Чучело и его слуга. Я был крысой - Филип Пулман

переходила из рук в руки, горюя о том, что отказала обаятельному Чучелу, который хотел на ней жениться. Когда же они вновь обрели друг друга, то стали совершенно счастливы.

Чучело теперь целыми днями гуляет по Долине Ручьев, играет с детьми Джека, отгоняет жадных птиц от молодого зерна и наслаждается свежим воздухом. Птиц он направляет к специальной кормушке за сараем, где для них всегда насыпаны разные семена, а еще он держит в пиджаке гнездо, куда пускает маленьких птичек выводить птенцов. Воробьи и малиновки выстраиваются в очередь, чтобы посидеть за пазухой у знаменитого Чучела. Существует даже особый список, куда они заранее записываются. А Чучело и его Метелка так гордятся птенцами, как будто сами их высидели.

– А разве у Джека есть дети? – спросите вы.

Конечно есть. Несколько лет спустя, когда Джек вырос, он женился. Его жену зовут Розина, а их детей – Джульетта, Роберто и Мария. И все они очень счастливы. Их крестной матерью стала Бабушка Ворона. Она воспитывает детей в строгости, а они ее очень любят.

Когда зимними вечерами, сытно поев супа, все сидят у камина, дети играют на полу, а ветер ревет в трубах, Чучело и его слуга вспоминают свои приключения и благословляют тот день, когда они повстречались. Джек уверен, что еще не родился на свет слуга, у которого был бы такой замечательный хозяин. А Чучело готов поклясться, что никогда в мире ни у одного Чучела не было такого честного и преданного слуги, как Джек.

Я был крысой

Эта история написана для Джека, Кейт и Рози

Я был крысой!

Старик Боб жил со своей женой Джоан неподалеку от рынка, в том же самом доме, где прожили жизнь его отец, и дед, и прадед – все, как один, сапожники. Сапожничал и Боб, а Джоан была прачкой – как ее мать, и бабка, и прабабка, и так далее, сколько можно упомнить. Родись у них сын – стал бы тачать сапоги в свой черед, а появись дочка – научили бы ее стирать белье, и все продолжалось бы дальше, как повелось спокон веку. Да только не родилось у них ни сына, ни дочки, как ни мечтали они о ребеночке, а теперь, под старость лет, уж и надеяться было нечего.

И вот однажды вечером они сидели на кухне: старушка Джоан писала письмо племяннице, а Боб набивал каблуки на пару крохотных алых туфелек, что смастерил не на заказ, а просто для удовольствия. И тут в дверь постучали.

Боб вскинул голову:

– Никак, стучится кто? А который час?

Часы с кукушкой ответили раньше, чем Джоан успела сказать хоть слово: десять вечера. А когда кукушка замолкла, снова раздался стук, громче прежнего.

Боб зажег свечку и пошел через темную мастерскую – открывать.

В свете луны за дверью стоял маленький мальчик в ливрее пажа – некогда роскошной, но теперь изорванной и перепачканной. И сам он был чумазым и в царапинах.

– Господи помилуй! – ахнул Боб. – Ты кто такой?

– Я был крысой, – ответил мальчик.

– Что-что? – переспросила Джоан из-за спины мужа.

– Я был крысой, – повторил мальчик.

– Кем-кем? Да что за вздор! – Джоан протолкалась к двери. – Где ты живешь? Как тебя зовут?

Но мальчик только и смог, что повторить:

– Я был крысой.

Старички впустили его в дом, и отвели на кухню (потому что ночь выдалась холодная), и усадили у очага. Мальчик уставился на огонь во все глаза – как будто видел его впервые в жизни.

– Что же нам делать? – шепотом спросил Боб.

– Надо накормить бедняжку, – шепнула в ответ Джоан. – Дадим ему хлеба с молоком, как моя матушка, бывало, нам делала.

И она налила в кастрюльку молока, и поставила подогреться, и накрошила в миску хлеба, а Боб между тем не отставал от мальчика, пытаясь разговорить его хоть немного:

– Ну, и как же тебя зовут?

– Никак.

– Не может такого быть! Всех как-то зовут! Я вот – Боб, а это – Джоан. Такие у нас имена. А как твое имя?

– Не помню. Я его потерял, – сказал мальчик и снова добавил, как будто это объясняло все: – Я был крысой.

– Ох, – вздохнул Боб и зашел с другого бока. – Красивая у тебя ливрея! Ты, верно, у кого-то в услужении?

Мальчик посмотрел на свою рваную ливрею с таким удивлением, будто только что ее заметил.

– Не знаю, – промямлил он наконец. – Не знаю, что это значит. Наверно, да. Может быть.

– В услужении, – пояснил Боб, – это значит, что ты – чей-то слуга. Что у тебя есть хозяин или хозяйка и ты на них работаешь. Ну вот, например, пажи вроде тебя – они обычно ездят со своими хозяевами в карете.

– А-а! – мальчик немного приободрился. – Да, это я помню. Я был хорошим пажом. Я все делал как надо.

– Само собой, – кивнул ему Боб и привстал, отодвигая стул, чтобы пропустить Джоан: та уже несла к столу миску теплого молока с хлебом.

Едва она поставила еду перед мальчиком, как он, не теряя ни секунды, подался вперед, макнул лицо прямо в миску и жадно зачавкал, вцепившись грязными ручонками в край стола.

– Что ты творишь? – воскликнула Джоан. – Боже мой, боже мой! Так нельзя! Возьми ложку!

Мальчик поднял голову – брови у него были в молоке, хлеб набился в нос, с подбородка капало.

– Бедняжечка! Совсем ничего не умеет, – вздохнула Джоан. – Ну-ка пойдем умоемся, милый. Приведем тебя в порядок. Ох, а руки-то какие грязные! Только посмотри на себя!

Мальчик попытался посмотреть на себя, но тут же снова уставился на миску с молоком и хлебом.

– Это вкусно, – пробормотал он. – Мне нравится…

– Никуда твоя миска не денется, – заверил его Боб. – Я за ней присмотрю. Не волнуйся, я уже поужинал.

Мальчик страшно удивился – и как будто не поверил. Пока Джоан подталкивала его к кухонной раковине и наливала горячую воду из чайника, он то и дело оглядывался на Боба и миску, и даже когда старушка принялась умывать его, так и норовил вывернуться у нее из-под рук, чтобы посмотреть, держит ли Боб свое слово.

– Так-то лучше, – сказала Джоан, вытирая его полотенцем. – А теперь будь так добр, возьми ложку. Странно, что тебя