Ошибка Либермана - Стюарт Каминский

Он сидел в машине четверть часа, думая об Айрис и прошлом вечере. День был жарким, а улица сравнительно пустой. Двое детей играли на тротуаре теннисным мячом. Три женщины, две полные, одна худая, сидели на ступеньках дома. Все дома — небольшие, внешне опрятные. Скудная ярко-зеленая трава в огороженных двориках — аккуратно подстрижена.

В дом, за которым он наблюдал, никто не входил и никто его не покидал, но дверь открыта, и три женщины на углу не сводили глаз с Хэнрагана. На улице было припарковано всего четыре машины. Вклиниться некуда.

Хэнраган вышел из машины, потянулся и стал оглядываться, как будто ищет дом по адресу. Из заднего кармана брюк он вынул записную книжку и сделал вид, что смотрит в нее, а потом повернулся к своей цели — дому с распахнутой дверью. Убрав записную книжку, Билл пересек улицу и поднялся по ступенькам ко входу.

Дом был одноэтажный, недавно выкрашенный в белый и зеленый цвета. Хэнраган позвонил и стал ждать, улыбаясь и глядя на трех женщин, сидевших на ступеньках. Одна из них, худая, сложила руку козырьком над глазами и, щурясь на солнце, смотрела в его сторону.

На звонок никто не вышел, чего Хэнраган не только ожидал, но и хотел. Он произнес «Здравствуйте» — достаточно громко, чтобы женщины на улице его услышали, и вошел в открытую дверь.

Хэнраган оказался в гостиной, тесно заставленной старой мебелью, чистой, с цветами на окнах. Большой постер в рамке — цветной снимок развалин замка, окруженных ярко-зеленым лесом, — висел над диваном. Надпись белыми буквами гласила, что это Гвадалахара.

— Есть кто-нибудь дома? — спросил Хэнраган.

Он решил представиться как полицейский, если кто-нибудь ответит. Если же дома никого нет и кто-нибудь застигнет его за осмотром помещения в отсутствие хозяев, Хэнраган все равно скажет, что служит в полиции и что ему показалось, будто в открытую дверь вошел подозрительный человек. Это никого не обманет, но никто в этом районе не станет подавать жалобу на полицейского за то, что тот вошел в открытую дверь.

— Есть кто-нибудь? — повторил Хэнраган.

Никто не ответил.

Он прошел через гостиную в маленькую столовую с темным деревянным столом, шестью стульями в том же стиле и низким буфетом, над которым висело изображение Иисуса Христа. Глаза Иисуса были обращены к потолку.

— Кто-нибудь дома? — в третий раз спросил Хэнраган, но уже потише.

На кухне, как и в остальных комнатах, было чисто. Пустая сушилка для посуды. Никаких следов еды на столике. Слабый запах специй напомнил Хэнрагану тетушку Айлин, сестру его матери, семейной поварихи, которая приехала в США в возрасте семи лет и вернулась в Дублин в семьдесят пять.

Хотелось выпить. Немного. Скажем, двойную порцию джина и виски — любимого напитка мужа тетушки Айлин. «Выпьешь джина с виски — замурлыкаешь, как киска», — говаривал этот веселый джентльмен.

Билл прошел через кухню. У небольшой ниши рядом с черным ходом было три двери, две из них были открыты. Одна вела в спальню — темная тесьма покрывала, на стенах — изображения Спасителя. Вторая — на лестницу в подвал. За третьей дверью его ждал успех. Хэнраган вошел в нее. Хотя шторы на окне были опущены, через них проникало достаточно света и Билл смог разглядеть, что оказался в комнате женщины, причем не старой, в отличие от соседней спальни с темной тесьмой и Иисусом. Полированная мебель в стиле ар-деко. Кровать овальной формы, покрытая розовым стеганым одеялом. На туалетном столике в углу, рядом с зеркалом от пола до потолка, стояло с десяток фотографий Эстральды Вальдес в разном возрасте. Почти на всех она была снята вместе с девушкой немного старше ее. Эстральда, даже семилетняя, держала руку на бедре и улыбалась многозначительной улыбкой. Снимки Эстральды и другой девушки заканчивались примерно двадцатилетним возрастом. Затем следовал перерыв, и два фото изображали Эстральду Вальдес в том виде, в каком ее знал Хэнраган. Это точно была Эстральда, загорелая, в солнцезащитных очках, почти без макияжа. Она обнимала крупную женщину постарше, которая щурилась на солнце.

Интересно, да, но еще интереснее был кукольный дом, стоявший на столе в углу, у окна.

— «Под домом в доме моей матери», — сказал Хэнраган и улыбнулся.

Он подошел к кукольному дому, который показался ему знакомым, — белый особняк высотой около полуметра. Подойдя к нему на расстояние вытянутой руки, Хэнраган надел очки.

— «Тара», — тихо прочел он надпись на пластинке над дверцей.

Хэнраган наклонился и заглянул в одно из окон кукольного дома, но сквозь опущенные шторы в комнату проникало недостаточно света, чтобы ясно разглядеть миниатюрную мебель. Пальцами левой руки он нащупал угол игрушечного домика и начал его поднимать. Домик оказался неожиданно тяжелым. Кроме того, он упрямо цеплялся за стол, словно моллюск «морское ушко», которого Хэнраган едва оторвал от скалы близ Мендичино тысячу лет назад во время их с Морин медового месяца. Моллюск оказался на редкость вкусным. Хэнраган надеялся, что и у того, что он найдет под кукольным домом, тоже будет собственный приятный вкус. Он потянул сильнее, и столешница неожиданно поддалась. Крошечная мебель со стуком раскатилась из-за рукотворного землетрясения.

Хэнраган поднял домик и правой рукой пошарил под ним. Ничего. Он ощупал края дома и — нашел. Это были края записной книжки в кожаном переплете. Он вытащил книжку и осторожно опустил дом. Держа ее в руке, он подошел к кровати и сел спиной к открытой двери. Он снял обложку, нашел пожелтевшую и порванную вырезку из газеты, посмотрел на фотографию во второй колонке, прочитал заголовок и начал было читать саму статью, но услышал какое-то движение у себя за спиной. Хэнраган начал поворачиваться, еще не зная точно, что скажет, и в этот момент пуля вошла ему сзади в шею чуть ниже головы. Он рухнул на пол лицом вниз.

Убийца Эстральды Вальдес положил пистолет в карман, обошел вокруг кровати, опустился на колени и вынул записную книжку из руки Хэнрагана. Из маленького входного отверстия, оставленного пулей на шее полицейского, сочилась кровь. Она также вытекала из выходного отверстия на горле Хэнрагана. Глаза его были закрыты. Мужчина осмотрел пол, пошарил пальцами. Надо бы побольше света — но он не мог рисковать. Ему понадобилось почти три минуты, чтобы найти пулю.

Вспотевшими пальцами он положил пулю и записную книжку в карман и медленно вышел из комнаты, одной рукой сжимая пистолет в правом кармане, а другой — книжку в левом. Он покинул дом через дверь черного хода, прошел через двор и оказался в переулке, где оставил свою машину.

Проезжая мимо дома Мадеры, он увидел, как за машиной полицейского остановился другой автомобиль. Из него вышел Либерман. Мужчина знал Либермана. На мгновенье он задумался, не вернуться ли в дом и не застрелить ли Либермана, когда тот войдет. Какая разница, один полицейский или два? Но решил не делать этого и продолжал движение, глядя на удаляющуюся фигуру Либермана, который поднимался по лестнице.

Мужчина заполучил то, что хотел, а возвращаться было рискованно. Риск невелик, но все же… Он слишком долго ждал, и слишком многое стояло на кону, чтобы идти даже на малейший риск.

Четыре часа спустя Эйб Либерман сидел в кабинете доктора Дипа в хирургическом отделении клиники Чикагского университета. Доктор Кулдип Сингх Далавал, известный своим друзьям, в том числе Либерману, как доктор Дип, только что прооперировал Хэнрагана.

— Главное — надо было все промыть, — сказал Дип, выйдя из операционной. Сына этого темнокожего низкорослого пакистанца дважды арестовывали за хранение кокаина. Либерман включил мальчишку в программу реабилитации наркоманов Калифорнии, которой руководил еще один его старый приятель. Это было пять лет назад. Мальчик уже стал молодым человеком и учится на втором курсе медицинского колледжа.

— Входное отверстие было чистым, — продолжал доктор Дип. — Пуля вошла под углом, с наклоном вправо. В пищевод не попала, но расщепила кость вот здесь. Существовала опасность, что он захлебнется кровью. Сейчас главную опасность представляет инфицирование раны, и мы намерены наблюдать за этим самым тщательным образом.

— Он будет жить? — спросил Либерман.

— Думаю, да, — ответил доктор Дип.

Дип предоставил в распоряжение Либермана свой кабинет. Либерман позвонил Бесс, которая хотела приехать в клинику, но он сказал ей, что этого делать не стоит, что Билл спит и, по-видимому, будет спать еще некоторое время. Бесс спорила, но Либерман сменил тему и стал расспрашивать жену о Лайзе, Тодде и детях.

— Мелисса говорит, что живот у нее не болит, — сообщила Бесс.

— И это значит…

— Никто ее об этом не спрашивал, — добавила Бесс. — Что привело меня к выводу, что…

— …живот у нее болит, и она хотела скрыть это, — заключил он.