Никто не будет по ней скучать - Кэт Розенфилд

было не только в этом. В какой-то момент я снова начала выдумывать истории. Их я рассказывала себе, возвращаясь к трейлеру после встреч с ним, и у всех были самые сопливые, глупые концовки, которые вам доводилось слышать. Потому что если бы я стала девушкой Дуэйна, им пришлось бы меня заметить. Им пришлось бы признать, что я не мусор, что они ошибались, что зря судили меня. Я была постыдным секретом Дуэйна, но вот вам мой: когда тебя всю жизнь отвергали, больше всего на свете ты хочешь не сбежать. Ты хочешь, чтобы тебя приняли. Чтобы все обняли тебя, приветствуя в своем особом клубе, где для тебя приберегли особое место. И мечтала ли я о «жили долго и счастливо»? О том, что мы построим жизнь вместе, о маленьком домике с кружевными занавесочками, о том, что буду женушкой с ребенком на руках, целующей мужа перед тем, как он уйдет на работу. Представляла ли себе, как мы приходим вместе на барбекю в самый жаркий период августа, где улыбающиеся одноклассники обнимут меня, похлопают Дуэйна по спине и скажут: «Отлично, парень», восторгаясь нашим ребенком…

Ну конечно.

Потому что я гребаная идиотка.

На самом деле случилось вот что: я рассказала Дуэйну о своей беременности, увидела, как вся кровь схлынула с его лица, и поняла, что совершила ужасную ошибку. Та фантазия, жаркий летний день и ребенок в маленькой распашонке, замерла и со звоном разбилась на миллион блестящих осколков. К тому времени, как я добралась домой, новости меня опередили, и папа уже ждал меня с таким лицом, которого я никогда раньше не видела.

В тот вечер мы много чего наговорили друг другу. О некоторых вещах я не могу думать до сих пор. За годы своей жизни я была своему отцу поддержкой, неожиданностью, ответственностью. Но тогда я впервые стала разочарованием. От боли в его голосе я сделала бы что угодно, чтобы все исправить – вот только это было бы еще хуже. Когда я сказала слово «аборт», он обхватил мое лицо руками.

– Моя девочка, – сказал он. – Со дня твоего рождения не было ничего, что я бы для тебя не сделал. Слышишь? Я бы убил за тебя. Я бы пожертвовал своей жизнью. Но это… – Он замолчал, сжимая губы и сдерживая эмоции. – Я не смогу с этим смириться. Это невинная жизнь. Поэтому выбирать тебе, девочка. Я не буду тебя останавливать. Даже если бы мог, я бы не стал, потому что ребенок внутри твоего тела и право на выбор – твои. Но это неправильно, Лиззи. Это я точно знаю.

Иногда я думаю, смогла ли бы это сделать. Даже когда на меня давили отцовские слова, я могла бы решить на это пойти. Но мне не выпало шанса, потому что в доме Дуэйна обсуждалась эта же новость и проповедник занимался тем, чем и обычно – проповедовал. И в итоге это почти казалось судьбой. Словно мы шли по пути, проложенному для нас много лет назад каким-то кукловодом с пристрастием к чрезмезной драматичности и дерьмовым чувством юмора. Была ранняя весна, не лето, и мы уже не были детьми, но все остальное было таким же: седан проповедника подъехал к свалке, на этот раз за рулем был Дуэйн. Он вышел, поковырял носком в грязи и сказал то, что вынудил его сказать отец.

– Я хочу сделать все правильно.

Я посмотрела на него, скрестив руки на груди. Тогда у меня еще не было видно живота.

– Да? – спросила я.

Мальчик, мой мальчик, поднял взгляд и посмотрел мне в глаза.

– Да, – сказал он, а затем добавил так тихо, что мне пришлось напрячь слух: – Я хочу на тебе жениться.

Может, это и правда. Я не знаю. Может, у Дуэйна тоже были тайные мечты о барбекю и детишках, или, может, он просто не хотел идти по предопределенному пути. В Коппер Фолз он был героем, золотым мальчиком, который бросил ноу-хиттер и имел перед собой великолепное будущее. В университете штата он был бы лишь маленькой рыбкой в большом пруду, даже не стартовым питчером, несмотря на стипендию. Может, он боялся не быть особенным. Но по мнению местных будущему Дуэйна помешали, а я была коварной распутницей, испортившей все своими злыми яичниками.

– У него была вся жизнь впереди, – говорили они. Я серьезно, они это говорили. На нашей свадьбе. Представьте, каково услышать такое по дороге к алтарю, как будто парня, за которого вы выходите замуж, настиг рак. Тогда у меня был срок четыре месяца, живот все еще едва выпирал, что только сделало хуже, когда я потеряла ребенка. Я знаю, в городе есть еще люди, считающие, что я все это придумала, что я вообще не была беременна. Но я была. Я доносила ребенка до ноября. Погода была мокрой и холодной, холоднее обычного, а мой живот к тому времени вырос настолько, что нарушал мое равновесие. Тем утром я вышла и увидела вырывающийся изо рта пар, но не заметила лед. Я упала, и потом мне сказали, что это было началом, в тот момент плацента отслоилась, а мой ребенок начал умирать. Но я не знала. Я ничего не знала. Я встала, мне было больно, но кровь не шла, и я решила, что все в порядке. Всего неделю спустя медсестра в больнице не нашла сердцебиения, только тишину. Потом они накачали меня препаратами. Я была благодарна настолько, что чувствовала себя виноватой.

И вот она. Моя печальная история. Потом были еще события, конечно, но ничего нового. Еще десять лет в Коппер Фолз. Десять лет, ставшие остатком моей жизни. И если вы гадаете, почему я осталась, то вы не знаете, каково это – быть восемнадцатилетней девушкой с ипотекой, мужем и ноющей грудью, которая безостановочно сочится для младенца, которого нет. Вы никогда не строили жизнь для семьи, чтобы потом оказаться в клетке на двоих. Это не то, что вы себе представляли, но то, что вы знаете. Это безопасно. Можно жить так и дальше. Правда в том, что мы с Дуэйном никогда даже не обсуждали развод, как и не обсуждали ребенка, когда его не стало. Мы были словно двое утопающих посреди океана, цепляющихся за жизнь на хлипком куске дерева. Конечно, всегда можно ослабить хватку, позволить себе утонуть, опуститься на самое дно. Но если он не отпускает, стоит ли быть первой?

И, может, я не хотела отпускать. Может, я все еще его любила. Я даже представляла, что Дуэйн хотел первого ребенка и, возможно, захочет попробовать снова. Все думали, я поймала его, но в нашей жизни, во мне, было