Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Характеристика властей не люди повторится в черновиках песни «Реальней сновидения и бреда…» (1977): «Да вот беда — бумажные не люди / Сказали: “Звезды с неба не хватать!» (АР-8-146). И на той же странице рукописи встречается вариант «ответственные люди», который традиционно использовался Высоцким для описания чиновников («Как знать, но приобрел магнитофон / Какой-нибудь ответственный товарищ» /3; 133/, «Ощутил, что он — ответственный мужчина, / Стал советы отдавать, / Кликнул рать» /2; 110/). А эпитет «бумажные» применительно к не людям характеризует их как ненастоящих; другими словами — как манекенов («Баллада о манекенах»).
Но вернемся к строке: «Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья…».
Зелье является неотъемлемым атрибутом власти, которая не только пьет его сама, но и изготовляет и дает пить другим: «Пили зелье в черепах, ели бульники, / Танцевали на гробах — богохульники» (АР-11-6), «Как отпетые разбойники и недруги, / Колдуны и волшебники злые / Стали зелье варить, и стал весь мир другим, / И утро с вечером переменили» /1; 41/, «Я — Баба Яга, / Вот и вся недолга <…> Ох, надоело по лесу гонять, / Зелье я переварила» /4; 193/, «Бабка-самогонщица / Сказала: “Не беда! / Может, это кончится, / А может — никогда”» /5; 523/, «Коварна нам оказанная милость
- / Как зелье полоумных ворожих[1702]: / Смерть от своих за камнем притаилась, / А сзади — тоже смерть, но от чужих» /4; 66/, «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились, / Опоить меня хотели, но / Опростоволосились. / А тот, кто в зелье губы клал, / И в самом деле дуба дал, / А для меня, как рвотное, / То зелье приворотное: / Здоровье у меня добротное, / И закусил отраву плотно я» /3; 84/, «Но лучше выпью зелья с отравою, / Я над собою что-нибудь сделаю — / Но свою неправую правую / Я не сменю на правую левую!» /2; 262/, «Нас, любимый наш ведущий, / Поют здесь отравой сущей» (С5Т-4-255), «Поят зельем, хоть залейся, — / Даже денег не хотят» (АР-13-110).
В «Песне-сказке про нечисть», помимо мотива зелья («Пили зелье в черепах»), предвосхищен еще ряд мотивов из «Расстрела горного эха»: «В заповедных и дремучих страшных муромских лесах» = «В заповеднике (вот в каком — забыл) <.. > Вышло даже в лесу запрещение»; «Волчьи стаи бродят тучей» /1; 525/ = «Всё за то, что волки лишку откусили»; «Билась нечисть грудью в груди» = «Пока хищники меж собой дрались…».
А дальше наблюдаются интересные сходства между Соловьем-разбойником и Козлом отпущения, угрожающих соответственно Змею Горынычу и остальным хищникам: «Гикнул, свистнул, крикнул…» = «Эй, вы, бурые, — кричит, — светло-пегие!»; «…гад, заморский паразит!» = «Из кустов назвал волка сволочью»; «Убирайся без бою, уматывай» = «Всех на роги намотаю и по кочкам разнесу». В предыдущей главе, сопоставляя «Песню про нечисть» и «Сказку о несчастных лесных жителях», мы выявили аналогичные сходства в обращении Соловья-разбойника к Змею Горынычу и Ивана-дурака к Кащею бессмертному, показав, что в данном случае автор наделяет Соловья-разбойника чертами, характерными для своего лирического героя (с. 350).
Итак, в «Расстреле горного эха» советская власть решила «умертвить, обеззвучить» поэта, чтобы он не смог говорить людям правду, «отзываться на крик» (причем правду — в том числе о властях — он собирался рассказать и в черновиках «Песенки про Козла отпущения»: «И всю правду разнесу по белу свету»; АР-14-202): «Всю ночь продолжалась кровавая, злая потеха». Подобная ситуация возникает во многих произведениях: «Ну и забава у людей — / Убить двух белых лебедей!» («Баллада о двух погибших лебедях»), «…А в конце уже все позабавились: / Кто плевал мне в лицо, а кто водку лил в рот, / А какой-то танцор бил ногами в живот» («Путешествие в прошлое»), «И звук обратно в печень мне / Вогнали вновь на вздохе / Веселые, беспечные / Воздушные потоки» («Затяжной прыжок»), «Гонят весело на номера» («Охота на волков»), «Там, у стрелков, мы дергались в прицеле — / Умора просто, до чего смешно» («Побег на рывок»), «И потеха пошла в две руки, в две руки» («Конец охоты на волков»), «В аду с чертовкой обручась, / Он потешается сейчас» («Вооружен и очень опасен»; черновик /5; 419/), «Он веселел, входил в экстаз» («Ошибка вышла»; черновик — АР-11-39), «Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат» («Оплавляются свечи…»).
Кроме того, на лирического героя в «Путешествии в прошлое» «навалились гурьбой, стали руки вязать», как в «Расстреле горного эха»: «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп», — и в ряде других произведений: «Подручный — бывший психопат
- / Вязал мои запястья» /5; 78/, «Зазубрен мой топор, и руки скручены» /4; 71/, «Но разве это жизнь — когда в цепях? / Но разве это выбор — если скован?» /4; 66/, «Бьют и вяжут, как веники» /2; 162/, «Хоть вяжите меня — не заспорю я» /2; 570/, «“Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!”» /5; 378/.
Да и мотив безропотного терпения побоев («И эхо топтали, но звука никто не слыхал») встречается неоднократно: «А сносил побои весело и гордо» («Песенка про Козла отпущения»), «Я было взвизгнул, но замолк, / Сухие губы — на замок» («Ошибка вышла»), «Тут на милость не надейся — / Стиснуть зубы да терпеть!» («Разбойничья»).
Сравним также строку «И эхо связали, и в рот ему всунули кляп» с письмом Высоцкого к секретарю ЦК КПСС П.Н. Демичеву от 17.04.1973: «Это не простая проблема, но верно ли решать ее, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения?»[1703] /6; 411/; а также с его высказываниями из разговоров с полковником Михаилом Захарчуком и самарским коллекционером Геннадием Внуковым: «В мою глотку многие бы и с удовольствием воткнули кляп. Не получается! Так они, суки, долго и взасос меня целуют, чтобы я подольше не мог говорить и петь!»[1704] [1705] [1706]; «В марте 1968 года он жаловался мне, что звонили со Старой площади и предупредили, что если “не закроешь пасть, то от ЦК до ЧК всего один шаг, через площадь… ”»41.
Как известно, публичным унижениям власти подвергали Высоцкого постоянно, так
