Помни обо мне. Две любовные истории - Виорэль Михайлович Ломов

труду и совершенно отучили от дамского общества и от капризов дам. В этом году он несколько раз встречался с одной институтской дамой, но у той в голове был вихрь, от которого Суворов уставал.

– У меня сегодня день рождения, – сказала Софья.

Георгий Николаевич знал, что у нее день рождения 15 сентября, но уточнять не стал. Взглянув в окно, он только машинально произнес:

– Снег всё идет.

– Давай отметим его здесь. Пригласи своих друзей. Я хочу познакомиться с ними.

– Да и я. Здесь никто из них еще не был, ты первая…

Софья странно взглянула на него, но ничего не сказала.

У Суворова не было друзей, так как книги, не говоря уж о науке вообще, очень ревнивы не только к женщинам, но и к друзьям. Тем не менее он пригласил на вечер двух коллег с женами. Те очень обрадовались, так как Суворов, несмотря на свою замкнутость, нравился им чем-то таким, чего не было в них самих в принципе.

Вшестером с трудом расселись за столиком. Трое сидели на кровати. Двое на табуретках, а Георгий Николаевич на правах хозяина на чемодане, который перевернул на попа.

Трапеза была достаточно скудная, но по тем временам вполне достойная. Тем более Софья привезла пять бутылок«Гурджаани».

– В нашей столице, я имею в виду Грузию, еды побольше, ассортимент вин побогаче, – заметила Софья. – А? – обратилась она к Георгию.

Поскольку танцы из-за ограниченности площадей не предполагались, ломберного столика для карточных игр тоже не было, как и самих карт, развлечения приобрели характер разговорного жанра. Дружно заговорили об искусстве и грузинских винах, как о близнецах-братьях. Причем о винах говорили с большей теплотой, как о более простоватом мальчике.

Незаметно Софья завладела всеобщим вниманием. Она оказалась большой искусницей по части рассказа. Рассказы ее (якобы воспоминания) имели самый фантастический вид. И в то же время создавалась иллюзия их книжного или театрального правдоподобия. Георгий не прерывал ее. Софья увлеченно, временами взволнованно, очень чистым звенящим голосом, но не так, как девять лет назад– без заразительного смеха и насмешливого блеска глаз, рассказывала одну историю за другой, причем ее совершенно не интересовало, имеют ли слушатели хоть какое-то представление о людях и обстоятельствах, описываемых ею. Много и остроумно рассказывала про свое замужество, про Иллариона, «витязя в тигровой шкуре». Гости шумно одобрили эту метафору, как и вообще весь горный цикл. Когда перешла к истории, связанной со шкатулкой, Залесского поначалу не было в ней даже как второстепенного персонажа. Долго повествовала только о Лавре, постоянно кивая на Георгия, то ли как на самого Лавра, то ли как на его младшего брата.

– Залесский объявился в нашей компании неожиданно. Как-то вечером зашел в сопровождении друзей. Их было человек пять. Лавр хохотнул, увидев его: «А, это ты?» Залесский лишь мрачно взглянул на него. С самого начала между ними сложились напряженные отношения. Это была роковая встреча!

Софьин рассказ о шкатулке был весьма причудлив и витиеват. То шкатулка фигурировала как некая абстракция, наделенная мистическим смыслом, то как семейная реликвия, одновременно принадлежащая двум семействам. Через пять минут выяснилось, что Суворовы и Залесские в начале девятнадцатого столетия были родными братьями. В конце концов тайна вокруг шкатулки и двух семейств стала как патока. «Вот так пишется новейшая история и переписывается старая», – подумал Георгий. Его стал занимать рассказ Софьи, который она воспроизводила, скорее всего, по наитию, не вникая в смысл произносимых фраз. Это ему показалось странным.

– Да, совсем забыла! – вдруг спохватилась Софья и припомнила, что при государе Павле Петровиче граф Залесский («Эк куда ее понесло, – подумал Суворов, – не накликала бы беды») стал казнокрадом. Полководец Суворов (предок Суворова! ) поймал его с поличным и передал царю. Павел от своих щедрот даровал Александру Васильевичу шкатулку, а вора Залесского казнил как какого-нибудь Стеньку Разина. Главная же ценность шкатулки заключалась в том, что она могла избавить от любых болезней и в ней заключен был голос. Голос открывал своему владельцу ни много ни мало рецепт судьбы. Пушкину довелось в юности услышать голос. «Мой голос для тебя и ласковый и томный…»

Слушатели молчали. Суворов подумал: «Еще немного, и я пропал». На лицах гостей широкими мазками было написано: «Эк заливает сказки!»

– Ты так мило сочиняешь, Софи! – сказал он.

Софья далее поведала о том, что в семейных преданиях Залесских осталась романтическая легенда о том, что заветная шкатулка по праву принадлежит им. Именно это обстоятельство и привело к трагедии Лавра и Залесского. Рассказав о перипетиях их взаимоотношений, она вдруг заявила:

– И тут (представляете? ) Залесский меня похитил! В горах это делается через дом. Сегодня четные номера похищают нечетные, завтра наоборот. Я и пикнуть не успела. Схватил в охапку, кинул на коня и умчал. Залесский затребовал у Лавра выкуп – шкатулку! «Я женщин не покупаю!» – отрезал Суворов. Тогда Залесский предложил карты – меня против шкатулки! Лавр согласился. Сильно нервничал, проиграл, но заметил, что Залесский передернул карты. «Ты передернул!» – воскликнул он. Залесский выхватил пистолет, но Лавр успел метнуть в него кинжал, и Залесский упал с кинжалом в груди. Затем Лавр выхватил два пистолета и тремя выстрелами покончил с дружками Залесского.

– Этим история не закончилась, – Софья налила себе вина и отпила глоток. – Когда мы с Лавром праздновали в кругу друзей мое освобождение, в дом ворвался Залесский. Вид его был ужасен. Левая рука на перевязи. В правой – граната. Страшным голосом закричал: «На пол!»Все упали на пол. Лавр не стал сопротивляться, так как сопротивляться безумцу еще большее безумие. Вместе с Залесским забежали еще три человека. Схватили меня, потащили на улицу. Внизу был экипаж, а в нем еще два человека. Когда меня заталкивали в экипаж, из окна вылетел Лавр, стреляя на лету в моих похитителей. Двое из них упали. Залесский выстрелил в Лавра и сам погнал лошадей. Рана Лавра оказалась смертельной.

– Кто же тогда спас вас? – в один голос воскликнули заинтригованные гости.

– Спас меня он, наш скромный герой Суворов. Он вылетел вслед за братом в окно. «Залесский повез Софью к себе, – успел сказать ему Лавр. – Освободи ее…» Тот дал умирающему клятву. И освободил! Вот он, а вот я. Вот так, господа.

– Как же он освободил вас? – допытывались гости. – Георгий Николаевич, что же вы молчали об этом? Расскажите!

Суворов вздохнул и не успел открыть рта, как Софья продолжила:

– Я расскажу. Освободил он меня так. Заприметил двор, в котором на привязи были вороной жеребец и серая кобыла. Обе лошади под седлом. Как стемнело, зашел