Маленькая торговка прозой - Даниэль Пеннак

Так. Заснуть уже не получится. Жюли вскакивает одним прыжком. Крохотная каморка – обычные парижские четыре стены и потолок, умывальник плюется ржавой ледяной водой.

– Я просто родилась для расставаний, что и говорить...

Жюли обливается водой. Потом стоит, застыв над умывальником, опустив голову и упершись прямыми руками в эмалированную раковину. Она чувствует, как тяжело провисает ее грудь. Поднимает голову. Смотрит на себя в зеркало. Позавчера она обрезала себе волосы. Она засунула их в мешок для мусора, а потом зашвырнула в Сену. После Жереми к ней еще раз приходили. Она услышала: «Полиция!» и, не отрываясь, продолжала обрезать свою шевелюру, молча. Постучали еще раз, но уже не так уверенно. Потом она услышала шелест просовываемого под дверь конверта. Вызов в участок, который она проигнорирует. Она достала сохранившиеся еще от ее прошлой профессии (журналистки на службе у реальности) восстановленный итальянский паспорт и два поддельных удостоверения личности. Парики. Косметика. Она будет по очереди – итальянкой, австрийкой и гречанкой. Не так давно ей нравился такой маскарад. Пользуясь неотъемлемой привилегией женщины менять внешность, она достигла в этом совершенства. Она умела сделать из себя дурнушку, каких много. (Нет, красота – это вовсе не приговор...) В том возрасте, когда девицы перенимают у матерей улыбку, не оставляющую морщин, Жюли училась у своего отца-губернатора самым невообразимым гримасам. Шут, скоморох, но он не мог не нравиться. Изображая речь Бена Барки, он превращался в Бена Барку. А если нужно было, чтобы Бен Барка разговаривал с Нородомом Сиануком, он становился попеременно то Беном Баркой, то Нородомом Сиануком[24]. На улице он играл для нее все, что видел вокруг. Шавки, их хозяйки, покрасневшие помидоры, на которые эти шавки только что пустили струю, с обескураживающей быстротой сменяли друг друга. Да, ее отец, губернатор, изображал даже овощи. Вообще всякие предметы. Он вставал, повернувшись к ней в профиль, руки сцеплял над головой ровным кольцом, поднимался на цыпочки, как балерина, а ступню левой ноги приставлял под прямым углом к правому колену.

– Что это такое, Жюли?

– Ключ!

– Прекрасно, моя девочка, давай, покажи-ка мне ключ.

Мотор «джульетты» работает вхолостую. Миранда Скулату, гречанка, вычислила секретаря редакции Готье. Это он всегда светился на заднем плане на снимках Ж. Л. В. – Малоссена. Это он вручил Лоре Кнеппель идеальное интервью. Это он проследил, чтобы текст вышел в оригинальной версии. Это он безжалостно заставил проучить Бенжамена.

– Да, это Готье, – признал министр Шаботт с дулом револьвера у затылка.

Он даже добавил:

– Исполнительный мальчик, хотя с первого взгляда и не скажешь.

Готье живет на улице Анри Барбюса, в пятом округе, напротив лицея Лавуазье. У него жесткий график. Уходит и приходит, как кукушка в часовом механизме. С виду простой студент, мечтатель в коротком пальтишке с капюшоном.

Гречанка Миранда проверяет напоследок барабан револьвера.

Она наблюдает в зеркало заднего вида, как приближается Готье.

Кукольное личико.

В руках – школьный портфель.

Миранда Скулату взводит курок.

Шум мотора, как легкий утренний ветерок.

25

– Северина Боккальди. Итальянка.

– Она была в парике?

– Что?

– Как вам показалось, у нее были свои волосы или на ней был парик?

– Я обратил внимание только на ее зубы.

– Но, может, вы заметили, какого цвета были ее волосы?

– Нет, я не видел ничего, кроме ее зубов. Даже на фотографии в паспорте – одни зубы.

Занятный малый этот Буссье, агент по сдаче машин напрокат. Но инспектор полиции Карегга терпелив. Можно даже сказать, вдумчив.

– Блондинка или брюнетка?

– Честно говоря, затрудняюсь ответить. Единственное, что помню: скрежет сцепления, когда она трогалась с места.

– Значит, ни слишком темненькая, ни слишком светлая?

– Ой, не знаю... Женщинам вообще не следовало бы сдавать машины напрокат. А женам макаронников – тем более.

– Может быть, рыжая?

– Нет, только не рыжая! Этих я чую с закрытыми глазами.

– Волосы длинные?

– Нет.

– Стрижка?

– И не стрижка. У нее была какая-то прическа, так мне кажется, – понимаете, что я хочу сказать? Ну, как они обычно себе делают...

«Точно, парик»,– решил инспектор Карегга.

Вторая клиентка была австрийка. Она обратилась в агентство на площади Гамбетта, в двадцатом округе, на севере.

– Как, вы говорите, ее имя?

– Альмут Бернхарт.

– Хельмут?

– Нет, Альмут.

– Альмут?

– Да, Альмут, первое «А», это женское имя, насколько я могу судить.

Инспектор Карегга записывал. Въедливый попался. Или, может быть, робкий, пока еще. В любое время года он носил куртку типа «пилот» с меховым воротником.

– Высокая?

– Трудно сказать.

– Как это?

– Она как будто съежилась вся. И то же самое насчет ее лица...

– Ее лица?

– Если верить ее удостоверению, она пятьдесят четвертого года рождения, не такая уж старая, и тем не менее лицо у нее меченое, что ли.

– Шрамы?

– Нет, отпечаток самой жизни, если хотите... шрамы, оставленные самой жизнью.

«Да, этот на своей работе состояния не сделает», – мельком подумал инспектор Карегга.

– А кто она по профессии?

– Учительница. Преподаватель истории. У этих австрийцев богатая история, есть где развернуться, – объяснил работник прокатной стоянки, – сначала – разгром их империи, затем – нацисты, а сегодня – того и гляди, финны подомнут под себя...

«Пора ему менять работу», – подумал инспектор Карегга.

– Ну, что там еще? – спросил с ходу третий агент проката.

Из тех коротышек, которых дылды всегда выводят из себя, но инспектор Карегга был из тех здоровяков, которые всегда терпеливы с коротышками, что еще больше раззадоривает этих последних.

– «Ауди», номерной знак 246 FM 75 – кажется, это ваша машина?

– Возможно. И дальше что?

– Вы не могли бы уточнить, будьте любезны.

– А что с ней не так?

– Мы бы хотели знать, кому вы ее сдали напрокат.

– Какого черта, это легавых не касается, профессиональная тайна.

– Мы обнаружили эту машину на месте убийства.

– Навернулась?

– Что?

– Тачка, ее помяли?

– Нет, с машиной все в порядке.

– Значит, я могу ее забрать?

– Сможете, когда сотрудники из нашей лаборатории с ней разберутся.

– И сколько я на эту фигню угроблю времени?

– Кому вы сдали эту машину?

– Нет, вы знаете, сколько я на этом теряю в день?

– Дело идет об убийстве, они быстро управятся.

– Быстро, быстро...

– Так кому вы сдали эту машину?

– С вами быстро только в дерьмо можно вляпаться.

Инспектор Карегга сменил тему:

– Александр Падовани, поддельные номера, сокрытие краденых машин, нелегальное хранение оружия, три года тюрьмы, на два года выслан из страны.

Джентльменский набор агента проката.

– По молодости чего ни напортачишь, но я исправился.

– Может быть, Падовани, но если ты собираешься и дальше парить мне мозги, придется тебя слегка потревожить.

Инспектор Карегга иногда весьма удачно находил слова.

– Скулату, – смирился агент, – Миранда Скулату. Гречанка.

Аннелиз. Если я правильно посчитал, с тех пор как стреляли в Малоссена, у нас на руках уже пять новых трупов.

Ван Тянь. У Малоссена много друзей...

Аннелиз. Весьма возможно, что три трупа из Берси – подарок Бельвиля.

Ван Тянь. Каустическая сода... Да, возможно.

Аннелиз. Но министр Шаботт и юный Готье?

Ван Тянь. ...

Аннелиз. Слушайте, будьте добры, поверните ребенка ко мне спиной.

Ван Тянь. Это девочка, господин комиссар, ее зовут Верден.

Аннелиз. Тем более.

(Старый Тянь повернул малышку Верден у себя на коленях. Взгляд ребенка отпустил комиссара Аннелиза, чтобы тут же впиться глазами в бронзового Наполеона, на каминной полке за спиной у Тяня.)

Аннелиз. Благодарю вас.

Ван Тянь. ...

Аннелиз. ...

Ван Тянь. ...

Аннелиз. Вы по-прежнему не пьете кофе?