Последний порог - Андраш Беркеши

Гейдрих с удовлетворением слушал профессора, слова которого казались ему убедительными, а в искренности профессора он не сомневался. Сейчас он уже не жалел, что их встреча сложилась именно так. Однако он еще не знал, о чем хочет просить его Эккер.

— Ты прав, старина, я тебе верю, — произнес Гейдрих, подойдя к профессору вплотную, и похлопал его по плечу, а сам подумал о том, что не мешает подслушать, о чем будут говорить Вебер и Радович. — Не сердись. А теперь я слушаю твою просьбу. Ты сказал, что она носит сугубо личный характер.

Эккер смутился. На лбу у него снова выступили мелкие капельки пота. Он вытер их платком, раздумывая о том, стоит ли после такого разговора излагать свою просьбу или, быть может, лучше подождать другого случая, но тут же решил, что момент теперь самый подходящий. Ведь если он сейчас откроется Гейдриху, то его откровенность лучше всего убедит того в его верности.

— Я влюбился, — безо всяких переходов вдруг выпалил Эккер. — В сорок восемь лет влюбился, как мальчишка, правильнее сказать, в сорок шесть, потому что случилось это два года назад и продолжается до сих

— Ну, это меня радует, — похвалил Гейдрих. — Откровенно говоря, я уже много раз хотел потолковать с тобой о твоей личной жизни. — Сообщение Эккера, по-видимому, наэлектризовало Гейдриха, так как секс всегда был его любимой темой. Усевшись поудобнее и закурив, он погрозил профессору пальцем: — Я не хочу, чтобы ты снова на меня обиделся, но я иногда думал о тебе и, не стану скрывать, тревожился, что и у тебя извращенные наклонности, как у этого прогнившего насквозь Бэма. Мне хорошо известно, что фюрер смертельно ненавидит гомосексуалистов.

— Нет-нет, ты ошибся, — возразил Эккер, — я не гомосексуалист. — Он задумчиво поднял взгляд к потолку: — Я рано научился сдерживать свои желания. Разум помогает человеку преодолеть много трудностей. Мне этого, как видишь, не удалось. Я долго не мог привыкнуть. Теперь я спокойно отношусь к своей внешности. — Эккер поднялся с места, окинул самого себя взглядом: — Тридцать пятый размер обуви, почти детские ручки, маленькое туловище, несоразмерно большая голова, невыразительное, круглое как луна лицо... Однако по этой странной внешности нельзя судить, кто я на самом деле. — Профессор улыбнулся: — Огромное достижение, что я уже могу вот так высказываться о себе. Но все-таки я — человек, и думающий человек, притом более чувствительный, чем другие, это легко понять. И я очень горд. Но я горжусь, разумеется, не своей внешностью, а тем, что у меня в голове, то есть умом.

Гейдрих с интересом слушал горькое, но искреннее признание профессора. В эти минуты он был ему особенно близок.

— Сексуальный вопрос для меня отягощен тем, — продолжал Эккер, — что я довольно-таки разборчив эстетически. Мои желания обращены в большинстве случаев к самым совершенным физически женщинам. Но это всего лишь желание. В действительности даже самые последние проститутки неохотно ложатся со мной в постель. Некоторое время, Рени, можно мириться с этим, ведь животные инстинкты в человеке сильны. Но потом наступает отвращение, насколько это возможно...

Гейдриха поразила такая откровенность профессора. Человек, замысливший предательство, не распахнет свою душу до такой степени. Его собственная сексуальная жизнь никогда не была легкой, но ему и в голову не приходило, что о ней можно с кем-то говорить. Он даже не подумал, что Эккер использует против него испытанное оружие «разговора по душам». Обычно человек открывает свою душу лишь перед тем, кому он полностью доверяет. В этом Гейдрих был твердо уверен.

— В кого же ты влюблен, старина?

— В Эрику Зоммер, — ответил Эккер, немного помолчав.

Гейдрих подскочил, словно ужаленный осой.

— Ты с ума сошел?!

— Возможно.

Гейдрих заходил по комнате большими шагами от двери до открытого окна и обратно.

— Эта шлюха все еще жива? — спросил он.

— Жива. Она находится в изоляторе ораниенбургского лагеря.

— Сегодня же велю покончить с ней! — Обернувшись к профессору, повторил: — Я прикажу казнить ее! Понимаешь, старик? Сегодня же. И ты ее забудешь! Скажи, ты с ума сошел? Влюбился в подстилку какого-то подлого еврея! В предательницу!

Эккер внешне оставался совершенно спокойным. Закурив сигарету, он подождал, пока Гейдрих кончит бесноваться, а затем тихо сказал:

— Рени, тебе следовало бы подумать, что, решившись на такой разговор с тобой, я, разумеется, все основательно взвесил. Видишь ли, Рени, я на самом деле влюблен в Эрику, хотя и знаю, что она была любовницей Витмана, нарушив тем самым нюрнбергские законы. Все это мне известно. Однако сама-то она не превратилась из-за этого в еврейку. Ты хорошо знаешь, что дело вовсе не в этом.

— Собственно говоря, для чего тебе понадобилась эта девка? Хочешь ходить в лагерь и заниматься там с ней любовью? Хочешь получить от меня на это разрешение?

— Дело не в этом, Рени. Я не намерен превращать ее в проститутку. Прошу, чтобы ты мне ее отдал. Выпусти ее. Я хочу взять ее к себе. Хочу, чтобы она меня со временем полюбила и отдалась бы мне по любви.

— Неслыханное дело! — воскликнул Гейдрих. — Если я хорошо тебя понял, ты хочешь жить с ней?

— Хочу. Но я должен тебе еще кое-что сказать. В данном случае речь идет не о любовной интрижке. В этом есть нечто гораздо более значительное, Рени. Мне Эрика Зоммер была бы нужна даже в том случае, если бы я ее и не любил. Университет — очень трудный сектор. Если узнают, что я вступился за девушку и добился ее освобождения из лагеря, положение мое заметно упрочится. Откроются такие тайные источники доверия ко мне, с помощью которых я узнаю, чем живут, о чем думают многие. Подумай, Рени, я могу скрыть свои чувства к ней, достаточно будет сослаться на служебные интересы. О том, что я влюблен в девушку, я сказал тебе как своему другу, а не как начальнику.

У Гейдриха уже созрел план.

— Хорошо. Я выпущу девушку, но ты, как член университетского совета, подай ходатайство об этом.

— Понимаю, — ответил Эккер. — Завтра Вебер передаст тебе мое ходатайство.

Дверь камеры внезапно распахнулась. Строгий эсэсовец знаком приказал встать. Милан поднялся с трудом: каждое движение отдавалось болью в мозгу.

В комнате для допросов его ждал молодой человек, среднего роста, лет тридцати. На мундире нашивки штурмбанфюрера. Лицо узкое, но с высоким и широким лбом, глаза черные, как бы скрывающиеся под полуопущенными веками. Во взгляде, когда он с интересом разглядывал заросшее щетиной лицо избитого юноши, не было ничего угрожающего. Милан, разумеется, не знал, что Феликс Вебер, заканчивая школу офицеров, многим отличался от своих однокашников. Он и мундир не любил, надевал его только в тех случаях, когда это было обязательно. После окончания в 1928 году университета Вебер поступил на службу в прусскую государственную полицию, а после прохождения годичной практики был назначен следователем в политический отдел берлинской полиции. Эта работа ему нравилась больше административной, так как он получил право ходить в гражданском платье, кроме всего прочего ему было поручено создать сеть доносчиков в высших учебных заведениях. Свое задание он выполнял охотно и добросовестно.

Он часто беседовал со своим отцом, Густавом Вебером, библиотекарем по профессии, и отец терпеливо объяснял ему, что будущее принадлежит Гитлеру и его движению. Молодой следователь был достаточно умен, чтобы быстро разобраться в реальном соотношении сил, а когда узнал, что и его отец является членом нацистской партии, колебался недолго. В библиотеке отца он и познакомился с профессором Эккером и тайно вступил в СД. Двойная игра, какую Феликс вел до прихода Гитлера к власти, вынудила его быть осмотрительным, однако он быстро усвоил всю хитрую методику, которой так хорошо владели старые, опытные разведчики.

— Настоящий преступник, — поучал его Эккер, — может успешно действовать в течение долгих лет потому, что он основательно знаком с методами работы полиции, ему известно многообразие расставляемых ею ловушек, все законы он знает наизусть, и это дает ему возможность искусно лавировать во всех лабиринтах преступного мира. Следователь — мастер своей профессии, если он хорошо чувствует психологию преступника. Иначе говоря, он должен знать все уловки политической конспирации.

Вебер оказался способным учеником, со временем он в совершенстве изучил искусство лавирования, чем и оказал бесценную услугу нацистской партии. После захвата власти нацистами он остался служить в политической полиции, не теряя при этом связи с СД, секретной разведкой партии. Когда Геринг, став премьер-министром Пруссии, создал гестапо, Вебер был назначен в нем офицером по особым поручениям.

— Садитесь, — показывая на стул, сказал Вебер. Отослав конвоира, он равнодушно посмотрел на заключенного, с большим трудом превозмогавшего боль. «Браун — кретин, черт его возьми! — подумал он. — Если этот парень всего лишь красный, то и возиться с ним не стоит, надо или немедленно повесить его, или отослать в концлагерь. Однако, если верить документам, юноша — красный агент, а ведь каждому дураку известно, что их разведка организована очень хорошо». — Как себя чувствуете? — спросил Вебер, встал со стула и, подойдя ближе, оперся о стол. Затем вынул портсигар и закурил.