Время и комната - Бото Штраус

Лотта. Ты спекулировал на бирже? Играл в карты? Может быть, ты наделал долгов?

Бернд. Нет… (После некоторого размышления.) Я не хочу об этом говорить.

Лотта. Обокрасть собственную жену. Господи! С ума сойти можно! Скажи хотя бы, почему ты это сделал, Бернд?! Да прекрати ты подтягивать брюки!

Вильгельм. Ну, что мне делать? Что делать? Видишь, как далеко зашло. (Вдруг встал со своего места и выкрикивает Бернду.) Уходи от нас, оставь мой дом и мою врачебную практику!

Жозефина. Эй, эй!

Вильгельм (снова садится). Вот видишь.

Жозефина. Отец, подумай прежде, чем говорить такое.

Вильгельм. Вот видишь? Как можно вершить суд с такой публикой? Семейка! Преступник может спокойно укрываться в собственной семье, и его не схватишь.

Бернд встал со своего места.

Жозефина, Лотта (вместе). Куда ты?

Бернд. Я никуда не ухожу. (Идет к корзине с газетами, стоящей рядом с гриллем, медленно расстилает их на земле, чтобы почистить грилль.)

Лотта. Я хочу сказать, что я своего брата люблю и чувствую за него ответственность, так как я старшая сестра и в детстве за ним присматривала.

Жозефина. Да, но теперь он вон какой вырос. В прошлом году я держала в Кейтуме{20} лавку с художественными изделиями. В этом году решила ничем не заниматься. Я уже могла бы иметь ребенка…

Лотта. Что же ты будешь делать, Жозефина? Ты о разводе думала?

Жозефина. Не знаю. Я ведь его люблю. Пусть ему будет стыдно.

Вильгельм. Но ему не стыдно, вот в чем загвоздка. А теперь прекрати об этом!

Лотта. Нет! Справедливость должна быть. Смотрите, что он делает, ему стыдно. Альберт, посмотри и ты на него!

Альберт. Только не надо слез. Мне все совершенно безразлично.

Жозефина. Типичная для него апатия! Апатия ко всему.

Альберт. Пожалуйста, я могу подойти к этому вопросу с сексуальной точки зрения. Между кражей и стыдом имеется прямая связь. Я подхожу к твоей сексуальной жизни, Фина. Кража — это исключительное, глубокое, сексуальное переживание. Одним словом, сумасшедший взлет. А ты говоришь о ней как-то холодно, мрачно. Случай касается твоего секса, а ты главного не замечаешь!

Жозефина. Секс?.. Да что же ты тут увидел сексуального? Может быть, можно было бы говорить о сексуальном переживании, если б он меня обманул с кем-нибудь. Но человек, которого обокрали, воспринимает все совершенно иначе.

Альберт. Потому что в вопросах секса ты — малограмотная.

Жозефина. Оставь, Альберт. Я не очень сильна в твоей философии.

Лотта (Бернду). Ты не хочешь опять сесть с нами за стол?

Бернд. Я хотел бы закончить чистку грилля.

Лотта (весело). Но что же ты сделал с таким количеством денег?

Бернд возится с газетами и не отвечает.

Бернд, ты сильно изменился за эти годы.

Бернд. Конечно. Я — пессимист.

Лотта. Пессимист? Ты вор — вот кто ты. Не оправдывайся!

Жозефина. Я уверена, что у него были долги.

Лотта. У тебя были долги?

Бернд. Быть пессимистом в наши дни…

Лотта (Жозефине). Наверняка.

Бернд. …не так просто. Вера в доброе в человеке объединяет людей. Она связывает их. Но если ты — скептик и не видишь просвета, то очень скоро станешь подозрительным даже в отношении друзей. Между тем пессимист не обязательно кого-нибудь оскорбляет лично. Просто люди боятся идей пессимизма, то есть в конечном счете — правды. Ты можешь быть прекрасным парнем, но пессимиста они отставят в сторону. А жаль. Можно даже быть пессимистом и притом не презирать других людей. Можно даже быть пессимистом и притом общительной натурой.

Жозефина направляется к столику с напитками, по пути остановилась около Бернда. Вильгельм следует за ней.

Жозефина. Может быть, на тебя нашло затмение? Нервы делают с человеком что угодно. Ведь трудно объяснить, зачем мужу обкрадывать собственную жену. Этого даже во время войны не было. Вместо войны у нас произошло такое небывалое несчастье. (Направляется к столику с напитками.)

Вильгельм (вполголоса Бернду). Ты, между прочим, еще не уплатил за подписку на «Иллюстрированный ринг…». Я только хотел напомнить тебе об этом. (Идет за Жозефиной.)

Лотта (наклоняется через спинку стула к Бернду). А теперь куда?

Бернд. Что ты имеешь в виду?

Лотта. Здесь мы, брат, не можем больше оставаться.

Бернд. Почему же?

Лотта. Я-то рассчитывала, что смогу побыть у тебя немного.

Бернд. Подожди, попей чая.

Лотта. Ребенком ты никогда не крал… Но во время молитвы шалил. Мама, бывало, говорила: «Не балуй, а то ангел не сделает тебе ямку на подбородке». А надо сказать, ты очень хотел, чтобы у тебя на подбородке была ямочка.

Бернд. Ну и что? У меня есть ямка.

Лотта. Я что-то не вижу.

Альберт. Бояться, когда нет темноты, еще страшнее.

Лотта. Я бы очень хотела снова жить около реки. Лучшие годы моей жизни связаны с рекой Саар, в Саарбрюккене. Но они прошли.

Бернд. Здесь у нас море. Это лучше, чем река.

Лотта. Но здесь мы не можем оставаться.

Бернд. Почему не можем?

Жозефина и Вильгельм возвратились к столу. На этот раз она наливает себе полный высокий стакан.

Альберт. Послушайте меня, прошу. Что вы со мной делаете?

Вильгельм. Как море замолкнет и начнется отлив, тогда…

Лотта. Не обязательно, Альберт, тебе все время быть в центре внимания.

Вильгельм. Приближается время отлива, он боится отлива. (Берет Альберта за руку.) Природа — мстительная сила. Сейчас пройдет, мой мальчик. Моя маленькая семья, только не обижайте его, будьте осторожны! Только не обижайте друг друга…

Жозефина. С ним происходит примерно то же, что раньше происходило при лунном свете.

Вильгельм. Всегда начинается точно с началом отлива.

Жозефина. Разве может быть такая затянувшаяся луноболезнь? Боже, я ничего не знаю. (Плачет.)

Лотта. Ты много пьешь, Жозефина. Это зачем, чтобы крепче спать?

Жозефина (смеется). И для этого тоже.

Лотта. А без стаканчика ты заснуть не можешь?

Жозефина (дружески). Когда немного выпьешь, лучше спится.

Недостойная раба твоя

Пустая сцена. Лотта сидит на стуле. Очень бледное лицо, тушью обозначены круги под глазами. Огромная книга, раскрытая, лежит перед ней на полу.

Лотта. Куда? Ответа нет. Что я здесь сижу, мне уж давно надо идти. Мне нельзя забывать, что я должна идти дальше, а я сижу. Ушли Фридер и не-Фридер. Ушли Эгберт и Инга. Так же ушли Серен, турок, Вильгельм, Мегги, Пехштайн и Карин. Последним ушел Пауль. Передо мной север и юг, запад и восток — полный выбор. Есть еще норд-ост и норд-норд-ост — непроглядная даль. Каждый меридиан перечеркиваю чертой, если там никого не было, и двумя штрихами, если там никого больше нет. А далее небо или преисподняя, книга или море, я не знаю, где еще они могут скрываться. В моем распоряжении вся роза ветров да еще роза безветрия, больше ничего нет. Вот он, круг бытия. Или овал. Пауль не остался со мной. Комнаты тоже нет. Бернда и сестры Аннагреты — нет рядом. Боргвард, отец и клоун Грок{21} исчезли. Здесь, в большой книге, не осталось никакой записи о них. Ни следа. Я достигла предела свободы! Но такой белой, как книга, я не стану. Только не я! Но уж если пустые страницы заговорят, тогда я в твоей власти, Боже, твоя недостойная раба. Куда? Каждый шаг может быть ложным. Куда пойдешь в этой пустой вселенной? У меня полная свобода, больше не бывает…

Никто, конечно, не возвращается{22}. Пустые слова. Пока никто не вернулся. Ни один человек. Откуда? Идти — это идти и идти. Вещи расстаются друг с другом. Насколько известно науке. Или возьмем, к примеру, книгу посетителей. Надписи выцветают. Или вот губы. Помада стирается. Вещи расстаются друг с другом. Поле теряет посевы. Смерть теряет мертвецов. Гармонирующие вещи, в конце концов, надоедают друг другу и разлетаются в разные стороны. Все равно. Как вселенная. Она медленно и бесконечно расширяется. Мы не падаем, как часто снится, мы разлетаемся в стороны и поднимаемся ввысь. Если так посмотреть, то вещи только теперь приобретают их подлинный смысл. Вселенная и все вокруг, врозь и ввысь! Зачем же противиться всеобщему развитию?