Эй, Нострадамус! - Дуглас Коупленд

Ой, какая я пьяная. Это от одной-то рюмашки?! Месячные вроде прошли неделю назад — так с чего я такая взвинченная? Скоро рассвет. Наступит ясный, тихий, почти летний день. Разве что солнце еще висит низковато…

Смена времен года всегда завораживала меня. Каждый из нас, просыпаясь, первым делом спрашивает себя о чем-то, скажем: «Кто я?» или «Какой сейчас день?». Для меня же главным вопросом был «Какое сейчас время года?». Не день, не неделя, не месяц даже. А именно время года. Миллиарды лет эволюции — и всего один вопрос, основанный на вращении нашей планеты. Ах, как хочется весны! Как хочется вдохнуть запах свежей листвы! Но с другой стороны, осенью и зимой медленнее разлагаются трупы. Ой, Джейсон, прости меня, милый, прости, я рассуждала о тебе как о куске биомассы — земли в цветочном горшке, навоза или компоста. Это не так; конечно, не так. Не знаю, что стало с тобой, но ты точно остался Джейсоном. Ты еще ни во что не превратился.

Эллисон, трухлявая карга! Как ты смеешь не поднимать трубку?! Погоди ж ты, я до тебя еще доберусь! О да, доберусь, дай только срок…

Вторник, 11.00

Пишу в зале суда, вместо стенограммы. Мне уже все равно.

Полчаса назад случилось невообразимое: в самый разгар допроса зазвонил мой сотовый телефон. Нас, стенографисток, годами никто не замечает: мы не должны привлекать к себе внимания — а тут, с этим пиликающим телефоном, я выглядела совершеннейшей дурой. В итоге мой телефонный звонок стал самым захватывающим событием в этом зале со времени процесса о двойном убийстве в 1997 году. Теперь на меня смотрят; показывают, что знают о моем существовании; хотят, чтобы я залилась краской. Только всем невдомек, что больше всего на свете я сейчас хочу схватить Эллисон, привязать ее к столбу и пытать, пока она не расскажет все, что знает про Джейсона.

Перед тем как выключить телефон, я глянула на дисплей, и — ясное дело! — это она. Эллисон.

Наконец-то! Ой, я сейчас на стену полезу, я с трудом себя сдерживаю…

Вы только посмотрите на собравшихся в зале! Ну сколько можно обсуждать эту тягомотину? Все здесь сплошные мошенники. Послушайте, о чем они говорят! Земля, счета, офшоры… Да они обдерут как липку вдову с маленькими детьми, и самое страшное, что им грозит, это жалкий штраф и гольф с адвокатами. Голову даю, Эллисон была замужем за одним из таких типов. Как бишь его? Глен? Точно, Глен. Толстяк небось; никудышный игрок в гольф; зашкаливающий холестерин; липовые компании за рубежом. Я вдоволь таких навидалась. Кое-кто даже крутился рядом к концу дня, пытаясь меня подцепить. Раньше я не возражала: по крайней мере хоть кто-то замечает — но теперь?! Глен… Как я ненавижу Глена за то, что он был мужем Эллисон. А она — ведьма!

Когда же закончится заседание? И, Хэттер, если кто-нибудь вздумает прочитать твои стенограммы, тебе не поздоровится. А, наплевать! Все равно никто не проверяет.

Ну что со мной стало? Я спятила, не иначе. Эллисон — никакая не ведьма; она просто дура. Ну, забыла, может, зарядить телефон. Зачем сразу обвинять в вероломстве, когда единственный ее проступок — обыкновенная глупость? Секундочку. Эллисон — слишком уж странное имя для шестидесятилетней старухи. Больно новое. Ее должны бы звать Маргарет, или Джуди, или Пэм. Только не Эллисон. Это моих ровесниц зовут Эллисон. Или Хэттер. Когда лет через сорок мы начнем вымирать, те, кто читает некрологи в газетах, удивятся: «Ну не странно ли? Одни Хэттер умирают…»

Немного позже

Ну ладно, может, один раз я и заподозрила, что с Джексоном что-то не так — всего один раз, в парке «Ройяль», примерно за два месяца до исчезновения. Мы возвращались из примерочной в супермаркете, чтобы отдать рубашку, и вдруг Джейсон замер на полуслове. Я проследила за его взглядом: на скамейке мужчина уплетал мороженое, а рядом сидела женщина, похожая на его мать. Мужчина крупный, широкоплечий, славянской внешности, одет так, как, наверное, одеваются охранники ночных клубов где-нибудь во Владивостоке, считая, что копируют американцев. Его спутница производила впечатление туберкулезной больной с острова Эллис[18] года эдак из 1902-го.

— Джейсон, ты что?

— Не двигайся.

— Чего?

— Стой спокойно, говорю.

— Джейсон, ты меня пугаешь.

Мужчина оглядел нас и медленно положил мороженое. Потом закатил штанину — и я уж было думала, что он выхватит оттуда пистолет. Но оказалось, он показывал нам свою ногу. Вернее, какой-то металлический протез. Он постучал по металлу и недобро улыбнулся Джейсону.

Мгновением позже Джейсон тащил меня прочь, и мы очутились перед джинсовым магазином. Джейсон явно нервничал, а при виде магазина разволновался еще больше, даже вскрикнул: «Не сюда!» — запихнул меня на эскалатор, и мы поднялись на этаж. Я глянула вниз через перила: одноногий тип пристально следил за нами.

Несмотря на раздражение, во мне проснулось любопытство.

— Джейсон, что все это значит?

— Встретил одного бывшего коллегу.

— Непохоже на радостную встречу.

— Мы поцапались, когда он задолжал мне изрядную сумму. А от этих русских психов можно всего ожидать.

— Джейсон! Это расизм!

— Не важно. Появление этого парня — очень плохая новость.

И все — дальше он отгородился от меня каменной стеной. Я даже не пыталась больше спрашивать: опыт научил, что через эту стену не пробиться.

— Пошли к машине, — сказал Джейсон.

— Как? — попыталась возразить я. — Мы же только пришли! Даже рубашку еще не отдали.

— Мы уходим.

И мы ушли. Целые недели Джейсон оставался на взводе и беспокойно ворочался во сне. Может, и нет тут никакой связи. Я ведь не знаю всей правды. Но если мне еще попадется этот тип, его ждет целая куча вопросов.

Вторник, 13.30

Все в той же стенографической будке. Являю миру картину самого усердного трудолюбия.

За обедом я прослушала сообщение Эллисон.

«Э-э-э, здравствуйте, м-м-м, Хэттер. Это Эллисон. Похоже, вы пытались до меня дозвониться. Я не могла отыскать ваш номер, потому что он записан в памяти телефона в автомобиле, а машина сломалась, и я пыталась наскрести денег на ее ремонт. Наверное, вы понимаете, как все бывает сложно…»

Понимаю? Я понимаю? Эллисон, хватит нести чушь о том, что у тебя не получается. Можно подумать, перед тобой стоят вселенские проблемы, которые одному Господу Богу по плечу. Почини наконец свою гребаную машину и заткнись. И да, Эллисон, я понимаю, как все бывает сложно. Только все может быть гораздо проще, если перестанешь притворяться слабоумной и беспомощной старушонкой, неспособной справиться с задачами, которые решаются за пару минут.

«…Впрочем, у меня есть для вас любопытное сообщение, которое пришло только прошлой ночью. Оно точно для вас — ошибка исключена. Не хотите ли встретиться к вечеру: я знаю, до пяти вы заняты. Пожалуйста, перезвоните мне домой по номеру…»

Ведьма!

Можно подумать, я ее номера не знаю! Уж сколько раз по нему звонила — и все без ответа.

Часовой обеденный перерыв пролетел за несколько минут, пока я набирала и набирала номер Эллисон. Какое-то время я даже звонила из туалета, потому что голова кружилась так, что надо было посидеть в тишине. И почему из-за Эллисон я постоянно сижу в туалетных кабинках?

Теперь я опять в зале заседаний — увековечиваю, как все считают, это дурацкое бесконечное земельное дело. Взять бы и истцов, и ответчиков, и их адвокатов, вымазать в дегте, вывалять в пуху и пустить голыми по улицам, погоняя кнутом, за то, что они делают с простыми людьми.

Краем глаза замечаю обращенные на меня взгляды: народ интересуется, зазвонит ли телефон еще раз. Вот еще! Хотя, должна признать, довольно лестно стать на время звездой вместо этих болтунов, которые тянут и тянут волынку, чтобы можно было потом предъявить счет за бесконечные часы. Закон — сплошной обман! Обман! Обман!

Вторник, 14.45

Продолжаю стенографировать.

Только что опять запел сотовый. В самый ответственный момент, прямо посреди тщательно отрепетированного выступления одного из гленоподобных адвокатов. Судья сделал мне замечание — слишком резкое замечание, на мой взгляд. В самом деле, подумаешь — телефонный звонок. Говорит, это оскорбление суда. Но мне, если честно, глубоко плевать. Я сказала Его чести, что сменила тарифный план и еще не разобралась с особенностями новой системы. Он купился.

Так вот, сижу теперь в будке и примерно стенографирую — отчитанная, пристыженная начальством и полная раскаяния, если взглянуть со стороны. Ха, раскаяние, как же! Жду не дождусь, когда выбегу с этой душевной помойки.

Вторник, 22.00

Эллисон взяла трубку. Изо всех сил попыталась придать голосу беззаботность, как будто и не я звонила ей пару тысяч раз за последние двое суток.

— Эллисон?

— Хэттер! Наконец-то. Вы как?

Как дополна заправленный грузовик, с целым кузовом навоза и детонатором, отсчитывающим последние секунды.