У самой границы - Анатолий Чехов

На обратной стороне бумажки была набросана полу-стершаяся схема. Сначала он не обратил особого внимания на эту схему, но потом заметил знакомые названия: «Наволок», «Большие бугры», «Сосна», «Остров». Присмотревшись, он увидел, что на линии, соединяющей точку «Сосны» с «Большими буграми», цифры: «1 460 шагов». От сосны к обрыву наволока вела коротенькая стрелка с пометкой: «Грот», «Выход источника».

Саша только подумал, что бы это могло быть, как увидел в противоположных концах бумажки два продолговатых, наполовину зачерненных ромбика, похожих на стрелки компаса. Ромбики были направлены под углом друг к другу, а идущие от них линии сходились где-то возле Больших бугров.

Объясняя, как чертят карты, старший лейтенант говорил, что обычно на карте ставят где-нибудь сбоку одну стрелку, указывающую север и юг. И действительно, на этой схеме была такая еле заметная стрелка с пометками «С» и «10». Зачем же тогда еще две стрелки, указывающие на Большие бугры? Саша попробовал разгладить листок на коленке, чтобы лучше разобрать, что было написано рядом со стрелкой, и нечаянно прорвал бумагу. Он хотел было ее соединить, но листок, разорвавшись наполовину, стал рваться еще дальше, и Саша решил пойти домой и перерисовать схему в свой «Бортовой журнал».

Нюра и Аграфена Петровна были чем-то заняты возле сарая, там же вертелся и Алька. Саша осторожно прошмыгнул в комнату. Разложив перед собой схему на столе, он открыл дневник и быстро его перелистал. В глаза ему бросилась недавняя запись: «Полководец Суворов с самого детства тренировал свою волю, обливался холодной водой и спал на жесткой постели».

Ниже было записано: «С завтрашнего дня собирать семена».

Саша вспомнил, как на совете отряда дал слово привезти пять килограммов семян разных деревьев. Эти семена они хотели отправить сталинградским ребятам для питомника, а он даже и не начинал их собирать.

Саша перевернул страничку, чтобы на чистой ее стороне нарисовать схему. Что такое? Почти вся страница была заполнена размашистым почерком. Над буквами «т» стояли черточки, чего Саша никогда не делал, «з» и «ч» были подрисованы.

«…У того, кто занят большой и любимой работой, не может быть плохого настроения. Ошибки исправляют делом…» — бросились в глаза первые строчки.

Саша стал читать дальше:

«Если ты поставил перед собой задачу и выполнил ее, это значит, что ты преодолел трудности, и твоя воля стала крепче. Будешь настойчивым и смелым — любое дело доведешь до конца».

Кто мог это написать? Дядя Андрей? Конечно, он! Ошибка — это его, Сашкин, выход на границу. А какое же дело до конца доводить?..

Вот насчет силы воли дядя Андрей был прав. Хуже всего получилось у Саши, когда он не выучил по-английскому числительные. Он откладывал, откладывал и мучился, и ходил, как больной,- настроение было самое противное. А потом — хлоп! — за числительными в учебнике параграф: «Уот тайм из ит?» («Который час?»). А какой тут может быть «тайм», когда он толком и не запомнил, как по-английски восемь или там двенадцать. Ну, конечно, «схватил» он двойку. А потом обозлился и два дня долбил и часы, и числительные: решил умереть, а не сойти с места, пока не выучит. Оказалось, совсем нетрудно. Зато когда выучил, честное слово, был самым счастливым человеком на свете. Пожалуй, с этого дня он и начал по-настоящему воспитывать свою волю.

Саша перерисовал в «Бортовой журнал» схему и подумал, что схему эту отец рисовал прямо с участка заставы, а дядя Андрей весь участок знает. Саша сунул дневник в полевую сумку, запрятал бумажку в гильзу и распахнул окно. Неподалеку верхом на заборе сидел Алька.

— Ты не знаешь, где папа? — крикнул Саша.

— Там…- неопределенно махнул рукой Алька.

«В комнате политпросветработы»,- выходя во двор, подумал Саша. Он прямо с разбегу распахнул знакомую дверь и, держа в руке свою сумку, остановился.

— …Для всех нас большая честь служить на заставе имени Героя старшины Панкратова…- У накрытого кумачом стола стоял старший лейтенант Лузгин.

Саша понял, что дядя Андрей проводит беседу с пограничниками.

Саша не знал, уйти ему или остаться. Старший лейтенант посмотрел на него и ничего не сказал. Председательствовавший Лавров молча указал на стул возле стенки. Саша потоптался у порога, прошел к стулу и сел,- спрашивать сейчас о записи в дневнике было не время.

— …Панкратов отбил у противника остров, парализовал батарею, сковал движение противника по единственной на нашем участке дороге и этим создал серьезный перелом в ходе боев…- Говоря о переломе в ходе боев, старший лейтенант ни полслова не упомянул о том, как он со своим взводом шел через горящий лес, ни о Лаврове, который вместе с Панкратовым целых два дня удерживал остров и, когда остался один, держался еще сутки, прикрывая отход заставы.

Саша знал: дядя Андрей никогда не говорил о своих заслугах. Как видно, не любил говорить о себе и Лавров.

— …Шестого июля сорок первого года противник силою двух батальонов перешел государственную границу и окружил нашу заставу,- продолжал старший лейтенант.- Двадцать шестого июля мы по приказу командования прорвали кольцо окружения и с боями начали отход, без продуктов, со всем вооружением и ранеными. Мы прошли сто шестьдесят километров по территории, занятой врагом, в условиях резко пересеченной местности, и только тридцатого июля соединились с основными силами…

Слушая дядю Андрея, Саша читал тексты лозунгов вокруг портрета отца. Сверху было написано: «Никакое численное превосходство противника не может заставить пограничника отказаться от боя с проникшим на нашу территорию врагом».

Рядом с портретом, на полосках кумача висели короткие надписи:

«Бдительность — сильнейшее оружие пограничника».

«Принял присягу — от нее ни шагу».

«Беспечность допустил — врага пропустил».

И слева от портрета крупными буквами:

«Всегда и везде будь таким, каким был Панкратов».

— …С каждым днем,- продолжал старший лейтенант, — все больше наглеют враги мира и демократии, все больше активизируется иностранная разведка. Встречая десятую годовщину героической обороны заставы, мы помним имена тех, кто отдал свою жизнь за Родину, помним славное имя нашего героя — старшины Константина Панкратова. Мы всегда и везде должны твердо помнить, что все иностранные разведки стремятся заслать к нам в Советский Союз больше шпионов, чем в любое другое государство. И мы с вами обязаны не допустить ни одной провокации, ни одного нарушения советской границы!

— Кто просит слова? — поднялся Лавров.

— Я! Разрешите мне! — крикнул, поднимая руку, сидевший в первом ряду шофер Зябрин.

Саша заметил, как недовольно поморщился Лавров, а старший лейтенант принял спокойно-невозмутимый вид.

— Слово имеет Зябрин,- сказал старшина.

— Весело и радостно на душе каждого из нас, когда мы готовимся к нашему празднику! — без передышки выпалил Зябрин.

Начало у него вышло гладко, но, сообщив о своей радости, он запнулся и, нахмурив брови, уставился глазами в стол, обдумывая следующую фразу. Потом, не поднимая глаз, как бы между прочим, полез в карман гимнастерки, но, ничего там не отыскав, стал лихорадочно шарить по всем карманам. Наконец, выудив откуда-то клочок бумажки, Зябрин откашлялся и продолжал:.

— Вдохновляет меня великая честь,- читал он по бумажке,- быть воином нашей славной Советской Армии, воином нашей Родины, великая честь доблестно и мужественно защищать границы на заставе имени Героя Советского Союза старшины Панкратова. Я, Зябрин Роман Сергеевич, хорошо занимался на учебном пункте, получил две благодарности, взысканий пока не имею и в дальнейшем обещаю быть бдительным…

Зябрин сел. Саше стало как-то неловко за него, но все. держались так, будто Зябрин сказал то самое, что и полагалось. Только старшина Лавров иронически улыбнулся, да как будто чего-то ждал старший лейтенант.

— А ну, давайте я скажу,- раздался густой и низкий голос.

— Ага, Зозуля,- обрадовался старшина.- Слово имеет сержант Зозуля.

Высокий, внушительного вида Зозуля поднялся и заслонил собой окно. В день приезда Саши был он в поварской куртке, а сейчас в гимнастерке с двумя орденскими планками на левой стороне груди.

— Я так думаю,- начал Зозуля,- от скромности наш Зябрин не помрет…

По рядам пробежал легкий смешок.

— Вот ему и радостно, и счастье его великое вдохновляет, дохать ему не дает, а вот я спрошу, что ж тебя вдохновило в казарме стрельнуть? Тоже от успехов или как?.. А вчера ходит Зябрин по заставе и хвалится: «От я каже, Гали письмо напысав, так напысав!..» (Зозуля, когда хотел сказать особенно выразительно, говорил по-украински.) «Ты, каже, Галя, пытаешь, як тут у наряды ходють? Так от я тоби и отповидаю: иду я до граныци з балалайкою, лизу на стину, ногы до финнов звишу и граю им «Пидгорну», а воны, каже, мене слухають…» Нет, чтоб растолковать той же Гале, что на границу, мол, ходить не баранку крутить,- того и гляди, ненароком из своих кого поймаешь да километров за восемь на заставу приведешь…