Эй, Нострадамус! - Дуглас Коупленд

Вторник, 22.00

Эллисон взяла трубку. Изо всех сил попыталась придать голосу беззаботность, как будто и не я звонила ей пару тысяч раз за последние двое суток.

— Эллисон?

— Хэттер! Наконец-то. Вы как?

Как дополна заправленный грузовик, с целым кузовом навоза и детонатором, отсчитывающим последние секунды.

— Ничего. Перебиваюсь потихоньку. Все как обычно. А что у вас?

— Да, знаете, моя машина… Их сейчас так тяжело обслуживать…

— А что у вас за машина?

— «Олдсмобиль-катлас» девяносто второго года.

Ну конечно, его тяжело обслуживать — ему уже десять лет, что ж ты от старика хочешь? О «революции качества» тогда еще и слыхом не слыхивали. Твоя машина — груда металлолома. Выброси ее на свалку. Купи взамен «понтиак-фаефлай» за девятнадцать долларов девяносто пять центов. Да сделай что угодно, мне все равно, только выкинь эту заводную игрушку, на которой ты ездишь!

Вслух я сказала:

— Современные машины гораздо лучше. Хотя и с ними бывает морока.

— Самозваные медиумы вроде меня так мало получают…

— Может, я смогу вам помочь.

— Правда сможете?

— Конечно, — великодушно ответила я. — Возможно, все не так дорого, как вам кажется. Я сведу вас с одним знакомым механиком, Гэри, на Пембертон-авеню.

— Вы так добры.

— Так мы сможем сегодня встретиться?

— Думаю, да.

— Когда вам удобнее?

— Ну, скажем, в семь.

— Где? Как насчет моей квартиры?

— Эмм…

— Эллисон? Что-то не так?

— Да нет, просто в семь я обычно ужинаю.

Мы условились встретиться в итальянском ресторанчике на Марин-драйв. Когда я пришла, она сидела там довольно давно. (По крайней мере бутылка первоклассного «мерло» на столе уже опустела.) Эллисон сказала, будто я выгляжу очень спокойной. Известный прием: стоит сказать человеку, что он спокоен, так он действительно успокаивается. Я спросила, понравилось ли ей вино. Эллисон ответила: да — еще бы! — и тут же заказала вторую бутылку. Просто удивительно, сколько вина влезает в такую крохотную ведьмочку.

Хэттер, постарайся быть с ней повежливее. Ты просто злишься, что Джейсон решил говорить с тобой через нее, а не напрямую.

Налив себе вина, я спросила, что передал Джейсон, но она предупредительно (и очень эффектно) взмахнула рукой и объявила: «Негоже мешать пищу земную с пищей небесной». Я чуть ее не придушила. Говорит о загробном мире, как заправский турагент.

Поскольку Эллисон не хотела мутить свои ощущения расспросами о моей жизни, пришлось внимать ей. За салатом, жареным барашком и лимонным шербетом я наслушалась про Глена, который работал инспектором в портовом управлении, и про трех неблагодарных дочек лет по двадцать с небольшим, норовящих, судя по рассказу, переспать с любым двуногим существом. От подробностей тянуло в сон. Послушать Эллисон, так всю жизнь окружающие пользовались ее нежным, мягким характером. Я, конечно, ни на секунду ей не поверила, да только от этого не легче. У нее единственный в мире прямой телефон к Джейсону, и будь я проклята, если позволю свихнувшейся клуше в постменопаузе утаить предназначенные мне слова.

Когда тарелки опустели, Эллисон воспользовалась старым трюком, который не раз выручал меня саму в колледже: посматривая в сторону кассы, она ждала, когда нам понесут счет, а завидев шагающего к нам официанта, шмыгнула в туалет. Когда Эллисон вернулась, я уже закрыла сумочку и надевала кофту.

— Ой, разве счет уже принесли?

— Я угощаю.

— Вы так любезны!

— Может, теперь зайдем в кафе и поговорим о… посланиях?

Мы нашли кафешку, забитую местными подростками, которые сновали взад-вперед, красуясь и важничая друг перед другом, — на их фоне я чувствовала себя старухой. Эллисон заказала самый дорогой кофе, а я вперила в нее пронзительный взгляд.

— Ну, теперь-то мы можем поговорить о Джейсоне?

— Разумеется, милочка. Правда, все, что я скажу, вам, должно быть, покажется глупым.

— Нет, что вы! Так что он сказал?

Эллисон глубоко вздохнула и, будто признаваясь в чем-то постыдном, сказала:

— Пью.

— Что?!

— Пью. Пью-пью-пью-пью-пью.

Я обомлела. Это была речь квейлов, созданной нами расы — чего-то среднего между бродвейскими цыганами и любопытными детьми, склонными решать одни и те же задачи и наряжаться в народные костюмы. Весь язык квейлов состоял из одного слова: «piь» — с веселеньким умляутом над и. Других языков они не знали.

— Так вот, за всю вашу доброту, Хэттер, я сообщаю вам всего лишь одно слово. Боюсь, не вышло из меня медиума.

Оглушенная, я молчала.

— Хэттер? Хэттер?

— А? Что?

— Неужели это что-то для вас значит?

— Да. Значит.

— Уфф. Просто камень с души…

Похоже, Эллисон сама дивилась, что за джинна она выпустила из бутылки. Я спросила:

— И все? Ничего больше?

— Нет, Хэттер. Мне очень жаль. Только «пью-пью-пью».

— Когда вам обычно приходят (если «приходят» — правильное слово) эти сообщения?

— По ночам.

— Значит, сегодня вы еще что-то услышите?

— Я могу лишь надеяться.

— Вы ведь позвоните мне, если что-то будет?

— Конечно, позвоню. Но, боюсь, из-за проблем с машиной и с деньгами я больше отражаю сообщений, чем принимаю.

— Я помогу вам с машиной. И заплачу, сколько вы обычно просите за сеанс.

— Спасибо вам за все, Хэттер. И за обед…

О, мама дорогая! Я достала из сумочки десять двадцаток и протянула их Эллисон,

— Это за сегодняшний день. И я готова оплатить ремонт вашей машины. Ну, как звучит?

— Это так щедро с вашей стороны. Право, Хэттер, вы…

Я? Я парила от радости, услышав голос квейлов из царства мертвых.

— Не стоит благодарности. Только, пожалуйста, Эллисон, не выключайте телефон. Мне так тяжело, когда я не могу до вас дозвониться.

— Ну конечно, дорогая.

И вот я дома — сижу и пытаюсь расшифровать счастливое послание Джейсона. Пью-пью-пью-пью-пью-пью-пью…

Может, стоит прыгнуть с Кливлендской дамбы, чтобы сразу воссоединиться с ним? Нет, самоубийство, наверное, запятнает меня в его глазах.

Поэтому я просто посижу пока, пьяная от счастья, а потом приму две снотворные таблетки и лягу спать. Завтра на работу.

Прямо перед сном…

Я вот о чем подумала. Я старею. Я перевалила через тридцатипятилетний рубеж и острее, чем пару лет назад, чувствую потерянное время и силы. И еще я на семь лет старше Джейсона… Правда, после тридцати трех мы все выравниваемся в возрасте, так что это не такой большой разрыв, как кажется. По крайней мере для нас с Джейсоном. А поскольку ему уже почти тридцать три, то мы, можно сказать, одногодки. Да и вообще, когда после первого поцелуя и первой сигареты прошли десятки лет, то не важно, богат ты или беден — жизнь тебя все равно изрядно потрепала.

Многие скажут, жизнь Джейсона не удалась, но это не важно. По крайней мере неудача — это неподдельное состояние, одна из чистых форм бытия. Джейсон всегда казался мне чистым, сияющим, словно святым с нимбом. Я не ищу ему оправданий. Бог мне свидетель: он не раз просыпал утреннюю работу или уходил ранехонько в пивнушку. Зато Джейсон никогда ни к кому не подлизывался. Никогда не напускал на себя занятый вид, чтобы показаться деловым человеком. Никогда не менял своих взглядов, только чтобы угодить компании.

Неудача позволяла Джейсону быть самим собой, давала ему полную свободу. Рубашку можно не заправлять. Волосы помыть завтра. А пиво к обеду — за милую душу.

Хотелось бы мне сказать, что успех превращает человека в куклу. Однако беда в том, что я не знаю по-настоящему успешных людей. Иногда нечто похожее на рассказы об успехе услышишь в суде — так там не люди, а сплошные змеи.

Поначалу я думала: не взяться ли мне за Джейсона? Помыть его, приодеть и заставить добиться чего-нибудь в жизни, но быстро поняла, что ничего бы не вышло. Поэтому даже не пыталась. И он уважал меня за то, что я принимала его таким, как он есть (и еще Джейсон ценил мою стряпню и терпимость). Я никогда его сильно не осуждала — да и вообще не осуждала, — позволяя ему быть собой: беглецом из прошлого, такого страшного и тяжелого, столь непохожего на мое. Он так страдал от одиночества до того, как мы встретились, что даже мурлыкал веселые песенки по утрам, когда понял — со мной можно разговаривать за завтраком. Видимо, в детстве ему это запрещали. Свиреп, выходит, был Редж в ту пору.

Как-то в разговоре со мной Джейсон придумал важнометр — невидимый прибор размером с записную книжку, который есть у каждого и который пищит, едва мы пытаемся мелочами добавить себе значимости. Пип-пип-пип… К примеру: «Я готовлю самый вкусный пирог во всем Ванкувере»; «Ни у одной собаки нет такой мягкой шерстки, как у моей таксы»; «Мои таблицы самые логичные»; «Я победил в забеге на пятьсот метров в средней школе». Ну, вы меня понимаете — самые обыденные вещи.

Джейсон никогда этого не высмеивал. Но стоило ему поднести важнометр к себе, как пиканье прекращалось. Он даже делал вид, что встряхивает важнометр и стучит по его циферблату.