Никто не будет по ней скучать - Кэт Розенфилд

– То есть их украли? – осторожно спросил он.

– Мне до сих пор это не ясно, – сказал Херли. – Знаете, работая в этих местах, такое видишь часто. Узнаешь людей, можешь определить, у кого есть зависимость. Мне казалось, Лиззи не из таких. Но только сотрудники знали, где мы храним лекарства, и у того, кто их взял, был ключ. Это очевидно был не я, поэтому…

– Метод исключения, – сказал Берд. – Ясно. Что за медикаменты?

Тон Херли изменился; ему комфортнее было говорить о работе, чем назвать погибшую женщину воровкой.

– Трамадол. Это опиоид, обезболивающее. В основном мы даем его собакам, но он действует и на людей.

– Трамадол, понял. Так что случилось?

– Все это было так странно, – сказал он, снова с оттенком сожаления. – Когда я спросил ее об этом, она словно закрылась. Даже не отрицала, просто ничего не говорила. Вообще. Я правда пытался, детектив. Я сказал ей, что мы можем обо всем забыть, если она просто вернет лекарства. И я имел это в виду. Последнее, чего мне хотелось, это увольнять ее. – Он помолчал, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. – Она не спорила. Просто сняла халат и отдала мне, а потом ушла.

– Она что-нибудь сказала? – спросил Берд.

– Да, – ответил Херли. – Никогда этого не забуду. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Мне правда нравилось работать здесь. Я должна была знать, что долго это не продлится».

Глава 16

Мы почти добрались до конца. До большого взрыва и всего после. До крови на стене и ковре; тела под одеялом; полицейских, собирающих раздробленные зубы и осколки костей щипцами и бросающих их в ведро, обозначенное: УЭЛЛЕТТ, ЭЛИЗАБЕТ. Интересно, что они сделают с этим, смоют ли их где-нибудь в раковину или похоронят со всем остальным. Интересно, что они напишут на моем могильном камне, если он вообще у меня будет. Всегда кто-то другой решает, как вас запомнят. На надгробии оказывается то, кем они вас называли.

Дочь. Жена. Любимая. Лгунья. Дешевка.

Единственное, что они точно не напишут – «Мать», потому что никто никогда так меня не звал. Ему не предоставилось шанса.

Мой малыш.

Мой идеальный мальчик. Так странно было его увидеть. Они дали мне его, звернутым в одеяло, и совсем не было видно, что он еще не полноценен. Его глаза были закрыты, рот открыт, а крошечные кулачки немного сжаты в воздухе, словно он хотел драться. Все с ним было нормально, кроме того, что он не дышал.

Мы с Дуэйном никогда не говорили о ребенке. У него никогда не было имени. Мы были такими глупыми детьми, нам это было не по зубам, мы как щенята тыкались носами вслепую, пытаясь жить. Имя было лишь еще одним выбором, который мы не смогли сделать. Мы согласились, что лучше подождать и посмотреть, на кого он будет похож. Джеймса, Хантера или Брэйдена. Я с нетерпением ждала встречи с ним, когда он еще был жив внутри меня. А потом он родился, его не стало, и больше не о чем было говорить. Нечего сказать, включая имя. Неизвестно, как о нем упоминать.

Но кто-то может вспомнить о нем сейчас. Когда это удобно. Какая-то заносчивая старая сука из церкви на холме может попробовать поизрыгать тупые банальности о том, как мы воссоединились на небесах, пока земля смыкается у меня над головой.

Если она это сделает, я надеюсь, что слова затрянут у нее в горле. Надеюсь, она будет давиться ими, пока не посереет, совсем как он, когда они дали мне его подержать.

Все равно это чертова ложь. Ребенок был невинным. Он ничего плохого не сделал, потому что он ничего никогда не делал, точка. Куда бы он ни отправился, я надеюсь, это приятное место, но туда нет входа мне подобным.

Это Рождество должно было быть моим последним в Коппер Фолз. Это был хороший год, насколько это возможно. Папа выиграл контракт на переработку отходов от проекта штата по сносу заброшенных зданий за чертой города, и вдобавок он подрабатывал на местных охотников, освежевывая для них оленей, как потом стала делать и я, поэтому у нас внезапно стало больше денег, чем когда-либо. В тот год мы не питались «куриным» жарким, может, раз или два по своему желанию; оно мне даже начало нравиться, скажу я вам. Дом у озера к тому времени тоже был полностью отделан, хотя папа сдержал слово и сдавал его только местным; тот факт, что Тедди Рирдон уже отошел в мир иной, не имел для него значения. Обещание есть обещание.

И еще мне было семнадцать, я наконец-то стала симпатичнее, почти преодолев этот промежуток неловкой нескладности, разделяющий маленьких девочек и девушек. Я уже продумала план после выпуска: сначала колледж, потом работа ассистентом ветеринара. Этой частью я делилась с теми считаными людьми, кто удосуживался спросить, но было кое-что еще. Мое тайное стремление, о котором я не рассказывала никому, потому что не хотела, чтобы надо мной посмеялись. Получив сертификацию, я собиралась уехать навсегда, в город, где я могла бы подрабатывать и оплатить себе ветеринарную школу. На это понадобилось бы время, но я не возражала. После семнадцати лет в Коппер Фолз одна только мысль о жизни где-то еще была захватывающей. Не то чтобы все было плохо; на самом деле какое-то время все было сносно. Дети, издевавшиеся надо мной, когда мы были маленькими, больше этого не делали по той простой причине, что всем это надоело. Мы все знали друг друга слишком долго. В издевательствах надо мной не осталось удовольствия; у них закончились насмешки, а у меня – колкие ответы. Осталось только черствое, вялое презрение, которое даже не стоило черпать со дна бочки. Мы оставили друг друга в покое. Когда я проходила мимо них на улице или в школьном коридоре, они смотрели сквозь меня, словно я была заколоченной витриной, дверной ручкой, странным пятном на тротуаре. Просто частью фона.

Поэтому казалось таким невероятным, что Дуэйн обратил на меня внимание. Выбрал меня. Расти вместе с кем-то – очень любопытная вещь, можно видеть, как сильно они меняются и насколько все равно остаются собой. Он одновременно был и не был тем же мальчиком, который убил Лоскутка все те годы назад, который рыл носком землю свалки, извиняясь передо мной. К тому времени он вырос, стал широким в плечах, с густой каштановой шевелюрой и тяжелой челюстью, которая начинала преобладать над мальчишеской округлостью его лица. Небольшие просветы виднелись между его зубами каждый раз, когда он улыбался, а он это делал часто; у него не было причин, останавливавших бы его. Он был самоуверен, как бывает с красивыми подростками; он был убежден, что люди