Помни обо мне. Две любовные истории - Виорэль Михайлович Ломов

Софья хлопотала возле керогаза, пахло жареной картошкой. Суворов уже и забыл, что на свете существует этот чудный запах.

– Картошка у вас хорошая. Я сходила на рынок, дешевле, чем у нас. У нас картошка совсем дрянная. За килограмм тележку мандаринов дают.

– Какой запах! – Георгий потер ладони. – У меня, кстати, баночка огурчиков есть, солененьких. Эх, водка нужна! Я сбегаю. Тут внизу.

– Я купила, – улыбнулась Софья.

В глазах ее появилось то, что отличало ее от всех других женщин, и Суворов догадался, что: отсутствие корысти. «Неужели я стал стареть и уже анализирую глаза женщин с этой стороны?»

– Софи, прошу тебя, при гостях не говори о том, что я потомок Суворова. И вообще…

– А когда я говорила? – беззаботно спросила Софья.

Георгий боялся расспрашивать ее о прошлом. Ему казалось, что любой его вопрос отзовется в ее сердце болью и воспоминаниями о Лавре и Юре. Но она сама заговорила о них. О Грузии, о Тифлисе, о Вахтанге, и о Лавре с Юриком. Сегодня в ней не было ничего странного, и вчерашнюю ее некоторую экзальтированность Суворов приписал на счет железной дороги и тяжелой, что там говорить, встречи. Да и этот ее вымышленный день рождения, гости, воспоминания, ее монолог, напоминающий стон. Он уже стал сомневаться, да точно ли она принимает его за Лавра или это ему вчера только так показалось? И она вчера как сомнамбула была.

– От Анвара были известия?

– Нет. Ушел за Лавром. Он мне тогда еще признался, что одного Лавра никуда не отпустит. Ушел, а мне дорогу не показал…

Георгий выпил пару рюмок водки, Софья свою лишь пригубила. Он уже собрался налить еще одну, как в дверь постучали. Георгий недоуменно посмотрел на часы, на Софью, на дверь.

Зашла молодая женщина в платке, повязанном по-купечески. С нею была девочка лет двенадцати в шубке, сапожках на шнурочках, перчаточках и берете.

– Здравствуйте, – у женщины был звучный голос, и по одному слову было как-то сразу понятно, что у нее правильная речь. – Я Мартынова Ирина Аркадьевна. Это моя дочь Надя. Я пришла, Георгий Николаевич, чтобы обговорить с вами условия.

Суворов забыл, что знакомые (по просьбе тетушки Адалии Львовны)рекомендовали ему эту женщину в домработницы и предупреждали, что она придет именно сегодня.

– Проходите. Раздевайтесь. Прошу к столу. Это Софья Левоновна. Надя, садитесь на кровать. Вот мандарины. Угощайтесь. Ирина Аркадьевна, водочкой не побрезгуете? Других напитков, извините, нет.

– Не откажусь, благодарю вас. Я так полагаю, что разговор пойдет не об этом…жилье?

– Нет. Я через месяц переезжаю в двухкомнатную квартиру, тут неподалеку.

– Да, я слышала, вам ее выделили как профессору.

– Будущему.

– А почему ты мне ничего не сказал? – спросила Софья.

Ирина Аркадьевна удивленно взглянула на нее.

– О чем, Софья Левоновна?

– О том, что ты профессор и у тебя квартира?

– Прости, не успел. Не только сказать, а и получить ни того, ни другого. Я пока что кандидат наук. Софья Левоновна гостит у меня второй день, – пояснил он Ирине Аркадьевне.

– Как второй? Я уже столько лет с тобой!

Суворов криво улыбнулся.

– Георгий Николаевич, – Ирина Аркадьевна приподняла брови (они у нее были выщипаны по последней моде). – Может, мы придем в другой раз?

– Что вы, что вы! – воскликнул Суворов. – Мы действительно не виделись целую вечность, но это совсем не значит, что мы перенесем наш разговор. Так ведь, Софья Левоновна?

– Да, пожалуйста, – устало улыбнулась Софья.

Надя ела мандарины и с любопытством рассматривала Суворова. Он ей понравился. Среди ее знакомых и в родне не было таких красивых мужчин. Он был похож на артиста из нового фильма (фамилия вылетела из памяти), но еще профессор и с двухкомнатной квартирой! Последнее обстоятельство ее лично не трогало, но маме оно, кажется, не давало покоя.

– Георгий Николаевич, а вы преподаете астрономию? – спросила, играя, девочка.

– Астрономию? – удивился Суворов. – С чего вы взяли?

– Да вы какой-то неземной.

Ирина Аркадьевна рассмеялась.

– Ты, Надя, займись-ка лучше своими земными делами и не суй нос куда не положено, – попеняла она. – Где твой платок? Вытри щеки.

Девочка, совсем как маленький ребенок, стала возить платком по щекам и строить Суворову глазки. «Однако», – подумал он.

Георгий Николаевич обсудил с Ириной Аркадьевной ее обязанности, график работы, размер вознаграждения, а также возникающие по ходу беседы частные вопросы. Он не мог отделаться от взгляда девочки, она словно магнетизировала его, и когда он поворачивал к ней свое лицо, она поднимала бровки и надувала щеки. Софья, казалось, безучастно ждала, когда закончится этот деловой разговор. На девочку она даже не смотрела.

Когда Мартыновы ушли, она спросила:

– А почему ты со мной не посоветовался?

– Что? – спросил Суворов. Он не расслышал вопроса Софьи.

– Почему ты со мной не посоветовался, хочу ли я домработницу? Она явно не домработница. Ты что, не видишь? Она такая же домработница, как я комбайнер!

– Да уж, – рассмеялся Георгий.

– И потом, эта девчонка. Откуда она? Что она делала тут? У нее такой наглый взгляд!

– Чем тебе девочка не угодила?

– Девочка? Такие девочки на востоке становятся первыми женами в гареме.

Суворов растерялся. Слова Софьи источали злобу, что было так ей несвойственно.

– Что с тобой? – спросил он. – Софи?

– Не называй меня Софи! Слышишь, не смей! – Софья зарыдала.

Георгий Николаевич в отчаянии не знал, что предпринять. Уйти? Оставить ее одну? Нет, нельзя. Но и оставаться, не объяснившись, тоже нельзя!

– Давай еще по одной, – пришла ему спасительная мысль.

Софья залпом выпила водку и успокоилась.

XXV

– Мама, а, правда, Георгий Николаевич красивый мужчина?

– Красивый, – ответила мать.

– А эта Софья, она не такая красивая?

– Не такая.

– Нет, она вообще-то красивая, но она не любит его!

Ирина Аркадьевна даже остановилась:

– Что-что? Ты о чем это?

– Да эта, черненькая, она красивая, но она никого не любит.

– Почему тебя занимает этот вопрос? – Ирина Аркадьевна соображала, как поступить: быть приходящей домработницей или жить в квартире профессора. «Профессор… Ему идет это слово, оно его. Это даже хорошо, что его станут называть так немного раньше. Женщины любят расчет, а мужчины – авансы. Профессор одинок, эта женщина что-то временное, актриса, наверное. Если профессор всё время занят, вторая комната ему вроде как ни к чему, и будет очень удобно…»

– Ма, она скоро уедет от него?

– Уедет-уедет.

– И он не погонится за ней?

– Что? – дочь никак не давала ей сосредоточиться. – Зачем он должен гнаться за ней?

– Ну, раз любит.

– Раз любит, значит разлюбит.

Девочка расхохоталась:

– Раз любит, значит разлюбит. Раз любит,