Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

В этот день утром Феогноста допрашивали в ГПУ. Потом, отслужив в храме обедню, он прочитал прихожанам очень хорошую проповедь о праведном Лоте, которому Господь велел бежать из Содома не оглядываясь, и вернулся домой к Судобовым, как показалось Кате, в довольно бодром настроении. Как обычно после службы, он поднялся к себе наверх переодеться, а они внизу в гостиной ждали его, чтобы вместе сесть за стол. Спускался он всегда очень быстро, почти сразу. Он вообще или по молодости, или такая природа, был в подобных вещах человек и без чинопочитания, и на редкость стремительный. И вот они его ждали, чтобы обсудить с ним то, что он говорил сегодня в храме. Все они, все четверо, и он раньше не меньше их, ценили эти после службы бывшие разговоры, ему еще и сейчас, хотя меньше, чем прежде, нужна была эта обратная связь, еще не хватало того, что во время службы шло от Бога, от прихожан, от всего, что столькими людьми и таким огромным количеством веры было вложено в литургию, в иконы. Пока он только так умел узнавать наверняка, что из им сказанного хорошо, достаточно хорошо, чтобы быть правильно понятым, а что в его проповеди неточно, и значит, неверно.

Но на этот раз Феогност все не спускался и не спускался, так что Катя даже дважды поднималась и через дверь спрашивала его, не случилось ли чего. Может, он просто хочет остаться один и им лучше его не ждать. В ответ он что-то отвечал, но что, она не поняла, а когда Катя постучалась третий раз, уже по просьбе Судобова, и спросила, ждать им его или садиться обедать втроем, он после минутной паузы вдруг запел псалом на мотив одного из красноармейских маршей. У них в городе стоял недавно полк латышских стрелков, командовал которым бывший учитель музыки из Риги, и вот его солдаты именно под этот мотив маршировали каждый день по городу. Так он распевал до самого вечера, а потом она, посоветовавшись с Судобовым, вызвала знакомого врача из их прихожан, и тот, осмотрев и выслушав Феогноста, сказал, что все это очень похоже на острое помешательство. Может быть, оно связано с нервным шоком или просто переутомлением, с жарой, тогда шансы, что все наладится, неплохие - организм у отца Феогноста молодой, серьезных органических повреждений нет, но пока единственное, что он может порекомендовать, это отвезти епископа куда-нибудь в тишь да глушь, на природу.

Сразу уехать у Кати не получилось, в первую очередь потому что в городе мало кто поверил в это никем не жданное и нечаянное безумие. Не поверили хозяева, Судобовы, не поверили прихожане, и, главное, не поверили чекисты. В итоге, невзирая на помешательство, Феогност был арестован и почти месяц провел в здешнем централе, распевая в камере революционные псалмы, а во время допросов радостно проповедуя следователям Евангелие. И в пении, и в проповедях, даже в бреде, что он теперь нес, было это ликование человека, который наконец решился и не сомневается в своей правоте.

Начальником Нижегородской тюрьмы был тогда один чекист из местных. Мать его была усердной прихожанкой Феогноста, и в частности от нее Катя еще за два месяца до ареста знала, что дело это решенное. Как и другие, в острое помешательство Феогноста ни сам чекист, ни она поверить не захотели, и Катя не сомневалась, что выпустят Феогноста нескоро. Но потом этого чекиста отозвали в Москву, а на его место был поставлен латыш из того самого полка латышских стрелков, и он, впервые услышав, как Феогност распевает псалмы, разразился аплодисментами. Однажды он даже выстроил на тюремном дворе всех чекистов и заставил их петь хором вместе с Феогностом. Секретарю окружного комитета партии он говорил, что из некоторых псалмов Давида, стоит их лишь слегка обработать, можно сделать великолепные революционные песни. Очевидно, из благодарности Феогноста в тюрьме он продержал совсем недолго, а потом прекратил дело и выпустил на свободу. Тем самым Феогност уже как бы официально был признан "органами" человеком невменяемым и для новой власти безвредным. Тому же секретарю окружного комитета партии чекист говорил, что такой иерарх русской православной церкви со всеми его гимнами и бредом лучше любой антирелигиозной пропаганды, держать его под замком глупо.

В конце сентября 28-го года Феогност вернулся домой, но и здесь, к разочарованию хозяев, продолжал вести себя точно так же, как и в тюрьме. Несколько раз Судобов пытался ему объяснить, что в доме никого чужого нет, только сам Феогност с Катей, он, жена, да еще кухарка, которая когда-то была его кормилицей и с тех пор успела доказать свою полную преданность. В общем, валять дурака дальше незачем. Судобов, конечно, формулировал это мягче, но суть, как заверила меня тетка, передана точно. Еще более настойчиво Судобов говорил на сей счет с Катей, но ничего не менялось, Феогност по-прежнему, когда был не один, или нес совершенную околесицу, или распевал псалмы. Правда, скоро все это отошло на второй план.

"Органы" интересовались Судобовым давно, уже с тех самых пор, как он предоставил Феогносту крышу над головой, но пока городом правил его старый знакомый, тревожиться было особенно не о чем. А тут сразу совпали два события. Во-первых, этого покровителя перевели куда-то в Среднюю Азию, и тогда же в городе вдруг стало известно, что единственный судобовский сын, которого все считали умершим от тифа еще во время Гражданской войны, жив, и не просто жив; сначала он в армии Колчака дрался с красными и дослужился до поручика, а теперь в Харбине активно сотрудничает с тамошними монархическими организациями.

Дело запахло жареным, и было ясно, что чем скорее Судобов уедет из Нижнего, тем для него будет лучше. Но Судобов по разным причинам, в том числе и из-за Феогноста, медлил, колебался, в частности, не знал, брать ли его и Катю с собой или дать денег и оставить в городе. И об этом и о другом им следовало серьезно переговорить, все обсудить и решить. Судобов сейчас очень нуждался в помощи человека, которого считал своим духовным отцом, но и новая его попытка достучаться до Феогноста ничего не дала. Естественно, что всем этим Судобов был и огорчен, и сильно обижен. Отношения их были испорчены уже тогда, но за два года жизни под одной крышей Судобов чересчур привык от Феогноста зависеть, знать, что единственный человек, который может его спасти, всегда рядом, и Катя понимала, что сам на разрыв он вряд ли решится.

Поздней осенью того же 28-го года Судобов наконец продал свой дом в Нижнем и тут же уехал смотреть другой, который для него приглядели на окраине Перми. Там его мало кто знал, вдобавок город был большой, с множеством приезжих и затеряться в нем было легко. Кате он сказал, что, по его мнению, Феогносту и ей лучше ехать с ними. Вдвоем, пока Феогност в таком состоянии, им не выжить. У Судобовых было много вещей, нередко весьма ценных, и переезд в общей сложности занял месяц, но все это шло мимо Кати и, естественно, мимо Феогноста. Для конспирации в Пермь они плыли даже разными пароходами. К этому времени большая часть мебели была уже перевезена на новое место, многое распаковано и даже частично расставлено. Конечно, со стороны Судобовых было очень любезно предложить им, как и раньше, жить вместе, да еще на всем готовом, но Катя ехала в Пермь с неохотой. Однажды она даже попыталась сказать Феогносту, что, наверное, им лучше остаться, но он ничего вразумительного не ответил, и она понадеялась на лучшее.

Насчет Перми предчувствия Катю не обманули, жизнь у них там сразу не задалась. Во-первых, ссылаясь на то, что Феогност еще с тех пор, как был архимандритом Дивеевского монастыря и сюда приезжал, в городе хорошо известен, и для той же конспирации Судобов попросил Катю первое время, пока не станет ясно, перестали ими интересоваться "органы" или нет, Феогноста из дома не выпускать ни под каким видом. Катя, сказал он, всем будет представлена как его, Судобова, золовка, с ней проблем нет, а Феогност пускай сидит под замком. Потом это "первое время" растягивалось и растягивалось, в итоге некоторую свободу Феогност получил лишь в конце мая следующего года.

Что же касается сумасшествия, то в Перми Феогност будто и в самом деле пришел в себя. Кончились и псалмы, и бред, снова с ним стало возможно нормально разговаривать, и Судобов торжествовал. Для полноты счастья ему не хватало одного, чтобы Феогност признал, что был неправ, когда в число тех, перед кем он должен валять ваньку, внес и его, Судобова. Речь на эту тему он заводил не раз, но ничего внятного не добился и в конце концов от Феогноста отстал. Время, которое они провели в Перми, для Кати во всех отношениях было очень тяжелым. Хотя Феогност внешне оправился, она видела, что он совсем не такой, каким был раньше. Он сделался медленен, осторожен, неловок: это касалось и движений, и слов, он будто и вправду с трудом отходил после тяжелой болезни. Вообще человек на редкость эмоциональный, взрывной, он теперь стал сухим, холодным, часто даже недобрым. Впрочем, неплохие дни у него случались и в Перми.