
Я набросился на орехи.
– Жуй медленно, – проворчал он, – иначе тебя вырвет.
Пока я грыз орехи, он ободрал зайца, обезглавил его, выпотрошил и разделал. Потом каждый кусок сдавил между двух камней.
– Так он сжарится быстрее.
Он с досадой взглянул на меня:
– После трехдневной бури шутки в сторону… У тебя ведь нет углей?
Я объяснил ему, что потерял и рог с углями, и мешок, и лук со стрелами, когда молния ударила в большой дуб.
– Неужели ты прятался под большим дубом?
– Да, под огромным. Но молния расколола его!
– Ну, это неудивительно! Молнии тянутся к самым высоким вершинам.
– Я не знал!
– Если, к примеру, мы с тобой вдвоем окажемся в поле во время грозы, то молния нацелится в меня, мой милый, а не в тебя. И прощай, дядюшка Барак.
Он хохотнул и нахмурился:
– Тебе там, в деревне, об этом не говорили?
Пожав своими внушительными плечами, он стал поочередно разглядывать раскиданные по хижине мешки.
– Куда подевалось огниво?
Он перерыл сумки, рассердился, ругнулся и наконец отыскал набор для розжига.
– Однако!
Я с удивлением заметил, что этот отшельник болтает без остановки. Может, это связано с моим появлением? Или он всегда разговаривает сам с собой? Чем больше я за ним наблюдал, тем больше склонялся к последнему, поскольку его комментарии и брань не предполагали ответа.
Куском железного колчедана он стал растирать кремний. Во все стороны полетели искры, они попадали и на разложенную понизу смесь пакли и сухой стружки. Но пока что ничего не загоралось.
Я наблюдал за ним с любопытством. Его метод был для меня не нов, все мы в деревне знали его, но больше не применяли. Если у кого-то по недосмотру угли гасли, можно было разжиться ими у соседа. Мы передавали огонь друг другу и не тратили время на его добычу.
Но вот вспыхнул язычок пламени: дядя своего добился! Он взял кожаный мешок со щепой и охапку дров.
– Это все спаслось от ливня, оно сухое, чадить не будет.
В центре хижины он соорудил очаг и разжег огонь.
– Какое мясо мой племянник желает? На вертеле или на горячем камне?
– На твой выбор.
– Тогда на камне!
Когда огонь заполыхал вовсю, он разместил в очаге несколько плоских камней и, немного выждав, разложил на них куски дичи.
– Теперь вдыхай аромат, предвкушай и терпи. А в ожидании пира расскажи мне, что тебя сюда привело.
Прежде я никому не изливал душу, но ему выложил все. Мою беззаветную любовь к отцу. Мою женитьбу. Появление Тибора с дочерью. Мою неприязнь к Мине после внезапного появления Нуры. Мое желание взять Нуру второй женой. Ранение Панноама, его выздоровление и решение взять Нуру в жены.
Тут Барак не сумел сдержаться:
– Вот же змея! Вот гнида! Вот пройдоха! Узнаю братца! Ему на всех плевать, и только если он пронюхает, что кто-то… Опять взялся за старое!
– За что взялся?
Дядя в ярости кусал губы.
– Не важно. Продолжай!
Я рассказал о своей покорности, возвращении к Мине, попытках смириться с таким положением дел. Рассказал про смерть Мины и нашего ребенка.
– Больше ничто не держит меня в деревне. И я не желаю видеть Панноама и Нуру с довольными лицами. Это выше моих сил!
Огромная дядюшкина рука накрыла мою.
– Я понимаю тебя, мой мальчик.
Он посмотрел наверх, что-то там поискал, помедлил и тихо спросил:
– Мать не слишком горюет?
– Конечно плачет. У нее столько причин для отчаяния: и мой отец, и я.
– Ну да…
Казалось, он взволнован. Я спросил:
– Ты знаешь мою мать?
– Нет, твоей матери я не знаю.
Он обмяк, понурил голову и, пока наше мясо зажаривалось, больше не произнес ни слова.
Едва я управился с зайцем, на меня навалилась неодолимая сонливость. Два дня и две ночи, забившись в грот, я был настороже и глаз не сомкнул, опасаясь вторжения медведя и поджидая конца урагана. Я широко зевнул, растянулся на дядюшкиной циновке, откинув катышки мышиного помета, и провалился в сон.
Когда я очнулся, уже стемнело. Надо мной маячила косматая
