Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

Купленный Судобовым дом стоял очень красиво, на высоком холме, прямо над Камой, с другой стороны тут же за околицей начинался густой бор. В этом доме они прожили больше полугода, наверное остались бы там и дальше, если бы Катя специально не устроила все так, что Судобовы их фактически выставили. Поселились они наверху, там под самым коньком были две маленькие комнатки, как раз для Феогноста и для нее. В хорошие дни он вообще вниз не спускался, молился, смотрел из окна на Каму или просто размышлял. Такой же чердак был и в их тамбовском имении, и он всегда туда уходил, когда ему что-нибудь надо было обдумать. Может быть, из-за этого он иногда и впрямь делался тих, спокоен, Кате даже казалось, что счастлив.

Но с бесами все продолжалось. Конечно, Феогност понимал, что делает плохо, говорила тетка, но упорствовал и по ночам, как и прежде, объяснял Господу, что людям самим со злом никогда не справиться, зло сильнее; если не собрать бесов в одном месте и не довести их до полного изнеможения, надежды нет. Они и вправду на двоих с Судобовым по-прежнему собирали целые ватаги - шумные, шкодливые, но на вид довольно безобидные; Катя их, то есть бесов, временами жалела, пыталась она убедить себя и в том, что, в сущности, ничего страшного в этом глумлении нет: Феогност сидит в четырех стенах и шага за порог не может сделать, получается, хуже, чем в тюрьме - там с ним в камере еще кто-то был бы и на прогулки выводили бы. Так что не беда, что он возится с бесами, как ребенок с игрушкой, а то и вправду от одиночества повеситься можно. Но уговорить себя ей было нелегко, потому что она видела, что с каждой новой игрой Феогност становится жестче и безжалостнее. Вообще она понимала, что дела их плохи и дальше будут лишь хуже.

Феогност был в настоящем капкане, и Катя не сомневалась, что если ему сейчас не помочь, он и сам не выберется, и ее за собой утянет. В принципе, рассказывала Катя тетке, первое, чего она должна была добиться, это увезти Феогноста из Перми куда угодно, только подальше от Судобова. Она не понимала, почему Судобов оказался так опасен для сильного, умного Феогноста, но похоже, что, несмотря на твердое желание вернуться в Христову веру, он стал в этой вере как бы Троянским конем. То есть, по слову Судобова, зло отдавалось Феогносту в полную власть: "На, бери меня, владей мной", - и Феогност на это клевал, ловился, не замечая, что скоро сам делался его частью.

Весной им немного полегчало. Обычно, как только село засыпало, он и Катя выбирались из дома и шли в лес, бесконечную чащобу, тянущуюся отсюда чуть не до самого Урала. Там, в лесу, они дни напролет гуляли, иногда собирали грибы, ягоды и возвращались обратно лишь следующей ночью. Они не сразу пришли к этому расписанию, но придя, уже от него не отступали. Вдвоем на воле они как будто забывали о судобовском доме, и молился в лесу Феогност совсем по-другому. Тут он казался ей настоящим отшельником, древним монахом, покинувшим суетный мир и теперь подбирающим себе место для скита.

Их ночная конспирация долго работала неплохо, но как они ни старались не попадаться никому на глаза, в середине июля в округе возник слух, что по окрестным лесам бродят какие-то незнакомые и явно не местные люди - по виду из дворян. Судобов, к которому уже и так начали приглядываться местные комсомольцы: кто он, откуда, почему не работает и на что живет, - испугался, снова стал требовать от Кати, чтобы они никуда, пока разговоры не улягутся, из дома не выходили. Положение для всех сделалось невыносимым, но как развязаться с Судобовыми, Катя придумать не могла, и, наверное, это еще тянулось бы не один месяц, если бы не судобовская жена. Идея была ее, Катя лишь сделала так, чтобы разрыв был полным и окончательным, более того, чтобы и все исходившее от Судобова было скомпрометировано для Феогноста раз и навсегда.

Катя знала, что нижегородского сумасшествия Судобовы Феогносту не простили, история лишь замазана... Из-за этого то, что им становится известно о Феогносте, нередко перетолковывается в дурную сторону, начинает считаться фальшью, обманом, так что в плохое они поверят легко и сразу. Судобов давно был убежден, что, уйдя в свое сумасшествие, Феогност струсил, испугался неизбежного расстрела и неизбежного же мученичества. Сам Судобов не раз говорил, что лучшие люди церкви гибнут один за другим, и, наверное, церкви надо хотя бы немного поберечься, затаиться, что ли, а то выживут лишь те, которые не Христу служат, а большевистской власти. Церковь с ними, может, и вправду уцелеет, но это будет другая церковь, не христианская. То есть на словах он сделанное Феогностом как будто одобрял, понимал его нежелание лгать с амвона, звать верующих к тому, к чему никакой иерарх звать их не должен. И платить за это Феогност тоже не отказывался, и все же Катя видела, что Судобов разочарован, что тот, кто возвратил его к Богу, не настоящий мученик, не человек, для которого смерть за веру истинное благо. У нынешнего Феогноста как бы не было прав убеждать его порвать с чернокнижием и пойти ко Христу. Так что и Судобов искал повода для разрыва, но хотел в нем, в этом разрыве, быть правым, чтобы не он предал, а его; и не святого он выгнал из своего дома, а заурядного грешника.

Позже Катя узнала, что, пытаясь застраховаться от любых обвинений, Судобов тогда написал письмо ее сестре, Нате, где подробнейшим образом изложил причины и поводы своего разрыва с Феогностом.

С июня жена почти беспрерывно внушала Судобову, что больше они не могут рисковать своей жизнью и прятать Феогноста с Катей. Да Феогност и не стоит того. Она объясняла мужу, что Катя в гимназические годы была в Феогноста влюблена, и они не просто так уходят на целые сутки в лес, она его любовница, и это продолжается давно, может быть, даже еще с нижегородских времен. Вообще Феогност никакой не праведник, а обычный слабый и не очень честный человек, выбравший себе церковную карьеру, теперь же, когда священников стали расстреливать пачками, он сдрейфил и решил притвориться сумасшедшим.

Подобный разговор Катя случайно услышала утром, когда Судобовы думали, что Феогност и она еще с ночи ушли в лес и в доме никого нет, - но так и не поняла, первый ли он и удалось ли судобовской жене убедить мужа. Да это было и неважно, она видела главное - пришло ей время сослужить Феогносту вторую службу, а то, что говорила судобовская жена - подсказка, что и как она, Катя, должна делать. Уже со следующего дня Катя на глазах у Судобовых, словно бы невзначай стала прижиматься к отцу Феогносту, а когда они вчетвером сели ужинать, кокетничала с ним так, словно она и вправду отнюдь не только его келейница. Она говорила тетке, что сам Феогност, конечно, ничего не замечал, от подобных вещей он был чересчур далек, но Катю это волновало мало, спектакль предназначался для других зрителей. У них - это стало ясно меньше чем через неделю - он явно имел успех. Очевидно, Судобову пяти дней, чтобы избавиться от последних иллюзий, вполне хватило, и он понял, что жена права: из-за этого человека провоцировать ГПУ и рисковать своей свободой - редкая глупость. И вот 9 августа, как раз в день покровителя Феогноста святого Пантелеимона Судобов за завтраком совершенно спокойно и безо всяких предисловий сказал, что больше ни содержать, ни давать им убежище они по разным обстоятельствам не в состоянии. Он понимает, как Феогносту с Катей в их нынешнем положении будет нелегко устроиться в другом месте, но они должны его понять и простить. В течение трех лет он делал для них все, что мог, и сейчас его средства на исходе. Да и с безопасностью в Перми большие проблемы. В общем, он просит их в течение двух дней собраться и уехать, по возможности не держа на него зла. Денег с собой на первое время он им даст.

Деньги Катя взяла у Судобова безо всяких колебаний, и два дня спустя, как и было договорено, они в самом деле сели на пароход, идущий из Перми в Сызрань. Судобовы их не провожали, отвезли к пристани, наскоро попрощались и уехали. Из Сызрани Кате еще два месяца назад написала ее троюродная сестра, жившая в этом городе и работавшая невропатологом в местной больнице. О некоторых обстоятельствах их жизни у Судобовых она знала от самой Кати, и письмо было вполне конкретное. Она писала, что город тих, уютен и во всех смыслах очень симпатичен, в частности, славится дешевизной съестного, что в нынешние времена немаловажно. В городе есть два хороших священника, которые много о Феогносте слышали и отзываются о нем с великим уважением. Приятные люди есть и среди мирян, в основном из учительства, так что стоит Феогносту захотеть, и в Сызрани он будет окружен преданными людьми, но если он пожелает сохранить уединение, это тоже будет понято правильно.

Сестра написала, что живет недалеко от сызранского кремля, снимает две комнаты у хозяев, которые глухонемые и вдобавок ничем, кроме огорода, который их кормит, не интересуются: захочет Катя, она с радостью их приютит, тем более что в доме пустует еще одна комната, а нет - найдет что-нибудь более подходящее. Жилье снять в городе не проблема, и оно недорого, это не Москва. В письме сестра сделала Кате еще одно соблазнительное предложение. Она написала, что в городе очень не хватает врачей, и ей, по всей видимости, будет нетрудно устроить Катю в ту же больницу, где работает она сама. Катиного диплома фельдшерских курсов должно хватить. Если это выйдет, сразу появится возможность получить и полноценное медицинское образование на заочном отделении института в том же Нижнем Новгороде, например. Сестра знала, что Катя о таком дипломе давно мечтает, и приберегла это напоследок. Но и без института все выглядело настолько радужно, что Катя, не особо раздумывая, решила, что если придется уйти от Судобовых, они поедут именно в Сызрань.