Маленькая торговка прозой - Даниэль Пеннак

Очевидно, у Мосси и Араба были те же намерения, что и у австрийки.

– Но этот трюк с продавцами сосисок – не слишком удачная идея, ребята.

Альмут Бернхарт, может быть, и дальше выражала бы свои сожаления, если бы перед дверью министра не затормозил черный «мерседес». Пока швейцар запихивал в багажник два чемодана, шофер придерживал дверцу, пропуская подпрыгивающего Шаботта, который нырнул в машину, как в большую кровать. Швейцар возвратился к своим дверям, шофер сел за руль. Альмут Бернхарт достала револьвер и повернула ключ зажигания.

Удар был несильным, но достаточным, чтобы «мерседес» остановился, а австрийка выскочила из своей «ауди», громко причитая:

– Mein Gott! Mein Gott! Schauen Sie doch mal! (Бог мой! Вы только посмотрите!)

Она указывала пальцем на помятое крыло своей машины, но подоспевший шофер «мерседеса» уже без всяких церемоний наставил на нее свой револьвер.

– Hilfe! – закричала учительница. – Hilfe! (Помогите! Помогите!)

Тут вмешался министр Шаботт:

– Спрячьте оружие, Антуан, это уж слишком.

Потом, обращаясь к женщине:

– Entschuldigen Sie, Madame. (Прошу нас извинить, сударыня.)

И опять шоферу:

– Сядьте за руль, Антуан, и отгоните ее машину, самолет не будет ждать меня до бесконечности.

Шофер забрался в «Ауди-80». Пока он сдавал назад, скрежеща помятым железом, Шаботт протянул свою визитку оторопевшей австрийке.

– Ich habe es eilig, Madame. (Сейчас мне некогда, сударыня.)

– Ich auch, – ответила Альмут Бернхарт. (Мне тоже.)

Но вместо визитки в ее вытянутой руке был внушительных размеров револьвер. В самом деле громадный. И не думая шутить, сказала:

– Steigen Sie hinein, oder Sie sind tot. (Садитесь, или вы покойник.)

Первое, что пришло в голову шоферу Антуану, когда он вышел из «Ауди-80» и увидел удаляющийся «мерседес», была мысль, что Шаботт, его хозяин, в очередной раз побил все рекорды скорости. Шофер Антуан вправе был гордиться своим патроном: что касается женщин, никто не мог с ними управляться быстрее Шаботта.

23

Мать возмущалась:

– Уму непостижимо, ну сделайте хоть что-нибудь, наконец!

Один из двух полицейских, тот, что помоложе, смотрел на ребенка. Ребенок, маленькая девочка, смотрела остекленевшими от ужаса глазами себе под ноги: там лежал человек, мертвый. Как бы ни просила мамаша, делать уже было нечего.

– В наши дни и в самом деле убивают на каждом шагу!

Мамаша начала всех парить уже с раннего утра.

– Во всяком случае, здесь не место для убийства!

Хоть и был новичком, тот, что помоложе, на трупы он уже насмотрелся. Однако послушать ему было что: его всего три недели назад перевели в Пасси.

– Это немыслимо, – кудахтала мамаша, – бежим себе спокойно, никого не трогаем, и на? тебе – девятилетний ребенок спотыкается о троп!

(Мамаша все округляла, даже трупы.)

– Это ненормально!

Мать была очень даже ничего, и девчушка, несмотря на ужас в глазах, очаровательна. Обе – в одинаковых костюмах, яркие, фосфоресцирующие повязки на лбу. Ну, просто светлячки. Или, скорее, шаровые молнии, принимая во внимание обстоятельства. Нет, он вовсе не был циником, тот, что помоложе, он находил женщину привлекательной, вот и все. Лес вокруг дышал утренней росой.

– Здесь живет уже третье поколение нашей семьи, я с детства сюда хожу, никогда не видела ничего подобного!

«А я вот всего три года на службе, – думал тот, что помоложе, – и уже пятьдесят четыре раза сталкивался с этим самым, „подобным”».

Деревья не перестали расти, а трава зеленеть, и старший все так же первым делом осматривал карманы убитого. Бумажник, кредитки, документы.

О черт!

Он вскочил как ошпаренный, с удостоверением личности в руках.

О черт!

Как будто все неприятности, которых он так старательно пытался избегать за всю свою долгую службу рядового полицейского, свалились ему на голову в этом замечательном лесочке.

– Что, что еще случилось? – встревожилась мамаша.

Старший посмотрел на нее, будто не замечая, или словно видел ее в первый раз, или, наконец, как если бы собирался спросить у нее совета, или, это уж совсем последнее, точно только что проснулся. Потом сказал:

– Не двигаться, ничего не трогать. Я должен предупредить Большой дом.

Так он называл главное управление на набережной Орфевр. Он был очень опытный полицейский, старый служака, ждал отставки, как лошадь – конюшни. Он бы с великим удовольствием обошелся без этого «тропа». Тяжелым шагом он направился к полицейскому фургону.

– Я надеюсь, вы не собираетесь продержать меня здесь целый день! Идем, моя хорошая...

Но хорошая не трогалась с места. Хорошая не могла оторвать глаз от мертвеца. От маленькой синеватой дырочки в затылке – волосы, порыжевшие в этом месте от выстрела, вились вокруг, как маленькая корона.

Молодой вдруг спросил себя, кто оказывается более травмирован (мамашино словечко): ребенок, который видит труп взрослого, или взрослый, который находит мертвого ребенка? И так как ответ все время ускользал от него, он опять посмотрел на синеватую дырочку в венце обуглившихся волос и сказал вслух, но себе самому:

– Приговорили.

Потом добавил:

– Чисто сработано.

– Прошу вас... – взмолилась женщина.

Она говорила курсивом, старательно выводя каждое слово, как будто сама себя переводила.

Когда в кабинете дивизионного комиссара Аннелиза зазвонил телефон, он как раз переворачивал триста двадцатую страницу «Властелина денег». Это была история эмигранта в третьем поколении Филиппа Агуэльтена. Ему на роду было написано выгребать всю жизнь мусор из бачков, но однажды его посетила счастливая мысль собирать и реализовывать отходы парижского бомонда, а потом и всех столиц мира. Если в начале он был прикован к своей тележке мусорщика, то через две сотни страниц он уже занимал главенствующее положение на рынке валют и своей безграничной властью регулировал курс обмена – отсюда и название романа. Он, не раздумывая, женится на шведке небесной красоты, воспитанной в лучших традициях старой Европы (красавица была уже замужем, и он безжалостно разрушил ее брак, разорив ее мужа), и дарит ей сына, который рождается в дебрях Амазонки, в ненастную ночь, когда местным индейцам должен был явиться посланец небес...

Дивизионный комиссар Аннелиз был подавлен.

Накануне, перед тем как уйти, Элизабет приготовила ему три термоса кофе. «Спасибо, дорогая Элизабет, мне это очень пригодится», – и комиссар Аннелиз, отложив с сожалением то, что занимало его в тот момент (а именно – спор Боссюэ с Фенелоном по поводу квиетизма госпожи Гийон[23]), погрузился в чтение «Властелина денег» с энтузиазмом миниатюриста, которого послали, по меньшей мере, штукатурить стены какого-нибудь спортивно-концертного комплекса.

Но комиссар был человек самоотверженный, с деловым подходом, помноженным в данных обстоятельствах на его профессиональную злость.

Дивизионный комиссар Аннелиз винил лично себя за ту пулю, что продырявила череп Малоссена. Двадцать второй калибр убойной силы, выпущенная с явным намерением уложить на месте. Не он ли отправил Малоссена навстречу этой пуле, пытаясь развязать себе руки в этом следствии по делу Сент-Ивера? Следствии, которое не продвинулось ни на йоту, о чем он и сообщил вчера министру Шаботту. Наоборот, оно еще больше запуталось: новой дирекции не удавалось усмирить заключенных, в результате – еще один труп, на этот раз из числа самих осужденных, виновному удалось бежать. Полное фиаско. Малоссен, вмешайся он, и то не смог бы больше все испортить. Лик мученика Малоссена преследовал его на страницах бредового романа Ж. Л. В. Аннелизу нравился этот парень. Он слово в слово припомнил их первый разговор. Три года уже минуло. Три года с того вечера, когда инспектор Карегга в своей бессменной куртке авиатора уложил на маленьком диванчике в кабинете комиссара этого несчастного Малоссена, основательно потрепанного его коллегами по работе. Когда тот очнулся, первое, на что он обратил внимание, был тот самый диван.

– Почему эти диваны «рекамье» такие жесткие?

– Потому что победители теряют власть, если спят на мягких кушетках, господин Малоссен, – ответил дивизионный комиссар Аннелиз.

– Они ее теряют в любом случае, – огрызнулся Малоссен.

И добавил, скрипя всем телом: