Ленин - Антоний Оссендовский

– К такому биографу можно приспособить определение российских попов, которые о глупцах говорят, что являются они «олухами Царя Небесного»! – ответил он и начал смеяться громко и весело.

Был это смех удивительно беззаботный и совершенно искренний.

Ленин перебрался в Женеву, где основал газету, и здесь, в логове «льва» – Плеханова – начал войну с меньшевиками. Назвал их «дохляками» и «побитыми собаками», лающими на свою тень.

Наконец написал статью, которая привела в ужас даже Надежду Константиновну. Ленин доказывал, что меньшевики продались буржуазии.

– Так нельзя писать! – запротестовала Крупская. – Это уже ужасная клевета! Кто поверит, что Плеханов, Дейч, Чхеидзе являются предателями?!

Ленин смеялся, глядя на нее, а в его глазах было такое глубокое пренебрежение к опасениям жены и ее возмущению, что она умолкла и, подавленная, вышла из комнаты.

Социалисты не оставили этого обвинения без ответа. Ленин был вызван на партийный суд. Оставался спокойным, беззаботным, только в его зрачках зажигались дерзкие огоньки.

На вопрос, имел ли он намерение возбудить в широких рабочих кругах недоверие к партии, усмехнулся и ответил:

– Я употребил осмысленно такие выражения, чтобы рабочий класс понял мои слова дословно, разве что вы подкуплены буржуазией.

– Все же это является отвратительным оговором! – закричали судьи, срываясь с мест.

Он охватил сборище равнодушным взглядом и, пожав плечами, спокойным голосом объяснил:

– Борясь с противником, нужно всегда употреблять выражения, возбуждающие в толпе наихудшие подозрения. Собственно, так и поступил!

– Где ваши принципы моральности? – с негодованием спросил один из судей.

– Кто же это, товарищ, рассказал такие бредни, что у меня есть принципы и что я являюсь поклонником моральности? – ответил он вопросом он, щуря глаза.

– Существуют принципы этические, неизменные… – начал судья.

Ленин нетерпеливо прервал его:

– Товарищ, не тратьте слов и времени! В моем словаре понятия эти не существуют. Принцип мой: революция! Это уже и все! Для успеха все дороги и средства допустимы.

– Даже изготовление фальшивых денег или «займы» от жандармов? – крикнул с мест для публики какой-то молодой человек, ударяя себя в грудь.

– Отвечу! Товарищ, не имеете ли при себе клише банкнот? Я отпечатаю с него на дело партии и революции. А может, знаете какого жандарма, который хотел бы дать деньги на моего «Пролетария»? Так я охотно возьму.

Поднялся шум, крики негодования, проклятия.

Ленин поднял голову и хриплым голосом воскликнул:

– Товарищи! Мне больше нечего вам сказать. Ухожу и заявляю, что приговор ваш не свяжет мне рук, что буду поступать так, как того требует дело революции и партии большевиков, или настоящих социалистов, не лакеев, угодничающих либеральным фальсификаторам и демократическим шантажистам!

Однако противники вредили ему в Женеве на каждом шагу. Не мог даже найти для себя типографии. Был вынужден переехать в Париж.

Ленин с Крупской вели здесь тяжелую жизнь.

В России все попряталось или погибло, задушенное усиливающейся мрачной реакцией. Социалисты или отрекались от своих убеждений и переходили в лагерь легальных либералов, или оплакивали минувшие времена надежды, утверждая, что революция умерла на долгие годы, а может, даже навсегда. Никто уже не искал новых дорог, и только из далекого Парижа доносился одинокий, но могучий голос:

– Не давайте обмануть себя могильщикам революции, которую меньшевики и предатели нашего дела называют хаосом! Пережили мы период великой революции не потому, что семнадцатого октября 1905 года был оглашен манифест о российской конституции, не потому, что буржуазия начала протестовать против дряхлых форм правительства, но потому, исключительно потому, что в Москве вспыхнуло вооруженное восстание рабочих и что перед мировым пролетариатом на один месяц заблестел Петербургский Совет Рабочих Депутатов, как звезда путеводная. Ее эхо не умрет! Революция возродится вскоре, возникнут Советы рабочих, Советы победят!

Эти смелые слова, озаренные надеждой, были как далекие зарницы. Для одних последние раскаты улетающей бури; для других – фальшивые огни, пускаемые для страха; для еще других, а этих всего меньше оставалось в России, звучали они, как трогательные слова Евангелия, которые когда-то в мрачную пору преследования христиан проповедовали из укрытия апостолы и их ученики, поддерживая и укрепляя веру преследуемых, измученных, охваченных тревогой, не имеющих спокойствия ни дня, ни часу последователей дорогой и единственной для них правды.

В это время разрозненная, почти уничтоженная партия не могла снабжать своего пророка и вождя денежными средствами. Маленькие суммы, высылаемые из России, не оказывались достаточными для поддержания Ленина, Крупской, Зиновьева и Каменева, и в это время большая часть денежной помощи отдавалась на печатание газеты «Социал-демократ», в которой бросались лозунги надежды и призывали к бдительности, чтобы не растратить минуты, пригодные для поднятия красного знамени.

Были это годы голода и крайней нужды.

Ленин, питаясь черным кофе и сухим хлебом, целые дни проводил в Национальной библиотеке и обрабатывал ряд книг, которые позднее должны были стать Библией новой фракции революционного пролетариата. Не обращал уже никакого внимания на нападки социалистов из других фракций, на их издевательства и оговоры. Работал, не падая духом, непреклонный в своей вере и приближающий рассвет новой революции.

– Откуда эта вера и твердое убеждение, что придут другие времена, когда трудящиеся массы смогут направиться к своей цели? – спрашивал его порой Каменев.

Этот же самый вопрос читал Ленин в глазах Крупской и Зиновьева. Он поднимал голову, прислушивался, бдительный и хищный. Сдавалось, что это дикий зверь принюхивается и подстерегает, чувствуя приближающуюся добычу.

Щурил раскосые глаза, потирал руки и шептал прозорливо:

– Большая война неизбежна… Предчувствую ее каждой частицей души. Слышу ее тяжелый ход, и с каждым днем ее твердые шаги раздаются все громче, ближе. Приближается наше время! Время окончательной борьбы и победы!

Ничего больше не говорил. Больной, бледный, голодный, в потертой одежде, бежал он в библиотеку, читал, писал, как если бы опасался, что не успеет вовремя закончить работу, потому что того и гляди настанет минута необходимого действия, борьбы, для которых он – нищий, убогий эмигрант – старательно собирал, систематизировал и оживлял лозунги, складывал «священную книгу» новой веры, оружие для битвы и инструмент для уничтожения вражеской крепости.

После тяжелых лет угнетения совесть порабощенного российского народа начала пробуждаться. На далекой сибирской реке Лене эксплуатация и издевательство капитала привело к восстанию рабочих на золотых рудниках. Эхо полицейских выстрелов по безоружным людям понесло мрачную, раздражающую весть над бескрайними равнинами России. Отвечали им брожения в фабричных центрах, в кругах интеллигенции, в Государственной Думе, в российской и заграничной прессе. Власти уступили, и тотчас же революционные элементы заняли новые территории. В Петербурге и Москве появились легальные, хотя и крайние газеты «Звезда», «Правда» и «Мысль».

Ленин выпустил целое море своих статей.

Пробуждал в партийных товарищах гаснущую веру в возможность революции социальной, внушал отвращение к парламентаризму; приводил новые обвинения, осуждающие противников; утверждал, что западный социализм прогнил месте с легализмом социал-демократов. Швырял дерзко в лицо всего мира перчатку, заявляя, что только российский пролетариат революционный имеет силу для разрушения старого, отжившего, тонущего в маразме общества и выведения человечества на дорогу настоящего прогресса, идя во главе трудящихся всех рас и народов.

В этот период оживающего движения партия потребовала от Ленина, чтобы поселился он поблизости от российской границы, потому что нуждались постоянно в его советах и руководстве. В это время он покинул Париж и поселился пока что в Праге.

Ежедневно прибывали сюда товарищи из Петербурга и Москвы. Контакты с Россией не прекращались с тех пор ни на минуту. Ленин снова соединил и увеличил ряды партии, руководил газетой «Правда», в которой помещал статьи, реагируя на все эха жизни, готовил речи для наиболее смелого посла в Думе, товарища Малиновского.

Помолодел. Бурлил в нем и бил струей неисчерпаемый запас сил. Не спал, не ел, совещался с гостями, работал за письменным столом, рассылал частные письма, циркуляры, сообщения. Снова становился вождем.

Товарищи думали, что руководит он актуальными делами партии. Он же готовил ее к большим действиям, так как чувствовал и верил непоколебимо, что давно ожидаемая минута приближается быстро и неумолимо.