Наблюдатель - Стас Устенко

– Доктор Лазаревский! Выбросите все металлические предметы, что у вас с собой, снимите ремень! – второй крик получился у меня куда лучше. И это была ошибка.

Самое неприятное в жизни – осознание и признание своих неудач, неверных решений. Миг прошел, и ты понимаешь, что был не прав, но изменить уже ничего не получится. И остается лишь факт плюс последствия. Которые как по команде встают в ленту домино и грозятся упасть от первого шороха.

В толпе я Лазаревского не заметил, но на мой окрик из начала колонны выступил здоровый крепкий субъект. Он не сильно походил на того Ларазевского, который отправил меня в необычное путешествие, но габаритами был с ним явно сравним. Сразу же на психолога налетел человек из левого ряда – проход к выходу заметно сужался, и Лазаревский невольно занял его часть. Вероятно, этот второй персонаж как-то неудачно поставил ногу, но тут же из-за его спины кубарем покатился еще один маленький и круглый дядя. Он летел так, словно получил профессиональную борцовскую подножку. Кантимиров бросился к началу колонны, однако оказалось поздно – организованная шеренга превратилась в толпу.

И тут зал словно объяло голубым пламенем. Термин «свечение» из дневника не описывал и десятой доли того, что нам предстояло увидеть – это было… ну, как северное сияние в квартире. Немыслимый, всепроникающий и всепоглощающий свет заполнил все поле зрения, и тут же он взорвался невероятно громким хлопком. Далее происходящее напомнило рапид – замедленную съемку из какого-нибудь фильма Джона Ву. Вот окна покрываются тысячью трещин. Вот миллион осколков разлетается в стороны. Вот кристаллы словно застывают в воздухе – и сквозь них как будто проступают какие-то витиеватые письмена. Вот человек пролетает через пустую уже раму. И вот он исчезает в полыхающей поверхности зеркала, которая вибрирует и гудит, словно растревоженный улей. Последнее, что я запомнил, – круги на этой поверхности как от камня, брошенного в воду.

«Очень странно, ведь зеркало установлено вертикально», – а дальше мир схлопнулся, будто картинка на экране при выключении старого лампового телевизора.

2

«Банан толстый, а кожура еще толще».

«Банан толстый, а кожура еще толще».

«Банан толстый, а кожура еще толще».

Эта фраза не выходила у меня из головы, она крутилась и жужжала, словно назойливый комар летним утром. Где я ее мог слышать? Постепенно сознание прояснялось, но вместе с ним приходило и уже привычное острое чувство дежавю. Судя по всему, мы не смогли предотвратить гибель человека. И как будет развиваться ситуация дальше – строго по описанному в дневнике сценарию? Ведь менять прошлое – дело такое, немыслимое с точки зрения современной физики. Кстати, я же не спросил у Вероники, когда мы спускались на подъемнике: есть ли аналогичный путь обратно? Только не хватало здесь застрять и воочию увидеть ту самую раздачу или катаклизм, погубивший весь персонал станции.

Я наконец смог продрать глаза и сразу же поднялся с кровати. Голова гудела, но восприятие оставалось обостренным – судя по всему, я схватил хорошую дозу адреналина. Окружающее пространство только усиливало старые воспоминания. Обычная жилая комната станции отличалась аскетичной, убогой обстановкой. Я дошел до двери, она оказалась не заперта. В коридоре я тут же столкнулся с Вероникой.

– Лазаревский?

– Погиб. Все прошло точно так, как описано в «Молескине». Мы ничего не смогли изменить.

– Хреновые дела. Слушай, может нам стоит подняться на поверхность?

– Какой сейчас в этом смысл? Давай осмотримся и не торопясь решим, что делать.

Ну, хоть так – я немного успокоился.

– Хорошо. Может, стоит все обсудить с Кантимировым? И хорошо бы вычислить автора «Молескина» – так, на всякий случай.

– Я как раз шла к профессору.

Кантимиров ждал нас в небольшой комнате для заседаний – снежно-белой и очень сильно освещенной. Яркий свет резал глаза. Я поискал выключатель, а, не обнаружив его, сощурился.

– Садитесь, товарищи, – сам профессор, конечно, расположился во главе стола.

– Свет потише нельзя сделать? Это же не комната для допросов, – пошутил я.

– Еще одна недоработка проектировщиков. Аж глаза режет. Увы, можно только совсем погасить и сидеть во тьме. Впрочем, темнота – это же друг молодежи…

– Не надо, – улыбнулся я.

– Итак, что вы думаете о произошедшем? – подключилась Вероника.

– Что я думаю? Хороший вопрос. Скорблю о потери коллеги – ужасно, просто ужасно все вышло. Тем не менее, сейчас ход нашего эксперимента доказывает, что нужно искать новую позицию для зеркал. Я уже начал расчеты, но боюсь, для решения данной задачи потребуется немало времени. В нынешней системе мы получаем резонансные колебания, которые приводят… Впрочем, это уже детали, не буду вас утомлять.

– Ну почему же, – Веронике, похоже, Кантимиров не нравился. – Мы с удовольствием послушаем вашу теорию – собственно, и за этим тоже нас сюда прислали. Чтобы, так сказать, оценить качество и ход работ под вашим руководством. И, замечу, данное решение было принято еще до инцидента. Теперь мы можем рассматривать различные варианты действий – вплоть до остановки эксперимента, так как ситуация стала критической и привела к жертвам.

– Понимаете, дорогая Вероника… Вы можете, конечно, сделать меня козлом отпущения, только это вряд ли поможет. Да, я осознаю, что ответственность за произошедшее лежит на мне и только на мне. Но все находящиеся здесь люди знали, на что идут. Это – даже не работа на серийном ядерном реакторе и даже не испытания нового реактора. Мы пытаемся понять суть материи, по большому счету играем с взрывателем от водородной бомбы… Да, то, что произошло, – чудовищно. Но не факт, что завтра не случится чего похуже. Если вам нужны гарантии идеального следования графику, я лучше сам напишу заявление об отставке. Однако осмелюсь доложить, что до сего момента я бы, не думая и секунды, отдал свою жизнь, если бы это помогло научному прогрессу. И мне очень жаль, что наш разговор начался именно с такой темы…

– Профессор, – смягчилась Сталь. – Я ни в коей мере не хотела обсуждать ваши профессиональные способности. Вы и только вы руководите станцией – таково мнение руководства. Но у нас появилась дополнительная информация, способная помочь в решении проблемы и снизить риск возникновения подобных эксцессов.

– И какая же это информация? Откуда вы узнали о коллапсе на втором запуске? Откуда вы…

– Майкл.

– Откуда вы, Майкл, узнали о том, что Лазаревскому надо снять ремень?

– Ясновидение.

– Неудачная шутка, – Вероника снова стала серьезной и сосредоточенной. – Смотрите. Скажем так, в наших руках оказался некий документ, который описывал то, что происходило здесь недавно, и то, что будет происходить в ближайшие месяцы. Представить его я вам не могу, придется поверить на слово. Для начала просчитайте работу метрики не с параллельной системой зеркал, а с Х-образной.

– Х-образная система? Хм… Интересно, очень интересно. Как же мне это сразу в голову-то не пришло… Банан толстый, а кожура еще толще…

– Что? – я подскочил в кресле.

3

– Не волнуйтесь так, молодой человек – это всего лишь каламбур из одной притчи.

– Расскажите ее, пожалуйста.

– Извольте. Американский физик-экспериментатор Роберт Уильямс Вуд все время пытался познать устройство мира, суть вещей. И как-то в очередной раз погрузившись в наркотический транс, он достиг просветления – и познал Истину. Она была кристально четкой, ясной и очень простой. Он взял бумагу и записал то, что ему открылось, чтобы потом рассказать об этом людям.

– И?

– Когда Вуд пришел в себя, первым делом он схватил листок со своими записями. На нем было начертано: «банан велик, а кожура еще больше» или «банан толстый, а кожура еще толще». Да и кто теперь разберется, как правильно! – Кантимиров гомерически захохотал.

– И какое это имеет отношение к Х-образной системе зеркал? – вмешалась Вероника.

– Самое прямое, товарищи, самое прямое. Дело в том, что во всех наших изысканиях мы опираемся на известные физические постулаты – например, постоянство материи или что-то еще… Да не важно – на всю ньютоновскую матрицу, короче говоря. Как описывал это мой учитель, берем за аксиому толстый банан. Но далее в процессе исследований открывается что-то еще, что ставит под вопрос принятую систему координат. И как тогда быть? К сожалению, на аксиомы никто не замахивается – начинают менять суть эксперимента, подгоняя его под заданные условия, а то ведь ненароком получится, что сам банан толстый, а его кожура – еще толще! И что тогда делать изволите – с ума сходить? Вот то, что предложили сейчас вы, – сущий бред. Чтобы сфера стала двигаться в такой системе, она должна начать поэтапно уменьшаться в габаритах – и даже не до размеров атома или элементарной частицы! До размера кубита! А, как и бит, кубит допускает два собственных состояния – А и В, но при этом может находиться и в их суперпозиции. То есть в состоянии, где A и B – любые комплексные числа, удовлетворяющие условию | A | 2 + | B | 2 = 1, а при любом измерении состояния кубита он случайно переходит в одно из своих собственных состояний. Вероятности перехода в эти состояния равны соответственно | A | 2 и | B | 2. Понимаете, в чем дело? Сам по себе – в системе без наблюдателя – кубит находится в суперпозции, то есть как бы одновременно в двух состояниях. Но как только кто-то начинает присматривать за ним, он меняет суперпозцию на какое-то определенное число! Введение в систему наблюдателя меняет саму систему!