Живущие в подполье - Фернандо Намора

Пожалуй, он еще успеет выпить чашку кофе в соседней со студией кондитерской, сев около двери, откуда увидит каждого, кто пройдет мимо. Например, Жасинту. Он скажет помощникам: "Сегодня вы свободны. У меня гости, скульптор из Милана". Они, конечно, не поверят. Но какое это имеет значение?

Васко вошел в кондитерскую. На своем обычном месте сидел вышедший на пенсию рабочий. Очки в тонкой оправе на исхудалом лице. Такие обычно читают от доски до доски вечернюю газету и бывают подробно осведомлены обо всех судебных процессах. Сидящая за соседним столиком женщина из простонародья, из тех, что любят бить себя кулаком в грудь, обращалась к нему громовым голосом, едва ли не требуя, чтобы и остальные приняли участие в разговоре. Конечно, она жила где-то неподалеку и чувствовала себя в кондитерской как дома. У нас еще встречаются островки, заселенные провинциалами, приехавшими в столицу и даже в ней родившимися, — последние оплоты общительности. Женщина хвасталась, что продала какому-то "наполовину свихнувшемуся" холостяку вырезанные из журнала снимки полуобнаженных женщин.

— У него все стены заклеены этими бесстыдницами. Кино, да и только.

Начало было многообещающее. Рабочий-пенсионер, сохраняя строгое выражение лица, переменил позу и с наслаждением закурил.

— Настоящие ему не нужны, с него довольно бумажных. Он живет один, родители умерли, но оставили ему капиталец. Деньжонки у него водятся, понятно? Однажды бедняга признался мне: "Знаете, сеньора Мариана, я провел дивную ночь с той девицей, что вы принесли на прошлой неделе. Какая женщина! У вас не найдется еще одной с таким телом?" Этот горемыка листок бумаги называет женщиной! Когда я приношу ему фотографии, он говорит мне рассказчика с упреком уставилась на Васко, словно призывая быть внимательнее, — он говорит мне, вы слушаете? "Эта не годится, эта подходит", — все зависит от пышности груди, и дает кучу денег.

Женщина отпила кофе, чтобы для пущего эффекта выдержать паузу, и завершила негодующим тоном:

— А когда я прихожу домой и отдаю кредитки моему муженьку, он, негодник, еще издевается надо мной! Виданное ли дело, сеньоры! Слышишь от него одни насмешки: "Сегодня ты опять подцепила молодчика?.." Беда, да и только!

Васко бросил на прилавок мелочь, а пенсионер расправил газету, делая вид, что эта глупая болтовня его вовсе не интересует.

Через полчаса Васко остался в мастерской один. Помощники испарились, ничего не сказав в ответ на его неуклюжую ложь. Смешное мальчишество. Теперь оставалось только ждать. Он спрятал ручные часы в карман пиджака, не желая замечать время.

Наконец появилась Жасинта. Она вошла в студию спокойно, без удивленных возгласов, словно давно привыкла к подобным местам. Однако немного погодя, когда она стала оглядываться, в глазах ее появился испуг, как у зайца, вдруг обнаружившего в двух шагах от себя капкан.

— Какой беспорядок! Как можете вы, художники, двигаться, я уж не говорю вдохновляться, среди такого хаоса?

— Вопрос не новый. Я слышал его от многих, и всегда составлял мнение о людях, которые его задавали.

Реплика Жасинты, напомнившая ему о том, что так любила повторять Мария Кристина, пока не отказалась от намерения завладеть его последним прибежищем, успокоила Васко. Теперь он мог быть резким и даже отвергнуть ее.

— Вы рассердились, Васко?

Это коварное "Васко", произнесенное с нарочитой фамильярностью, придало ему смелости. Попытавшись взять у нее сумочку, он шутливо ответил:

— У художников, признаюсь вам, свое представление о порядке и беспорядке. Вероятно, поэтому они уходят из дома, когда прислуга начинает убирать квартиру…

— Что значит "свое"?

— Отличное хотя бы от вашего, насколько я понимаю.

Жасинта чувствовала себя не в своей тарелке, точно сова, которая решила не закрывать глаз при дневном свете. Она теребила сумочку, не выпуская ее из рук не только по рассеянности, но и потому, что с сумочкой чувствовала себя уверенней. То же происходило и с Марией Кристиной в те редкие дни, когда она отваживалась прийти сюда.

— А разве вам известны мои мысли?

Она спорила без азарта. Просто произносила слова. Совсем как Мария Кристина. Это открытие доставило ему удовольствие. Обе чем-то напоминали друг друга.

— Не откажите сообщить мне о них.

Жасинта улыбнулась, но улыбка ее была искусственной, точно она позировала фотографу. Смеялся только рот с тщательно ухоженными, хотя и немного пожелтевшими от никотина зубами. Васко все увереннее подталкивал зайца к ловушке, ослеплял сову необычностью обстановки. Тогда он и не думал, что это для него единственная возможность вести игру.

— Если уж вам так хочется, давайте сразу договоримся: я буржуазна до мозга костей, погрязшая в быту, раба пылесоса и прочих достижений техники. Но если вы убедитесь в обратном, не вздумайте просить у меня разъяснений.

— Вы мне угрожаете?

— Чем может угрожать женщина с умственным развитием прислуги?.. Ну, оставим препирательства, я слабый противник, и продолжайте заниматься своим делом, если желаете доставить мне удовольствие. Вы ведь работали?

— Я ждал вас.

— Ах да, я предложила себя в натурщицы… Вероятно, поэтому вы так грубо выхватили у меня из рук сумочку, опасаясь, что я сбегу? Прежде чем мы приступим, признаться откровенно, мне хотелось бы видеть ваши руки, как бы это сказать? — в действии.

— В действии?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду…

— Чем же вас привлекают мои руки?

— Они мускулистые, могучие, грубые. Руки мужчины. — Она замолчала, проглотила слюну, чтобы справиться с мешавшим говорить волнением. — И жестокие.

Васко почувствовал, что эти слова обожгли его. В них слышалась страсть, преодолевшая сдержанность первых минут. Мария Кристина и Жасинта могли быть похожими во многом, только не в этом, а он всегда мечтал встретить женщину, которая не признавала бы страсть лишь как условие, предусмотренное брачным контрактом, без чего она становится непристойностью. Однако он решил пока сопротивляться, растопырил пальцы и стал разглядывать их с подчеркнутым самодовольством.

— Толстые, грубые…

— Я сказала, мускулистые, могучие…

— Но также и грубые. Знаете, для меня это открытие. Теперь я понимаю, почему они так неловко приступают к работе.

— Пожалуйста, не шутите.

— Будь у вас чуть побольше проницательности, вы догадались бы, что я не шучу.

Он и впрямь не шутил. Да и она тоже. Эти руки, жестокие и порочные, пленили ее. Она жаждала ощутить их прикосновение, медленно согнула его растопыренные пальцы, приложила их к груди и замерла, прикрыв глаза. Почувствовав, что он лишь вяло поглаживает, Жасинта, никак этого не ожидавшая, выпустила руку Васко.

— Ознакомились с моделью? Она вам подходит?

Жасинта предлагала себя, но ей не хотелось, чтобы Васко, этот отшельник, этот дикарь с грубыми руками, лишил ее иллюзий. Все должно произойти так, как она рисовала себе. Как произошло бы накануне, на склоне дня, если бы в ста метрах от студии Малафайи не послышался шум, не похожий на монотонное поскрипывание сосен. Время для натиска было упущено, и теперь не следовало торопиться.

— Вы мне не ответили. Вы уже представляете, что будете делать? — Голос ее стал настойчивым, нетерпеливым. — Голову, бюст, что-то другое? Отвечайте, но молчите!

Он разглядывал ее с вежливым презрением. Хотя, если говорить откровенно, его волновало нетерпение Жасинты.

— Я отвечу очень скоро. Но пока я еще не изучил модель.

— Я облегчу вашу задачу.

Минуту спустя она стояла перед ним обнаженная, и глаза ее смотрели с мольбой сквозь горячую пелену, которая их заволокла.

— Подойдет вам… такая?

Обладание было грубым, как насилие. И через час он с наслаждением и тревогой понял, что это только начало. Жасинта не была похожа на Марию Кристину — она не станет страдальчески морщиться, завершив то, в чем не могла отказать мужу, не станет отчужденно молчать или говорить пустые фразы, чтобы вернуть чувствам пристойность, погасить их пыл. В этом теле, теле Жасинты, огонь, вспыхнув, становился всепожирающим. И, разжигая его настойчиво и умело, — Жасинта загоралась сама. "Целуй меня, любимый. Мучай меня, оскорбляй, делай со мной все, что хочешь". И пока губы Жасинты касались его затылка, груди, живота, Васко охватывала дрожь, ему передавалось ее неистовство. Отныне скука, желание, сострадание станут, как приливы и отливы, чередоваться с этой бурей или сопутствовать ей.

— Пора уходить. В этот час обычно приходят посетители.

— Не говори мне о других.

— Кому-то из нас надо о них думать.

— Я охотно уступаю это тебе. — Но тут пальцы Жасинты впились в его плечи. — Кто эти другие?

Не отвечая, он высвободился из ее объятий и поспешно стал одеваться.