Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов

лучше темно-вишневого цвета, и у нее будут открыты руки до плеч, и на плечах у нее, наверное, тоже крупные веснушки. А на ногах ее в тон платья будут темно-вишневые туфли, и они будут танцевать под тихую музыку, и на его плече будет лежать ее легкая и теплая рука. И в ее серых глазах будут вспыхивать едва заметные оранжево-золотистые искорки, и по волосам будут пробегать такие же, и она потрогает двумя пальцами кончик носа, и они оба будут смеяться этой ее детской привычке. И не надо будет тревожиться, что ее может убить шальная пуля или пуля снайпера.

Глава 25

В то утро 19 ноября 42-го года сержант Николай Парфенович Загвоздин впервые в своей жизни проспал. Не найдя оправдания такому факту, он решил, что причиной послужило румынское вино. Всего-то полкружки выпил, подумал он и вышел из блиндажа на воздух. Мелкий снежок укрыл многострадальную сталинградскую землю легким покрывалом, и воздух был уже по-зимнему свеж. На немецкой стороне было тихо и незаметно никакого движения, но что-то необычное насторожило сержанта и, прислушавшись, он различил звуки канонады, доносившиеся с севера. Неужто началось!? Николай Парфеныч вернулся в блиндаж и сказал громко:

– Подъем, ребята! Кажись, ёфта-кофта, началось!

Бойцы выходили на воздух, прислушивались к артиллерийской канонаде и гадали, всерьез ли началось, и неужели их страданиям приходит конец.

Старшина Камал Арбенов вернулся из штаба с известием о том, что действительно, Донской фронт под командованием генерала Рокоссовского начал наступление и успешно продвигается, и что лейтенант Джалил Есергепов доложил по телефону, что немцы оставили высоты у Рынка, так называемые Большой и Малый гриб. Все выбежали из блиндажа, и Санька, глядевший в бинокль, закричал радостно:

– Уходят! Смотрите, немцы уходят!

В бинокль можно было разглядеть мелькавшие в лощинах башни немецких танков и кабины грузовиков. Гитлеровцы уходили, оставляя свои позиции без выстрела и это было похоже на бегство. По заснеженной волжской степи мчались выкрашенные белой краской тридцатьчетверки, и в бинокль можно было разглядеть на их броне красноармейцев в белых полушубках, и Саватеев, выбираясь из траншеи, закричал:

– Наши! Танки! Наши идут!

Камал увидел, как из штабного оврага выбралась Ольга и бежала в их сторону и когда она миновала школу, с высоты 64,7 вдруг ударила пулеметная очередь. Санька спрыгнул обратно в траншею, и Камал видел, как Ольга сначала остановилась, словно наткнулась на преграду, медленно опустилась на колени и потом повалилась на бок. Он бросился к ней и когда, добежав, упал на колени, глаза ее были закрыты, и по ватнику на животе уже расползалось черное пятно, и снег под ней уже окрасился кровью. Чердынский открыл огонь по высоте из ручного пулемета и все время оглядывался. Немецкий пулемет молчал. Загвоздин с Санькой осторожно донесли Ольгу до траншеи, и Камал, спрыгнув, принял ее на руки, отошел вглубь оврага и положил на землю. Он стал расстегивать ее ватник, и Ольга открыла глаза, оттолкнула его руку и прошептала:

– Нину… позовите Нину…

– Оля, – сказал Камал, – Нина сейчас придет, за ней послали. Нужно остановить кровотечение.

– Я не могу, нельзя… – она сжимала телогрейку на груди и руки ее были в крови. – Пусть Нина придет…

– Оля, милая, время уходит… – сказал Камал и увидел, что по оврагу бегом поднимается Нина Гордеева в белом халате поверх шинели и за ней Санька с носилками, и следом за ним пожилой санитар. Нина опустилась на колени рядом с Ольгой и стала расстегивать ватник и, оглянувшись, крикнула:

– Отойдите все! Не видите, она стесняется!

Солдаты отошли и стали закуривать, и Камал достал из кармана папиросы. Пачка выпала из его рук и папиросы рассыпались и он наступил на них сапогом, вдавил в снег. Ольгу уложили на носилки и понесли вниз, и он шел рядом, вглядываясь в ее лицо, но она только на мгновение приоткрыла глаза и лицо ее снова застыло. Ее занесли в операционную, и Нина задернула плащ-палатку, которой был завешен вход.

Глава 26

В тот день был получен приказ освободить западную часть поселка Спартановка, и 124-я бригада полковника Горохова перешла к наступательным действиям. Особенно упорно немцы держали оборону в здании бывшей тюрьмы, и бойцы, отвыкшие ходить в наступление, поначалу растерялись, но вскоре освоились и, как высказался Саватеев, взяли «Бастилию». К концу дня Спартановка была освобождена, и 124-я бригада развернулась на юг, фронтом к Мокрой Мечетке и Тракторному заводу. Вечером получили приказ взять высоту 64,7, потому что она вдавалась клином в нашу оборону на стыке второго и третьего батальонов, и на следующий день они несколько раз ходили в атаку, но все безрезультатно, потому что с этой чертовой высоты били пулеметы и минометы, только потеряли много убитыми и ранеными. Ночью на позиции пришел полковник Горохов, но приказ о ночной атаке не отменил. Он отозвал Арбенова в сторону, протянул руку и спросил:

– Ну как, возьмем высоту, старшина?

– В лоб не возьмем, товарищ полковник. Надо атаковать перед рассветом малыми штурмовыми группами, по пять-шесть человек.

– Да, я тоже так думаю, только людей теряем. Давайте, готовьтесь, я распоряжусь, чтоб дали помощь. – И прощаясь, полковник сказал, как бы, между прочим: – Липкинда отозвали в Политуправление, в общем, спровадил я его… Надо, взять высоту, старшина! Как бельмо на глазу!

В результате ночной атаки удалось взять первую линию обороны высоты почти без потерь, но на вершине немцы зацепились намертво, и предстояло решить непростую задачу. День прошел в подготовке к новому штурму и вечером старшина Арбенов спустился к Волге, но берег был пуст, только из штабного оврага двое солдат выносили какие-то ящики и грузили в сани. Один из них сказал, что накануне пришла автоколонна со снабжением из тыла 99-й стрелковой дивизии и этими же машинами госпиталь эвакуировали. Куда, он не знал, то ли в Латошинку, то ли еще дальше на север.

Арбенов поднялся по оврагу и вошел в оставленный разведчиками пустой блиндаж. Он присел на ящик у стены, снял фуражку, положил ее рядом и достал из сумки папиросы. Прикуривая, он разглядел под ногами какую-то бумажку, мало ли что может тут валяться, обронил кто-то из ребят. Или кто-то чужой заходил. Он курил и думал о том, что помощь все-таки пришла, и теперь чувствуешь себя иначе, да, примерно такое чувство было, когда в августе сорок первого вышли из окружения к своим. Потом приходилось пробиваться из окружения не раз, но тогда, в первый раз, было особое ощущение.

Сталинград отстояли, и теперь пойдет