Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Теперь обратимся к «Расстрелу горного эха» (1974), в котором разрабатывается во многом та же тема, что и в «Песенке про Козла отпущения»: «В тиши перевала, где скалы ветрам не помеха, / На кручах таких, на какие никто не проник, / Жило-поживало веселое горное, горное эхо, / Оно отзывалось на крик — человеческий крик».
Образ кручи, то есть края, за которым — обрыв, пропасть, бездна, овраг, иначе говоря — смерть, широко распространен в творчестве Высоцкого. Вот, например, песня «Падение Алисы» (1973): «А раньше я думала, стоя над кручею: / “Ах, как бы мне сделаться тучей летучею!”». Или — песня «Две судьбы» (1977): «Снова я над самой кручей — / Подо мной песок зыбучий / да обманчивый, / Всё ползло и клокотало, / Место гиблое шептало: / “Жизнь заканчивай!”» /5; 462/. В этой же песне читаем: «Ты, — кричит, — стоишь над бездной! / Но спасу тебя, болезный, / Слезы вытру я!», «Много горя над обрывом, / а в обрыве — зла!». Такая же картина наблюдается в других произведениях: «Зря ты, Ванечка, бредешь / Вдоль оврага» /4; 212/, «Мне дуют в спину, гонят к краю» /4; 80/, «Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю / Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю» /3; 167/, «Мы идем по кромке ледника, / Взгляд не отрывая от вершины» (АР-11-110).
А строка «Жило-поживало веселое горное, горное эхо» явно отозвалась в «Балладе о вольных стрелках», которая также носит личностный подтекст: «И живут ла поживают. / Всем запретам вопреки, / И ничуть не унывают / Эти вольные стрелки», — ив той же песне «Две судьбы»: «.Жил я славно в первой трети / Двадцать лет на белом свете» (в черновиках: «Поживал я в первой трети <…> Так и плыл бы я, поверьте, / Почитай, до самой смерти / припеваючи»; АР-1-12). Сравним также ситуацию в «Двух судьбах» со стихотворением «Живу я в лучшем из миров…» (1976): «Жил я славно в первой трети» (АР-1-8), «Мне под ложечкой приятно» (АР-1-12) = «Мне славно жить в стране — / Во рву, на самом дне — / В приятной тишине».
Эта же «приятная тишина» (а эхо, напомним, жило «в тиши перевала») упоминается во многих произведениях, объединенных образом лирического героя: «Я тихо лежала в уютной норе» («Песня мыши», 1973), «Я шел домой по тихой улице своей» («Песня автозавистника», 1971), «Решил: нырну / Я в гладь и тишь, / Но в тишину / Без денег — шиш» («Песня Билла Сигера», 1973), «В мне одному немую тишину / Я убежал до ужаса тверезый» («Осторожно! Гризли!», 1978), «Избегая жизни светской, / Тихой сапой имярек / Жил в гостинице “Советской” / Несоветский человек» («Пародия на плохой детектив», 1966; набросок /1; 516/).
И отражает данный мотив склонность к уединению самого Высоцкого: «Мало кто предполагал, — вспоминает Михаил Шемякин, — что этот человек больше всего на свете любил тишину и всегда говорил мне: “Мишка, если б ты знал, как я устал от всей этой жизни — от всех концертов, от прочего. Я мечтаю жить так, как живет сейчас Булат Окуджава: запереться, писать какой-то роман, сидеть в тишине. <…> Он мне говорил, что самое любимое его занятие — это сидеть в крохотной комнате, отгородившись столиком от всего мира и работать над своими произведениями”»[1700] [1701].
У второй строки «Расстрела горного эха» имеется следующий вариант исполнения: «На тропах таких, на какие никто не проник»37. Сравним с черновиком «Песенки про Козла отпущения» и с «Песней автомобилиста»: «По тропиночкам он скакал Козлом» (АР-14-200), «Подошвами своих спортивных “чешек” / Топтал я прежде тропы и полы» /3; 142/.
Что же касается строки «Оно отзывалось на крик — человеческий крик», то здесь наблюдается связь с другой песней, написанной от первого лица и примерно в это же время: «Если где-то в глухой, неспокойной ночи / Ты споткнулся и ходишь по краю, / Не таись, не молчи, до меня докричи, — / Я твой голос услышу, узнаю. <…> Потерпи! — я спешу, и усталости ноги не чуют». Как видим, разные образы автора совпадают в деталях.
Строка «Жило-поживало веселое горное, горное эхо» в черновиках выглядит иначе: «Никто никогда не видал это вздорное эхо» (АР-12-158). Данный вариант может показаться несколько странным. Но если вспомнить, что эпитет «вздорный» в том же году лирический герой применит к самому себе в «Погоне»: «А умел я петь песни вздорные», — и в черновиках «Таможенного досмотра»: «До чего ж проворные — / Мысли мои вздорные / И под черепушкою прочли!» /4; 456/, - то всё станет понятно.
Еще один черновой вариант: «Никто никогда не видал это чудо природы» (АР-12-15 8), — напоминает «Гербарий» и «Мореплавателя-одиночку» (оба — 1976): «Но подо мной написано: / “Невиданный доселе”», «Мореплаватель, простите, одиночка / Или неправдоподобный предмет» (АР-10-128). Да и в «Песне Билла Сигера» о главном герое было сказано: «Вот это да, вот это да! / Спустился к нам не знаем кто, / Как снег на голову, сюда / Упал тайком, инкогнито».
А сопоставление «Расстрела горного эха» с «Песенкой про Козла отпущения» лишний раз подтверждает гипотезу о личностном подтексте обоих произведений: «В заповеднике <…> Жил да был Козел» = «В тиши перевала <…> Жило-поживало веселое горное, горное эхо» (причем если эхо названо веселым, то и Козел отпущения «сносил побои весело и гордо»); «Враз Козла найдут, приведут и бьют» = «Топтали и били, и глухо стонал перевал» /4; 433/; «Запретили, вплоть до убиения» /4; 308/ = «К утру расстреляли притихшее горное, горное эхо»; «Не шелохнется, не вздрогнет — ну, козел козлом» (АР-8-10) = «И эхо топтали, но звука никто не слыхал» (неслучайно, кстати, сходство в действиях волков из «Песенки про Козла отпущения» с одним из трех образов власти в «Четверке первачей», написанной год спустя: «А когда очередное отпущенье получал — / Всё за то, что волки лишку откусили…» = «Номер первый хочет в раже и в пылу / Поскорей успеть к кипящему котлу, / В тот котел по локоть руку запустить, / Лучший выхватить кусок и откусить / От огромного куска / Больше жирного мяска» /4; 426/).
Остановимся подробнее на теме пыток: «Должно быть, не люди, напившись дурмана и зелья, / Чтоб не
