Эй, Нострадамус! - Дуглас Коупленд

— Эллисон?

— Хэттер?

— Я так рада, что вы пришли.

— Как тут было не прийти? Это первое интересное событие со смерти моего мужа.

— Вы потеряли мужа? Мне очень жаль.

— Полно-полно. Он так долго страдал, что смерть стала облегчением для него, бедняжки.

— И тогда вы решили попробовать себя в ясновидении?

— Да. Мне не хватало мужа, как не хватало бы зрения, слуха или вкуса — он был моим особым чувством. С его смертью я будто ослепла. Я хотела вернуть его — во что бы то ни стало.

Мы двинулись к футбольному полю.

— И что?

— Я стала ходить к медиумам. Стоило им меня увидеть, они тут же понимали, что я потеряла Глена. Что-то было в глазах. Или, может быть, они замечали небрежность в одежде. Я теперь специалист по этим признакам. Эти так называемые медиумы все возвращались к смерти Глена: «Он умер быстро — нет-нет! — он умирал долго, очень мучился», «Он говорит, чтобы вы были сильной и не беспокоились». Все это было глупо и бессмысленно, но мне становилось легче, когда ничто другое не помогало. Для такой работы даже не нужно быть медиумом. Зато когда действительно получаешь послание из мира духов… Ух! От ощущения контакта можно лишиться чувств.

— Зачем же вы этим занялись? Вам разве не кажется, что обманывать людей жестоко?

— Жестоко? Что вы! Я вам уже говорила, это совершенно безвредно. От общения даже с самыми ничтожными медиумами мне делалось гораздо лучше, чем от всех этих велбутринов и «тиамарий», которые я глотала. Медиумы не хуже витаминов, ароматерапии и прочих рекламных штучек. Скажу вам одно: всем, кто ко мне приходит, я помогаю. И вы не поверите, сколько у людей проблем.

— Я стенографирую в суде, и, думаю, мало кто слышал о людских проблемах больше, чем я.

Налетевший ветер заглушал наши голоса.

— Хэттер, пожалуйста, не рассказывайте мне про себя, — попросила Эллисон. — Если вы хотите проверить мои способности, то не давайте лишней информации.

— Тетя Хэттер, тетя Хэттер! — Оказывается, близнецы нашли дохлую ворону. Я пожала плечами и сказала Эллисон: — Ну вот, теперь вы и про них знаете.

Я предложила продолжить разговор в более теплом месте, и мы зашли в кафе рядом с детской игровой площадкой. Близнецы тут же запрыгнули туда и принялись развлекаться с разноцветными пластмассовыми мячиками, настолько грязными, что, думаю, на них кишело микробов не меньше, чем на крысах в эпоху Черной смерти.

— Буду с вами откровенна, Хэттер, — сказала Эллисон. — Я не знаю, замужем вы или нет, нормальной половой ориентации или лесбиянка. Я уже говорила и повторюсь еще: не знаю, откуда эти голоса и что они хотят.

Она замолчала. Я с трудом сдерживала любопытство.

— Эллисон, вы вчера или сегодня утром не получали больше… ммм… сообщений?

— Всего одно.

— И что же? Что вы услышали?

Она запрокинула голову и набрала воздуха, как оперная певица. Но только вместо арии из уст Эллисон вырвалось: «Привет! Я в стране грез, и у меня здесь лучший столик». Она повторила фразу, потом расслабилась и уже своим обычным тоном произнесла:

— Вот что я слышала.

«Привет! Я в стране грез, и у меня здесь лучший столик».

Это была расхожая шуточка Квакуши, которую мы с Джейсоном повторяли перед сном. Слова разрывали меня на части: хотелось и плакать, и смеяться; лицо словно превращалось в чужое, а от чувств готова была лопнуть голова.

— Мне повторить? — спросила Эллисон.

— Нет! — Я чуть не закричала.

Попросив Эллисон приглядеть за детьми, я выбежала из кафе и нырнула в туалет, где долго сидела и плакала. К чести рода человеческого, ко мне несколько раз стучались и спрашивали, не надо ли чем-то помочь. Только чем тут поможешь? Здесь, на унитазе, я наконец поняла, что Джейсон скорее всего мертв. Думать иначе — значит обманывать саму себя. Сколько же сил стоило мне держаться — во имя Барб, детей, Реджа, матери Джейсона… Никому больше не приходится каждый день заходить в квартиру, где на кухонной стойке, рядом с вазой для фруктов, пылится мужской бумажник с кредитками внутри. Или где в ванной трескается забытый кусок апельсинового мыла. Я изо всех сил пытаюсь сохранить видимость присутствия Джейсона. Но каждый раз, когда я возвращаюсь с работы, от Джейсона в квартире остается все меньше и меньше. Его одежда вряд ли ему уже пригодится, а раздать ее не хватает сил. Поэтому я храню все его вещи. Чищу его ботинки, чтобы они не смотрелись такими… мертвыми. Держу бумажник рядом с вазой, чтобы когда-нибудь Джейсон пришел и воскликнул: «Надо же! А вот и мой бумажник!»

Нет, вы только послушайте меня! Я схожу с ума. Я клялась себе, что не расклеюсь, буду стойкой и выдержанной. Все зря.

В дверь кабинки постучала Эллисон и сказала: ей очень жаль, но она должна идти. Я умоляла ее остаться. Она ответила, что не может.

— Я попросила девушку у входа на игровую площадку, чтобы она присмотрела за детьми, пока вы не вернетесь.

— Спасибо.

Я не дура. Я знаю, что существует мир, который развивается по своим законам. Я знаю, что в мире есть войны и бомбежки, деньги и зависть, гордость и коррупция. Но я не чувствую себя причастной к этому миру. И не знаю, смогла бы даже при желании в него влиться. Я живу в квартире на далекой окраине далекого города. Здесь часто льют дожди. Когда кончаются продукты, иду в магазин. Иногда тут ремонтируют дороги, прокладывают синие пластиковые трубы, насыпают разные кучи щебня — и я едва не схожу с ума, когда думаю, сколько людей обеспечивает наше существование. Откуда, скажите на милость, берется щебень? Где делают синие трубы? Кто роет ямы? Как получилось, что все согласились это делать? Аэропорты вообще меня поражают.

Эти люди в комбинезонах, бегающие взад-вперед, делающие какую-то важную, специальную работу… Не знаю, как движется мир — знаю только, что движется. И с меня этого довольно.

Воскресенье, 19.00

С минуты на минуту вернется Барб, так что продолжу писать уже дома — на древнем компьютере чуть ли не с бензиновым приводом. Позвонила Реджу, позвала его на ужин. Мне сейчас ужасно не хватает семьи. Пусть мои собственные родственники разъехались по всей стране — ничего, родственники Джейсона тоже сойдут. С удовольствием позвонила бы маме Джейсона — она в доме престарелых. Но когда она в норме, с ней очень приятно общаться, а когда не в себе (вот как сейчас, например), разговаривать с ней — все равно что слушать шум деревьев в ветреную погоду.

И к подружкам не сходить. Они либо повыходили замуж и разъехались, либо просто куда-то уехали. Можно, конечно, им позвонить… Только они напуганы исчезновением Джейсона и боятся об этом разговаривать. Все жалеют меня. Хотя не знаю, может, им даже нравится слушать, как плохо бедной Хэттер.

— Никаких новостей? — спросят они по телефону.

— Никаких.

— Совсем?

— Совсем.

— Понятно. Ну а чем ты занимаешься?

— Да так, работаю.

— А…

— Ну…

— Ну, до встречи.

— Пока.

Я прочесала свою память самым частым гребнем, но так и не нашла даже маленького единого намека на то, что Джейсон был как-то связан с преступным миром. (Этим можно было бы объяснить его исчезновение.) Я видела множество убийц, и что бы там ни говорили по телевизору, типа «Он был всегда таким тихим, спокойным, добрым соседом», скажу одно — у убийцы всегда горит смертельный огонь в глазах. Их души пропали. Или на что-то сменились, как в фильмах про инопланетян, вселяющихся в людей. На судах убийцы всегда старались поймать мой взгляд. За время месячного заседания я, может, разок взгляну на скамью подсудимых — и сразу же встречаюсь с ними глазами. Так что нет, Джейсон не убийца. Я смотрела ему в глаза. У него была чистая душа.

Вел ли Джейсон прежде тайную жизнь? Да нет, ничего криминального вроде не делал. Был в помощниках у подрядчика. Штукатурил, стелил линолеум, клеил обои, проводил электричество. Вместо близких друзей — собутыльники. И как только они начинали спрашивать Джейсона про школьную бойню, он сразу прекращал с ними разговаривать. Они не обижались, оставляли его в покое. Его босс Лес — славный малый, чья жена, Ким, следила за ним, будто агент ЦРУ. Мы вместе ездили на барбекю и пикники. Лес не опаснее мягкой игрушки.

Сколько я убила времени, пытаясь узнать от Джейсона о его прошлом! Даже не представляла, что это так сложно. Я знаю, мужчины не любят рассказывать о себе, и все же Джейсон… Уф! Вытягивать из него, что он делал, прежде чем пришел к Лесу, было то же, что больной зуб тащить. Оказалось, работал на фабрике, выпускающей буфетные дверцы.

— Джейсон, оба моих двоюродных брата тоже работают на таких заводах. Что тут плохого?

— Ничего.

Уж я и жала на него, и уговаривала, и упрашивала — и только потом выяснилось, что он пошел на фабрику, чтобы можно было не разговаривать во время работы. И поэтому ему стыдно.

— Тут нечего стыдиться, Джейсон.

— Я четыре года почти ни с кем не говорил.