Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

Чтобы развеять среди знакомых даже тень сомнений в прочности их брака, она посетила клинику для будущих мам. «Совершенно случайно» в холле приемной она столкнулась с Лелькой.

— Привет! — вытаращилась Лелька. — Ты-то что здесь делаешь?

Для Любови, как для кукушки, забота о потомстве была органически чужда, и она этого не скрывала, наоборот, бравировала своим презрением к традиционным женским ценностям. И вдруг — она признается, что ожидает ребенка.

— Только это пока секрет.

В глазах Лельки зажглись две лампочки.

— Поздравляю! Это просто чудесно! — неискренне произнесла она, зато со всей искренностью выклянчила эксклюзив на первые фотографии счастливой мамаши с ребенком на руках для журнала, в котором работала.

Поскольку никакого ребенка в действительности не предполагалось, Любовь щедро уступила ей эксклюзив.

— Ты прелесть! — объявила Лелька, чмокнув ее в обе щеки жирными от помады губами. — Никому не скажу. Чао!

Через пару дней все знакомые втихаря переваривали стопроцентный слух о том, что Любовь ждет малыша. Что и требовалось доказать. Ибо беременных не бросают. Точнее, бросают, но не в ее ситуации. В ее — носят на руках и всячески лелеют.

До Завальнюка эта новость дошла всего с месячным опозданием. Ошеломленный муж нанес молниеносный визит в Жуковку. К его удивлению, Люба оказалась дома. Она спала, закутавшись в пушистый белый плед. Если бы на столике рядом с ней стоял «дринк» и полная пепельница, Завальнюк решил бы, что она напилась. Но пепельница отсутствовала, а вместо «дринка» на столе обложкой вверх лежал развернутый журнал «Хэппи парентс» с круглолицым бутузом на обложке. Если бы Завальнюк увидел жену лежащей в гробу, он не пережил бы большего потрясения.

Несколько минут он сканировал взглядом ее тело, надеясь обнаружить какие-либо визуальные признаки «интересного положения». Убедившись, что на собственные силы рассчитывать в таких вопросах не приходится, он решил нарушить молчание:

— Что с тобой?

В его голосе, как в дорогих духах, звучал сложный эмоциональный букет: раздражение, удивление, недоверие, сомнение и надежда с оттенком восторга.

Люба открыла глаза и посмотрела на него таким взглядом, словно не до конца проснулась.

— Ты?! — Следовало изображать из себя покинутую и несчастную женщину, изумленную приездом мужа. — Надолго?

— Что с тобой? — повторил муж. — Чего валяешься?

Ее всегда раздражала манера Завальнюка выражаться грубо и примитивно. Она отвернулась, ответила:

— Устала.

— Меньше шляйся по кабакам, — посоветовал муж.

Люба не прореагировала.

— Ты ничего не собираешься мне сообщить? — ехидно спросил муж, сверля взглядом ее спину, но ответа не получил.

— Почему я, как дурак, обо всем узнаю последним? — крикнул он.

Она не ответила.

— Это правда, что ты беременна? — прямым текстом заорал он.

— Тебя это интересует? — голосом умирающего не лебедя даже, а колибри простонала жена.

— А ты как думаешь?!

Она молчала, пока Завальнюк не затрубил, как бешеный слон:

— Ну-у-у?

Скорбно сложив руки на животе, Люба поднялась и прошла мимо него, не удостоив даже взглядом, и скрылась в ванной. Имитировать тошноту — дело плевое.

— Ты будешь со мной говорить или нет? — бушевал слон под дверью санузла, но уже менее убедительно.

— Умоляю, оставь меня в покое, — простонала она через дверь. — Мне плохо.

Слон побушевал немного, требуя, чтобы она открыла. В характере Завальнюка вполне логично было бы взломать дверь. То, что он отступил, говорило: он поверил!

Муж удалился в свой кабинет и до ночи провозился в нем. Люба слышала, как Завальнюк тяжело ходит взад-вперед, натыкаясь на мебель. Он швырял тяжести на пол и громко чертыхался. Люба догадывалась, чем благоверный там занят: как всякий нормальный идиот муж, он пытался по памяти восстановить ход прошедших событий и высчитать, могла ли она быть беременна.

Ха-ха! Со времен Адама эта процедура мужскому уму непосильна. Мерзни, мерзни, волчий хвост!

Замысел с ребенком оказался гениальным. Надо отдать должное мерзавцу Леже, совет он подкинул дельный. Завальнюк снова стал оставаться дома ночевать. Первое время он донимал Любу, жестким тоном требуя медицинских доказательств ее «интересного положения». Как бы не так! Она фыркала, куталась в шаль и массировала виски ароматическим маслом. На требования отвечала обиженным молчанием, в котором читались обвинения: это он первый бросил ее, это он проводил ночи неизвестно где, в то время как она носила под сердцем их будущего малыша… Это он должен ползать перед ней на коленках с объяснениями! А он вместо этого оскорбляет жену недоверием, когда она, можно сказать, умирает!

Любовь добилась своего: Завальнюк притих и прекратил домогаться справок от врача.

Любовь проштудировала пособие для будущих мам и узнала, какие опасности подстерегают беременную на разных этапах. Ей очень понравилась высказанная авторами концепция, что беременная женщина имеет в три тысячи больше шансов умереть, чем не беременная. Эту фразу она выделила желтым маркером и как бы невзначай забыла пособие на кухонном столе, раскрыв его на нужной странице. Когда она снова решила его «найти», страница оказалась закрыта. Завальнюк не умел заметать следы. Он прочитал и задумался.

Вечером он приехал домой раньше обычного и впервые за продолжительный период охлаждения, пересилив себя, спросил:

— Ты! Как себя чувствуешь?

Выдержав паузу (нужно же наказать болвана за безличное «ты!». Мог бы жену и по имени назвать!), Любовь соизволила ответить (со вздохом):

— Спасибо. Просто прекрасно.

При этом ее вид демонстрировал полную потерю сил, энергии, аппетита, кальция и всего, что только следует терять беременной.

— Это… Ты… Того… Может, надо отвезти к врачу? — выдавил Завальнюк.

Люба взглянула на него особенным взглядом — мягким, загадочным и, как говорил ее первый муж Рауль, «освещенным изнутри». Этим взглядом она пользовалась в особых случаях, когда мужчину следовало не грубо соблазнить, а мягко покорить, признав себя побежденной: упасть к ногам властелина и повелителя, приставить его кинжал к своему горлу и сказать одним взглядом: «Я в твоей власти! Можешь меня убить, но… умоляю, умоляю!»

— Егор, я же не больна, — нежным голосом произнесла она. — Я просто беременна!

И погладила его по голове как несмышленыша.

В тот вечер он впервые предложил ей вместе поужинать. На кухне. Она отказалась.

— Если хочешь, я посижу с тобой, — предложила она, — но есть не буду. Разве что овсяный отвар с ржаными сухариками?

Кончилось тем, что Завальнюк с подносом на коленях переместился к ней в спальню и, усевшись в ногах ее постели, жевал и не сводил с жены преданного взгляда.

Так стало повторяться часто, но не слишком — чтобы это не вошло у него в дурную привычку! Иногда, сославшись на сонливость и головную боль, она выпроваживала его есть на кухню.

Ребенок, ребенок… Это жуткое, орущее, срыгивающее, ноющее, слюнявое и сопливое существо, от которого все почему-то сходят с ума! Только его не хватало ей для полного счастья.

Любовь заточила себя на все лето в Жуковке, не появлялась на работе — благо в Москве царило летнее гастрольное затишье. Ее комната превратилась в кунсткамеру фарфоровых кукол и ангелочков. Неделю она провела с Завальнюком в Биаррице и там накупила тошнотворных дамских журналов по пэчворку и фитодизайну, бюргерских корзиночек для рукоделья и вообще всячески демонстрировала мужу открывшийся в ней талант наседки. Забыв про свой привычный гардероб от Донны Каран, на этот месяц она облачилась в цветочно-воздушные тряпки от Живанши, женственность которого всегда вызывала у нее внутренний протест.

Леже все еще ни о чем не знал, но о многом догадывался. Несуществующий ребенок стал их первой общей тайной, тем цементом, который сплотил их в одну команду. По ночам Любовь ненадолго забегала к нему в комнату. На нежности не хватало времени, она шипела: хватит, оставь, не до того!

— Можно подумать, ты и вправду беременна, — ухмылялся он.

Она смешивала себе джин-тоник и с наслаждением затягивалась сигаретой.

— Весь день притворяться беременной — это выше сил человеческих. Не понимаю, откуда берутся дуры, готовые терпеть это девять месяцев?

Леже смотрел на нее и ухмылялся.

И вот однажды все карты были открыты, все слова сказаны.

Они приступили к выработке плана убийства с такой тщательностью, будто готовили военную операцию. Любовь жутко паниковала. Ее раздражала самоуверенность Леже, его снисходительный тон: он лучше ее разбирался в технических деталях, походя бросался «умными» словечками из жаргона профессионального автомеханика. Любовь привыкла доверять только себе. Ей очень, очень не нравилось, что в самый решающий момент своей жизни она вынуждена полностью довериться постороннему. Доверие! Этого слова не существовало в ее словаре!