Мой ледокол, или наука выживать - Леонид Токарский

Отчеты по испытаниям возвращались вместе с ними. В документах представлялось количество отказов в каждой системе и общее техническое заключение о качестве её работы. Это и было результатом нашей персональной деятельности.

Сначала я отвечал за функционирование небольшой гидравлической системы. На следующем корабле отвечал уже за всю гидравлику. На третьем корабле мне передали механическую часть корабля. Каждый раз после получения результатов испытаний, меня вызывал Ткач Николай Иванович, новый директор, и расширял мои полномочия. В конечном итоге я был назначен ответственным за все новые прототипы и получил должность начальника профилированного технологического бюро.

Должность требовала обязательного членства в партии, хотя таковым я не являлся. И не собирался им быть. Ткач рисковал; приняв решение о моём назначении, но риск был продуманным. Ему нужны были результаты. Ткач был талантливым человеком. Он являлся также образцом хорошего советского руководителя и преданным коммунистом. Это дополнялось тем, что он — классический и убеждённый антисемит. Как каждый настоящий антисемит, он имел своего любимого еврея. Этим евреем был я. Ткача избрали народным заседателем в суде по «ленинградскому делу» — судебному процессу по угону самолёта в Израиль группой евреев. Он любил провоцировать меня этим.

Приезжая из суда, запирал свой портфель с судебными документами в сейф в моём присутствии. При этом приговаривал, что понимает, сколько бы я дал за то, чтобы посмотреть его содержимое!

Однако Ткач очень верил в мои технические и организаторские способности и внушил эту веру мне. Иногда он требовал от меня найти технические решения задач, которые до нас никто не решал. Но и мне они казались просто неосуществимыми! Он, улыбаясь, подходил и говорил: «Леонид Натанович! Верю, что эту задачу решить сложно. Знаю, что её ещё никто до нас не решал. Но поэтому, уважаемый, я и обращаюсь к вам. Вот вы её и решите, Леонид Натанович. Если вам не хватает информации, идите в Публичную библиотеку. Между прочим, вы знаете, что те Ваши собратья, угонявшие самолёт, всю информацию получили в открытых источниках. В Публичной библиотеке. Решение нашего вопроса должно быть получено через две недели. Используйте любые заводские средства. Корабль должен выйти на полигон в конце месяца».

Я благодарен Ткачу, несмотря на то, что он был антисемитом, за то, что он научил меня правильно мыслить, эффективно задействовать людей, финансовые средства и технику. Но самое главное — вере в себя и в то, что нерешаемых технических задач не бывает.

Летающие корабли были новым направлением в судостроении и требовали нового и необычного подхода. Требовалось применение авиационного оборудования и авиационных технологий в судостроении. Это было производство, создаваемое на границе авиации и судостроения. Таких специалистов и институтов тогда ещё не существовало. Спрашивать было не у кого. Мы — первые, проблем — много. Одной из главных технологических проблем для нас являлось применение и настройка систем авиационной гидроавтоматики в морских условиях. Системы эти — уязвимы и чувствительны. Они не были рассчитаны на длительную непрерывную работу, да ещё в условиях солёной воды. На самолёте; традиционно, все системы сосредотачивались в определённых, ограниченных пространствах, чистых отсеках, типа электрических шкафов. Корабль намного объёмнее, и системы его большей протяжённости. Проще говоря, нахождение неисправности при наладке системы на корабле — очень сложная и трудоёмкая задача. Требовался принципиально новый подход к решению технологических задач. Вот здесь-то и пригодился мне опыт работы с атомными реакторами. Проблематичность поиска неисправностей в системах атомных реакторов заключалась в том, что каждая минута поиска, то есть физического нахождения в реакторном отсеке, была чревата опасностью дополнительного заражения. Из-за инстинкта самосохранения и выживания у меня выработалась необычная зрительная память.

Проходя один раз по реакторному отсеку и проверяя показания приборов,  состояние оборудования,  насосов и механизмов, я моментально запоминал показания приборов. Через пару часов, сидя у себя в каюте, начинал анализировать ситуацию и искать неисправность. При этом мог мысленно вернуться в реактор и восстановить в памяти показания всех приборов, мимо которых проходил. Это давало возможность в спокойных условиях произвести анализ состояния систем и найти неисправность. На Невском Морском заводе, когда приходили мои инженеры и сообщали, что какая-то система не работает, я задавал им несколько вопросов, а потом начинал раздумывать, раскачиваясь на стуле. После раздумий говорил примерно так: «Идите в третий отсек. Найдите четвёртую гидравлическую панель. От неё отходит трубопровод, помеченный красной лентой. Идите по трубопроводу. Он присоединён к двум клапанам. В клапане № 36 золотник засорился. Замените его». Об этом ходили легенды, но на самом деле, всё было просто. Уроки прошлого: хочешь выжить — думай головой.

Учёба продолжалась. Теперь, по моей новой системе обучения, я использовал полагающийся отпуск на сдачу экзаменов в институте для отдыха.

Я не сидел и не зубрил перед экзаменами, как принято среди студентов, а отдыхал от работы и учёбы. На экзамен шёл, не читая конспектов, так как знал предметы, которые сдавал и любил их. Я очень ждал встречи с моими профессорами на экзаменах. Это было удачной возможностью поговорить с ними о технических проблемах, возникающих у меня на работе, и получить профессиональный совет. Иногда преподаватели разочаровывали меня в этом. Обычно, перед сдачей профессор собирал студентов и объяснял свои правила приёма экзамена. Часто профессор сообщал, что хочет воспользоваться своим правом и поставить оценку одному студенту без экзамена. «Студент Токарский — Вашу зачётку». Мне завидовали, но я этого не любил, а объяснять сокурсникам не хотел. С моей стороны, это означало, что список вопросов, которые хотел задать во время экзамена, оставался без ответа. Теперь я должен был бегать за профессором, ловить его по коридорам, а испытания мои на заводе ждать ответов не могли.

Особой статьёй являлись всякие общественные дисциплины. Там я тоже не готовился. По вопросам марксистской философии я отвечал всё, что я думаю, только наоборот. То, что неправильно, жестоко, нелогично и нечеловечно, обеспечивало мне пять баллов. Меня всегда поражала эта «антилогика». Я издевался, а меня объявляли отличником.

Во время учёбы в институте приходилось сталкиваться с однокурсниками моего брата, которые уже преподавали в ЛКИ. Они знали меня по предыдущим «подвигам». Дело в том, что когда Боря был студентом, он брал меня иногда на свои студенческие сборы. Мне тогда было лет 13–14. На сборах они часто баловались и приставали к Боре, помериться силами или побороться. Брат всегда отказывался и предлагал вместо себя — меня. Победите, мол, сначала младшего брата, а потом поговорим. Я был физически сильным и с достоинством отстаивал честь семьи. Борин однокурсник, Саша Фёдоров, доктор наук и профессор, преподавал «Прочность корабельных конструкций». Он гонял меня на экзамене около часа. Саша делал это не для того, чтобы «завалить». Ему, просто было интересно, чего я стою и что знаю, чтобы потом рассказать друзьям про борькиного брата. (Он сам сказал мне об этом после экзамена). Оценки меня не интересовали, речь ведь шла не о получении стипендии. Предмет я знал и с удовольствием подыгрывал ему, не прося пощады. Саша поставил мне 5 баллов. Между прочим, в техникуме и в институте у меня была проблема и с преподавателями, знавшими моего отца. Но они специально не «гоняли» по предмету. Много расспрашивали об отце. Всегда вспоминали его с большим уважением. Спрашивали только — видел ли отец то, что я начертил или спроектировал.