Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я закрыл глаза, надеясь стать менее заметным.
Но громыхание усиливалось, неудержимое, непримиримое и дикое; мне казалось, буря вот-вот истолчет меня в порошок. Я снова открыл глаза.
Вспышка, меня ослепило.
Молния ударила в дуб.
Дерево заскрипело и с душераздирающим воплем раскололось, жалуясь на свою участь. Оно падало на меня.
Я отскочил, едва успел увернуться и опрометью бросился прочь. Где мне укрыться? Найду ли прибежище?
В беспамятстве я бежал и бежал. Иногда оскальзывался на мокрой глинистой почве. Я был в грязи с ног до головы. Я дрожал от холода, сырости и страха. Зубы стучали. Я метался из стороны в сторону, не находя пристанища, надсаживался от неудержимого крика.
Потоки воды осаждали меня, а их трепал ветер. Меня поливало, кололо, хлестало, секло, пронизывало, отрывало от земли и погружало под воду.
Я выскочил к скалам и заметил в них темную расселину. Пещера!
Войдя в нее, я почувствовал, что спасен. Двигаясь в темноте вдоль стенки, я наткнулся на что-то теплое.
Раздалось ворчание.
Ворчание переросло в хрип, потом в раскатистый рык.
Медведь! Здесь жил медведь. Я разбудил его…
Я отступил назад.
Медведь привстал и огляделся. Он был очень удивлен, когда сообразил, что к нему кто-то вторгся. Вот-вот он на меня кинется…
Я в ужасе бросился наутек и из последних сил помчался вдоль скал.
Зацепившись ногой за корень, я обессиленно рухнул на землю. Было ясно, что пришел мой последний час.
Но, обернувшись, я увидел лишь сплошную завесу дождя. Медведя не было. Может, он тоже дрожал от страха в своей пещере?
Я поднялся и продолжил свой путь вдоль скал. Вскоре я набрел на узкую расселину, куда медведю было не протиснуться. Я осторожно в нее проник и дождался, когда глаза привыкнут к темноте; когда я убедился, что новое мое убежище необитаемо, я с облегчением вытянулся на камне.
* * *
Я оставался в этом гроте два дня и две ночи. Выбегал лишь для того, чтобы попить или облегчиться. Дождь все шел и шел, упорный, плотный и неуемный. За два дня его пролилось столько, сколько не выпадает и за месяцы. Во влажных сумерках грота монотонный и унылый шелест воды нагонял плотную беспросветную тоску.
Продолжать путь было бы безрассудно. Я понятия не имел, где нахожусь, притом почва сделалась зыбкой, пейзаж – неразличимым. Все тонуло в неопределенности. Мир превратился в сплошную жижу. Я с тревогой думал о своих вещах, луке, колчане и особенно о мешке, в котором лежали мои пожитки: кремневые ножи, веревки, шкуры и рог с углями. Мне не терпелось вернуть все это.
На третье утро дождь перестал.
Совсем изголодавшись, я высунулся наружу, убедился, что медведя поблизости нет, и покинул свое логово.
Куда меня занесло?
Я попытался собрать воедино свои воспоминания о бегстве, чтобы определить нужное направление. Увы, сделать этого мне не удалось. Что было причиной – провалы в памяти или усталость? Носясь зигзагами средь бури, я очутился на незнакомой территории.
Тревога усугубляла мою слабость. Если быстро не отыщу свои вещи, я пропал.
Я плелся нога за ногу в поисках хоть чего-нибудь съедобного. В этой части леса росли лишь буки, дубы и клены, и ни одного фруктового дерева. О дичи без лука и стрел и мечтать не приходилось.
Ситуация казалась безнадежной.
Ноги в силу какого-то животного инстинкта сами собой продолжали движение. Они были умнее меня и вели по склону к Озеру. Может, оно в нескольких шагах отсюда, а может, мне и за день до него не дойти.
В полдень, дрожа от голода и отчаяния, я опустился под деревом.
И не поверил глазам. Перед моим носом висел заяц. Он был захвачен веревкой, привязанной к кусту, и уже испустил дух. Не задумываясь о том, кто установил ловушку, я извлек из нее зайца.
Наконец-то у меня есть пища. Сырой? Не важно! Вот сдеру шкуру и съем его!
Я ползал на четвереньках в поисках острого камня, чтобы рассечь им шкуру, когда меня накрыла тень.
Я обернулся, задрал голову: великан!
Разъяренный Охотник с палицей в руке замахнулся, чтобы прибить меня.
Я взвыл:
– Нет!
Палица медленно опускалась.
– Панноам!
Палица дернулась в сторону и опустилась на мох, рядом с моей головой.
Великан удивленно посмотрел на меня:
– Почему ты крикнул «Панноам»?
Я понял, что позвал своего отца на помощь. Он враждебно повторил вопрос:
– Почему Панноам?
Я опустил голову, стыдясь назвать причину.
Побагровев от ярости, великан вскинул дубину:
– Жалкий червь, ты взываешь к нему, потому что это твой хозяин! Так он тебя не спасет. Ты обокрал меня, и ты умрешь.
Он замахнулся, и палица уже приближалась ко мне.
– Это мой отец!
Палица чиркнула мне по щеке и раздробила камень у моих ног.
– Что? – взревел великан.
Он положил свое оружие.
– Как тебя занесло в такую даль от деревни?
– Я ее покинул.
В его зрачках вспыхнул недобрый огонек.
– Почему?
– Больше не хочу там оставаться.
Он смотрел на меня, а я тем временем понял, что в моем нынешнем состоянии я не смогу спастись бегством, а о том, чтобы драться с этой злобной горой мускулов, не может быть и речи. Его кулак был в два раза больше моего, а рука в три раза толще моей ноги. Я готовился к смерти. Он воскликнул:
– Племянник!
Великан поднял меня, прижал к груди и крепко стиснул:
– Племянник!
Мои ноги болтались в воздухе, лицо утонуло в его спутанной гриве и всклокоченной бороде, ее волосы лезли мне в рот. И запах его, и объятия были такими мощными, что я замер, боясь задохнуться.
Он поставил меня, отступил назад, озорно посмотрел на меня, и его багровые губы растянулись в улыбке.
– Славный парень!
Он шлепнул меня по спине. Я едва устоял.
Ну да! Я его узнал: передо мной стоял исполин, который мигом перебил пятерых Охотников, напавших на моего отца.
Великан так впечатлил наших сельчан, что породил легенды. Называли его по-разному: и Дух деревни, и Бог холмов, а кто-то считал его призраком Каддура, моего деда, предыдущего вождя. Старики уверяли, что он издавна бродит вокруг Озера; я-то видел его лишь однажды, во время нападения на отца. Теперь я понял, что это человек – необыкновенный, мускулистый, огромный, мощный и косматый, но человек.
Я прошептал:
– Кто ты?
– Барак, твой дядя.
– Мой дядя?
– Брат Панноама.
Отец никогда не рассказывал мне о своем брате;
