Маленькая торговка прозой - Даниэль Пеннак

– Привет, доктор. Садитесь с нами обедать.

Ему открыл Жереми. Мальчик весь сиял, а бывшая мелочная лавка благоухала добрым кускусом. Марти и двух секунд не понадобилось, чтобы понять, что, благодаря Терезе, все здесь пребывают в таком настроении, как будто Бенжамен подхватил бронхит и на пару дней задержался в больнице Святого Людовика.

– А у Джулиуса не было припадка.

– И мне не снились кошмары, – добавил Малыш в розовых очках.

Они цеплялись за какие-то приметы.

Даже Клара улыбалась Марти. «Никакой озабоченности по поводу своей беременности», – подумал он.

И Марти отказался от намерения поговорить с Терезой, проглотил тарелку кускуса, не обращая внимания на исходящего слюной пса, умоляюще положившего морду ему на колени, и решил не откладывать свою поездку в Японию.

На следующий день он все-таки пошел на нелегкое дело – уговорить своего Бертольда. Он даже пригласил его в «Клозри де Лила»[26], чтобы попытаться убедить не отключать Малоссена. Они заняли столик Ленина, которому удавались и не такие заковыристые дела.

– Послушайте, Бертольд, не стоит отключать Малоссена, он еще может из этого выкарабкаться.

На закуску подали гусиную печень по-гасконски, а в бокалах искрился янтарный сотерн.

– На что вы надеетесь? – спросил Бертольд с набитым ртом.

– Моя надежда – это вы, Бертольд.

– Да что вы?

Бертольд пил сотерн большими глотками, как если бы куда-то торопился.

– Вы гениальный хирург, Бертольд.

– Это верно. Передайте-ка мне паштет.

«Бог мой, паштет, – подумал Марти, – так обозвать деликатесную гусиную печень».

– Вы самый выдающийся.

Принимая и это, Бертольд наполнил свой бокал и подозвал проходившего мимо официанта, протягивая ему пустую бутылку.

– В ваших руках, – продолжал Марти, – и телеграфный столб мог бы обогатиться разумом Эдисона.

– А при чем здесь Малоссен?

– Очень просто, Бертольд: если такой тупица, как вы, может обладать подобными блестящими способностями, значит, в природе все возможно и Малоссен может поправиться.

Содержимое стакана миновало голову пригнувшегося Марти, облив сидевшего за соседним столиком сюрреалиста, который закатил скандал века.

Чемодан Марти уже был собран. Самые свежие выводы, касающиеся его исследований по гематологии, аккуратно разложены по полочкам у него в голове. Не то чтобы у него была уйма времени, но все же он решил заехать в больницу. Тогда-то он и натолкнулся на Бертольда, припертого к стене, со скальпелем у горла. Он прошел через палату, взял скальпель из рук Жереми и отвесил ему две мощные оплеухи. Потом обратился к Бертольду:

– В конце концов, может быть, именно этого аргумента вам недоставало.

И он преспокойно отправился в Японию, совершенно уверенный, что Бертольд не отключит Малоссена.

28

Инспектор Карегга взлетел на шестой этаж и оказался перед нужной дверью как раз в тот момент, когда дивизионный комиссар Аннелиз давал отбой у входа в церковь Св. Роха. Инспектор Карегга удивленно ухмыльнулся. Шеф как будто слышал каждый его шаг. Карегга пересек улицу Сент-Оноре и стал подниматься по лестнице, все шесть этажей – на одной скорости. Стрельба прекратилась ровно в тот миг, когда он достиг заветной двери. Браво! Лучшего патрона не найти. Прижавшись к стене с оружием в руках, он ждал, когда откроется дверь.

Карегга не хотел трогать Жюли Коррансон... Во-первых, она была женщина. Во-вторых, она была женщина Малоссена. Карегга, как и его патрон, симпатизировал Малоссену. Три года назад он вытащил его из переделки. В прошлом году он помог инспектору Пастору доказать его невиновность. Ради Малоссена стоило быть хорошим легавым. Нет, Карегга не станет ее добивать. В конце концов, эта Коррансон всего лишь пыталась отомстить за своего мужчину. Сам он был влюблен в одну юную эстетку, Кароль. Интересно, смогла бы его Кароль превратить Париж в кровавое месиво, если бы у нее отняли ее Карегга? (Может быть, но только после одиннадцати. Раньше она не вставала.) Карегга стал прислушиваться, что происходит за дверью. Теоретически, если Коррансон еще была жива, она должна была воспользоваться передышкой, чтобы выбраться из комнаты и убежать по коридору. Весь этот шквал огня нужен был только для одного: чтобы стрелок залег пластом и не высовывался. Таким образом, он не мог ни показаться в окне, ни приблизиться к двери из-за пуль, которые отскакивали рикошетом от потолка, а в это время отряд блокировал выход. Карегга был сам себе команда. Он предпочитал справляться один. Вот он и блокировал выход. Если Коррансон высунется, он, конечно, не будет стрелять на поражение. Если только по ногам или по рукам, смотря как она будет держать оружие. Однако очень может быть, что инспектор Ван Тянь ее убил. Карегга видел, как он стрелял. Последнее время Тянь не вылезал из тира (это вообще было любимое развлечение в Доме на набережной). Не только из-за малышки, которая повисла на нем, как макака, упавшая с дерева, но также и из-за его манеры стрелять. И до того, как появился ребенок, Тянь, упражняясь в стрельбе, опустошал все запасы Главного управления. Никто не стрелял так, как он. Мишень после его стрельбы представляла собой одну черную дыру с обрывками картона по краям. Этот человек был в одном лице и стрелок, и ствол, и пуля, и мишень. Посмотришь на него – и мурашки по спине бегут. Не говоря уже о его реакции. Вот он с пустыми руками, не успеешь глазом моргнуть: уже взял кого-то на мушку, секунда – разрядил всю обойму. И потом калибр тоже нешуточный. Всё – тристапятидесятые, неподъемные. Рука неподвижна. Какая-то мистическая сила возвращает ее каждый раз после отдачи в прежнее положение. А с этой малявкой, которая впилась в него, как клещ, он смотрелся еще более впечатляюще. Тянь специально для нее смастерил наушники, в которых она была похожа на огромную муху. Он таскал ее повсюду в кожаном конверте, который заодно прикрывал его кобуру. Получалось, что девчушка со злобным взглядом ревностно охраняет оружие Тяня. Чтобы достать револьвер из кобуры, он молниеносным движением левой руки отбрасывает ребенка за спину. А пока другой рукой он выхватывает оружие и прицеливается, ребенок – уже из-за его спины высовывает голову над правым плечом вьетнамца, взгляд – на линии прицела. Полицейские, все, кто там был, полагали, что в городской общественной санитарной службе вряд ли одобрили бы происходящее. Но этими предположениями и ограничились. Они смотрели, как Тянь стреляет. И хотя большинство из них были слишком молоды и не застали ужасов Дьенбьенфу, они всё больше убеждались, что это действительно был настоящий кошмар.

В комнате – ни звука. Карегга оторвался от стены и на мгновение застыл напротив двери. «На счет „три” я ломаю дверь». «Три»: резким толчком ноги Карегга выбивает замок, оказывается в центре комнаты, и дверь захлопывается за ним.

Комната была пуста. Набита всякой всячиной, как базар в Бейруте, но там никого не было. Никого, только кровь. Капли крови сверкали на стекле окна. Два пальца торчали из стены. Да, пуля раздробила убийце кисть руки, вырвав из нее два пальца. Как бы в насмешку, два пальца торчали в форме победной буквы «V». Но главное: недавнего посетителя и след простыл. Остались только три женских парика на полу («Парики, – сказал себе инспектор Карегга, – я так и думал») и обломки ружья с оптическим прицелом. Высокоточный карабин, сломанный посередине. «Свинлей» двадцать второго калибра. Пальцы – от руки, державшей ствол.

– Ни хао, дурачок. (Здравствуй, дурачок.)

Лусса с Казаманса регулярно посещал Малоссена.

– Во ши. (Это я.)

Каждый день, ровно в девять тридцать утра.

– Чжень жэ! Хао же! в твоей каморке... (Ну и жара в твоей каморке...)

Он сел и сразу весь обмяк.

– На улице тоже тянь цюй хэнъ мэнь. (На улице тоже духота.)

Дежурный вопрос, так, для порядка:

– Нинь шэнь ти хао ма, сегодня? (Как дела сегодня?)

Аппарат, подсоединенный к голове, отвечал ему ровной зеленой полосой без начала и конца, безнадежный прямой ответ.

– Неважно, – продолжал Лусса, – во хэнъ гаосин цзянъ дао нинь. (Я очень рад тебя видеть.)

И в самом деле, он не хотел бы обнаружить кровать пустой.

– У меня тоже во тоудун (у меня тоже голова разламывается), все та же несчастная мигрень, не иначе!

Он говорил с ним по-китайски, но старательно все переводил. Он вбил себе в голову обучить его китайскому. («Знаешь, дурачок, Бельвиль скоро станет совсем китайским, говорят, во сне лучше запоминаешь... если ты закончишь когда-нибудь свой тихий час, так хоть не зря потратишь такую уйму времени».)