Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

Леже раскладывал на столе свои чертежи и план Рублево-Успенского шоссе. Теоретический замысел требовал точной привязки к местности. Подходящие ремонтные работы шли только на одном отрезке шоссе. Любови не нравилось, что там при обочине стояли строительные вагончики, в которых днем и ночью кто-то находился. Леже убеждал ее, что лучшего места не придумаешь. Есть другой вариант, похуже, — мост. Но там прямая как стрела трасса, а бетонную опору моста трудно не заметить.

— А бульдозер не заметить легко? — парировала Любовь.

— Он стоит за поворотом.

— А если в ту ночь его откатят на сто метров?

— Тогда и будем искать другой вариант.

Наступили темные, густые, чернильные августовские ночи. По ночам звезды сверкали высоко в небе миллиардами точек, не отдавая света земле.

— Сейчас или никогда, — заявил Леже.

Дешевый шоферский пафос! По существу, он так и остался дешевкой, тупым механиком, которого раз в жизни волна случая вынесла наверх. Если бы неудача, Леже до сих пор подкручивал бы гайки в чужих лимузинах, вытирал руки о грязную майку, рыгал, ругался, пил молодое виноградное вино и разбивал сердца продавщиц в окрестных барах. Из какого городишки он был родом? Департамент Марна… Он говорил, да она путала названия.

Но сейчас выяснять отношения казалось поздно. Они все задумали. Оставалось осуществить.

— На этой неделе, — предупредил Леже. — Оттягивать некуда, он опять уезжает.

Любовь сама рассказала о предстоящей поездке Завальнюка в Италию. Все вдруг становилось серьезно.

Леже принес из холодильника бутылку своего любимого рома «Guavaberry», плеснул в стакан, ножом надрезал себе палец и выдавил в стакан каплю крови.

— Что ты делаешь? — удивилась Любовь.

— Дай свою руку, — приказал он.

— Ты что, свихнулся?! — Она спрятала руки за сипну. — Отстань! Нет!

Леже силой вырвал ее руку. Она затрепыхалась, но кричать не могла — их могли услышать, окна спальни Завальнюка выходили на гараж. Леже заломил ей руку за спину.

— Видишь? — сказал он. — Я сильнее тебя.

Он сжал ее руку так, что она не могла шевельнуться, и только вздрогнула, почувствовав лезвие ножа на своем пальце. Он выдавил несколько капель ее крови в стакан:

— Пей.

— Ты рехнулся.

— Пей!

— Ни за что!

Он схватил ее за горло. Люба стиснула зубы и вертела головой, но Леже сумел силой влить ей в рот несколько капель. Остальное он осушил одним глотком и сразу отпустил ее руки.

— Дебил! — крикнула она, потирая затекшие запястья.

Леже снисходительно ухмыльнулся.

— Без жертвы нет удачи.

Люба отхлебнула ром из бутылки. Ей мерещился во рту металлический привкус крови, хотелось его перебить.

— Когда? — спросила она.

— Ты не должна знать, — хладнокровно ответил Леже.

— Как это — не должна знать? Говори — когда!

— Когда я решу.

Люба задохнулась от ярости:

— Здесь я решаю! — и наотмашь влепила ему пощечину.

И тут же пожалела, что не сдержалась.

Леже рассеянно провел ладонью по покрасневшей щеке, поднялся с кресла. Любовь испугалась, что он собирается уйти. Но он внезапно развернулся и залепил ей такую оплеуху, что у нее зазвенело в ушах, а из глаз брызнули слезы.

— Запомни, что здесь решаю я.

— Скотина, я тебя убью, — прошептала Люба.

— Сначала убей своего мужа.

Это было так грубо! Она никогда не называла предстоящую смерть Завальнюка убийством, она говорила: «несчастный случай», «катастрофа», «авария». «Мой муж попадет в аварию»… «Когда произойдет этот несчастный случай»…

Леже впервые назвал вещи своими именами. Ее продрал мороз.

Видимо, он пожалел, что переборщил с ударом, сходил на кухню и принес из морозильника лед в полотенце. Заставил ее приложить лед к распухшей щеке.

— Если завтра он увидит синяк, что я скажу? — глядя на себя в зеркало, крикнула Любовь.

Он небрежно отмахнулся:

— Ты выкрутишься.

В тот вечер они больше не ссорились, а обсуждали план во всех подробностях.

— Я позвоню тебе и скажу: «Мы выезжаем через сорок минут» или «Мы выезжаем через полчаса». Это сигнал, — инструктировал ее Леже. — Через столько минут ты должна позвонить Завальнюку на мобильный и сказать что?..

Любовь кивнула, продолжила:

— Сказать, что у меня началось кровотечение. Чтобы он поскорее приезжал. Что мне нужно в больницу.

— Потом ты позвонишь в «Скорую», — подсказал Леже.

— Я позвоню по ноль три и пожалуюсь на плохое самочувствие. Посоветуюсь, что принять. А если они все же отправят машину?

— А ты говори с ними так, чтобы не отправили! — резко оборвал Леже. — Пусть посоветуют выпить аспирин! Я не обязан за тебя думать.

— Тогда они не зарегистрируют вызов.

— Дура, ты же в своей стране живешь, должна такие вещи знать…

— Какие?

Леже ответил не сразу. Налил себе рома, медленно сделал глоток.

— Что знать?! — взъярилась она. — Должна знать, что давно везде стоят компьютеры. Диспетчер не регистрирует вызов, если не отправляет машину, но компьютер все регистрирует: время звонка, номер телефона, и главное — разговор. Плевать тебе на регистрацию. Пусть зафиксируют звонок.

Любовь задумалась.

— Они же не вечно будут хранить эти разговоры? Сколько?

— Две недели. Их прослушивает начальник медицинской части, или как он там называется. Две недели, потом стирают. С тебя вот так хватит. Говори долго. Жалуйся наболи, на кровотечение…

Версия такая: у нее открылось кровотечение, она в панике позвонила в «Скорую». Разумеется, все машины оказались на вызовах. Тогда она позвонила мужу и стала его торопить…

— Что мне делать потом?

— Мужа долго нет. Ты в панике. Ты звонишь домработнице и просишь ее приехать. Алена приедет и побудет с тобой до утра. К тому времени твое состояние резко улучшится. Медицинские подробности придумай сама.

— Например? — огрызнулась она.

— Например, оказалось, что ты вовсе не беременна. Почитай справочник фельдшера-акушера.

Уходя, она позволила ему обнять себя.

— Не бойся. Я нее сделаю, — целуя ее, сказал Леже.

— Хотя бы скажи, в какой день.

— На этой неделе. Будь готова.

Все случилось тринадцатого августа, в пятницу, на третий день.

Завальнюк допоздна задержался в Москве. В начале десятого Леже позвонил:

— Минут через пятьдесят мы выезжаем.

Любовь заволновалась так, что задрожали колени. А ведь думала, что не паникерша! В голове действительно паники не наблюдалось, а вот ноги, ноги… Страх сотрясал тело, как осенний ветер трясет дерево, и она не могла с этим совладать. Во всем доме не оказалось валерьянки! Ведь она никогда не болела.

Времени было достаточно. Она должна позвонить мужу не раньше, чем через пятьдесят минут.

Люба пошла на кухню и заварила кофе, но, когда сняла с плиты кофеварку, сама не поняла, почему осколки чашки лежат на полу. Не выпуская кофеварки, она наклонилась, чтобы собрать осколки, и выплеснула весь кофе на пол, едва не обварив ноги… В полной прострации смотрела она на залитый коричневой гущей пол. Затем открыла верхний шкафчик кухонного гарнитура, где хранилась домашняя аптечка. Высыпала содержимое аптечки на пол. Получилась оригинальная абстрактная картина в стиле ее второго мужа. Она бы назвала ее «Паника».

Не став ничего убирать, Люба напилась томатного сока из холодильника, закурила, немного успокоилась и отправилась в свою спальню. «Умирать» следовало там.

Она сгребла подушки и бросила их горой в ногах кровати. Накрыла сверху одеялами. Открыла гардероб, вытряхнула на пол ящики с бельем, оставила все, как есть. Переоделась в халат, легла в постель, включила телевизор и стала щелкать с канала на канал. Наконец прошло сорок минут. Она выключила телевизор, мысленно сосредоточилась и набрала ноль три. Единственное, что радовало: зубы стучали по-настоящему. Она жутко боялась.

В диспетчерской приняли вызов, но предупредили, что свободных машин нет, врач сможет выехать минут через двадцать. Люба в свою очередь предупредила, что с минуты на минуту вернется ее муж и отвезет в больницу, поэтому присылать машину через двадцать минут нет смысла. Ей посоветовали лечь, подняв повыше ноги, и не двигаться. Она сказала, что так и сделает.

Сразу после этого она позвонила на мобильный мужу… Ей даже не пришлось притворяться — Завальнюк по ее голосу понял, что случилось что-то ужасное. Он ее успокаивал: «Не волнуйся, Люба, только не волнуйся, я уже еду! Ты лежи, не шевелясь, и не думай ни о чем».

Леже инструктировал ее, что она должна произнести «волшебные слова»: скорее, прибавьте скорость! Слова застряли у нее в горле. Их не пришлось произносить, Егор сам крикнул водителю: «Лежнев, прибавь газу, жене плохо». Он, как и все остальные, называл водителя не по имени, а по фамилии. «Да-да, — еще могла думать о чем-либо постороннем Люба, — все его называют по фамилии, потому что Лежнев звучит солиднее, чем просто Петя… Какое у него скучное имя!»