Добудь Победу, солдат! - Сергей Абенов

ему свою карту, помеченную специальными знаками, и показал, где расположены немецкие минометные и арт-батареи. Разберетесь? – спросил старшина, и капитан сказал, – Да, разберусь, давай, беги, время не ждет! Камал оглянулся в дверях, и Ольга коротко взглянула на него – взгляд у нее был сосредоточенный, но он прочел в нем тревогу, и сказал себе, сбегая вниз по разбитой лестнице – ты был не прав, старшина, и это здорово, когда кто-то ждет тебя. Это здорово, что тебя будет ждать именно эта девушка с удивительно длинными глазами, и когда ты вернешься после боя, в этих серых глазах ты увидишь огонек радости. Как бы это не сделало тебя слабым, не сделало излишне осторожным, потому что бой будет жестокий, других здесь не бывает, но этот будет особенно жестоким, и ты это знаешь. А на самом деле это замечательное чувство, когда ты знаешь, что кто-то тревожится о тебе…

Он спустился в штабной овраг и побежал вниз, как вдруг кто-то окликнул его и он замедлил бег и оглянулся. За ним шел скорым шагом комиссар Липкинд, расстегивая на ходу кобуру, и Арбенов остановился, поджидая, и тот, подойдя вплотную, сказал:

– Куда? Почему нарушаешь приказ?

– Какой приказ? Немцы уже…

– Ты отстранен от боевых действий, и твоя группа тоже! – закричал Липкинд в лицо старшине, – а это значит, ты арестован! Он поднял пистолет и приставил к груди Камала, – За нарушение приказа – расстрел на месте!

– Слушай сюда, комиссар… – сдерживая вспыхнувшую ярость, сказал Арбенов.

– К старшему по званию обращаться на вы!

– Этого не будет!

– Почему же?

– Потому, сволочь, – сказал Арбенов тихо, – потому что другие комиссары в батальонах вместе с бойцами сухари грызут, и сейчас в Рынке первыми под танки легли! А ты, гнида, в штабе штаны протираешь! Прячешься за спиной Горохова! И ты мне ничего не сделаешь! Я сейчас пойду, и ты даже в спину мне выстрелить не сможешь! Потому что свой пистолет ты из кобуры за всю войну не вынимал, разве что пленных достреливал! И в немца ты ни разу не стрелял! А я, – старшина выхватил трофейный «Вальтер» из кармана и приставил к голове Липкинда, – сейчас нажму на курок и вышибу твои еврейские мозги, и мне это ничего не стоит! – Арбенов схватил руку Липкинда с пистолетом и, преодолевая сопротивление, удерживал у своей груди. – Давай, считаем до трех! За кем правда, тот и живой! Раз! Два!

Липкинд резко вырвал свою руку и отступил назад, снял фуражку и над его мокрой от пота головой в морозном воздухе поднялся легкий парок. Он трясущейся рукой достал из кармана шинели носовой платок и промокнул лоб. Старшина спрятал пистолет в карман, развернулся и побежал вниз.

В полдень, после жестоких рукопашных схваток, после гранатных боев за каждую землянку, немцев выбили из Рынка, и заняли свои прежние позиции, но дальше продвинуться не удалось. Бой длился до поздней ночи. Штурмовые батальоны шли раз за разом в лобовые атаки, и командование Шестой армии Паулюса, не считаясь с потерями, и потеряв всякую надежду, вновь и вновь бросало в атаку поредевшие 16-ю танковую и 94-ю пехотную дивизии, саперные батальоны и штрафные офицерские роты. Но все их усилия не принесли результата. Рынóк остался нашим.

Из дневника лейтенанта Герберта Крауса

“Наступление на Рынóк окончилось полным крахом. В балках и траншеях поселка остались 4000 немецких солдат и офицеров. Сталинград – это кровавая мясорубка. Меня рвет от запаха гниющего мяса, меня рвет от этого проклятого города! Бог отвернулся от нас! Я отвернулся от бога!”.

Глава 24

Арбенов отстал от группы, когда они, возвращаясь из Рынка, проходили мимо санчасти и зашел в перевязочную. Ольга усадила его на табуретку и осмотрела глаза, нет ли воспаления, но он зашел совсем не за этим и, когда она сказала, что все в порядке, он спросил ее, когда она освободится.

– Я уже свободна, – сказала Ольга, – сегодня убитых много, а раненых совсем мало. Только предупрежу Нину. Как твоя рука? Давай-ка, я посмотрю и сменю повязку.

Они прошли под обрывом и повернули в овраг и, когда стали подниматься вверх, она взяла его за руку, потому что здесь было совсем темно. Рука ее была холодная, и он засунул обе руки, свою и ее вместе, в карман телогрейки и спросил:

– Ну как тебе работалось сегодня с капитаном?

– Нормально, только он нервничал сильно,– Ольге хотелось сказать совсем другое, что с ним работать лучше, и что он сегодня другой, не такой, каким был все эти дни. – Он все время спрашивал, правильно ли я передаю! И было смешно, когда он подносил бинокль к очкам, ведь в бинокль можно смотреть и без очков!

Загвоздин растопил печку, но блиндаж еще не прогрелся и они присели к столу, не раздеваясь, Ольга только сняла свой танковый шлем, и Камал отметил, что светло-русые волосы ее заметно отросли. Чердынский и Саватеев спали – день выдался тяжелый, да в углу лежал еще кто-то, укрывшись шинелью с головой. Николай Парфеныч сказал, что чайник еще не закипел и придется подождать, потом, откинувшись, достал из-за спины пузатую оплетенную бутыль и поставил на стол. Бутыль была наполовину пустая и к ее горлышку была привязана на шнурке маленькая открытка.

– Ого! Откуда такое богатство? – удивился старшина.

– Да этот, Чукотка наш, ёфты-кофты! – сержант кивнул в сторону спящего Саватеева, – дня три назад обменял румына-перебежчика на вино да табак.

– Как же он, – спросила Ольга, – он разве знает румынский язык?

– Да нашему байпаку никакого языка не надо, было бы что менять!

– А почему вы его так все время называете – байпак? Это ругательное слово?

– Нет, – сказал Камал, – с казахского это переводится – валенок.

– Да, – сказал Загвоздин, – и с азербайджанского, и у нас на Байкале так говорят.

– Ну, Александр, – сказал старшина, – плачет по нему гауптвахта. Ты-то куда смотрел, Николай Парфеныч?

– Да за ним разве углядишь? Вы пейте. Мы попробовали, компот, да и только. Я уж дождусь, когда чай вскипит. – Он налил вина в две кружки, пододвинул им и сказал Ольге:

– Ты выпей, не бойся, в нем градуса нет. Неужто вина не пробовала никогда?

– Пробовала, – сказала Ольга, – на выпускном вечере. Мне не понравилось, такая гадость. А мальчишки наши выпили и девчонки некоторые, потом им плохо было. – Она поднесла кружку ко рту и осторожно пригубила. – Мама моя, вкусное какое! И яблоком пахнет! Понюхай, Камал, чувствуешь, прямо яблоком!

Вино было лимонно-желтого цвета, и яблочный аромат был сильный, как будто только