Черное озеро (СИ) - К. Разумовская

Катерина — святая. И пусть многие не возлюбили Новых Богов, в честь неё и по сей день воздвигаются церкви. А Амур сумел испоганить и её память.

— Выдрессирую. — Холодно бросает мой муж и глядит на Катуня. Нахимов лениво пожимает плечами. На нём из одежд всё ещё лишь просторные штаны. Отодвигаюсь чуть дальше. Внезапно, сумасшедшая смелеет. Инесса пыхтит и скрещивает руки на груди. Она с испытывающе смеряет Разумовского взглядом, приторно сладко протягивая гласные:

— Ты ничего не сделаешь. У нас же сделка. Или хочешь лишиться пальца, мой сладкий?

***

С полсотни свечей на витиеватых подсвечниках расположились по всему банкетному залу. Огни танцуют между кружащимися парочками, подрагивая в отражении мраморного пола. Два длинных дубовых стола, уставленных алкоголем и едой, тянутся вдоль лазурных стен. От обилия запахов внутренности жалобно сжимаются в животе, умоляя попробовать всё.

Когда-то я не могла и мечтать оказаться в летнем дворце.

Легкая ткань рубинового платья струится по изгибам тела. Поправляю свободной рукой косы с вплетенными в них алыми лентами, наслаждаясь музыкой. Сидящая девушка за клавикордом наверняка обучалась у Ландау. Милейшая женщина. Наследник престола, Виндей Волган Воронцов, в прекрасном расположении духа. Никогда не крутящийся под ногами отца, мужчина уделяет внимание каждому гостю званного ужина. Принц внимает каждому слову, будто ему действительно доставляет удовольствие слушать нескончаемый поток болтовни, сплетен и жалоб. Камзол, глубокого изумрудного цвета, богато отделан золотой вышивкой, подчеркивает насыщенный цвет глаз. Как у его отца.

— О, ваш супруг настоящее дарование.

С очаровательной улыбкой проговаривает Виндей, поправляя волосы цвета пшеницы. Подавляю смешок и кротко улыбаюсь, глядя на Амура, беседующего с Волганом. Царь восседает на массивном золотом троне в одном из лучших парадных костюмов цвета заварного крема. Амур стоит рядом, мягко улыбаясь. Смоляные волосы едва достигают ушей, а по бокам подстрижены короче, на манер южан. Камзол цвета ночного неба, иссиня-черный, выделяет его среди снующих мимо слуг и гостей военных в алых костюмах и членов Совета, пёстрых, как птички. Руки Разумовского, облачённые в кожаные перчатки, скрещены на груди. На боку в ножнах болтается меч. Подарок царя. Рукоятка сияет, когда свет попадает на россыпь камней. Оружие выглядит предметом искусства, но никак не смертоносно.

— Он не мой супруг, царевич. — кратко отзываюсь я, разглядывая Виндея из-под полуопущенных ресниц. Глядеть на царевича прямо запрещает этикет.

— Он многое упускает. — едва заметно улыбается наследник престола, протягивая хрустальный фужер с вином.

Амур никогда ничего не упускает.

Чувствую обжигающий спину взгляд Разумовского, отвлекшегося от беседы с царем, едва мои рука касаются холодного стекла, предложенного Виндеем. Непроизвольно разжимаю пальцы. Бокал разбивается о мраморный пол с оглушающим треском. Алая лужа растекается по камню, собираясь в швах между плитками.

Словно кровь.

Оркестр замолкает и все взгляды гостей обращены на меня. Кто-то глядит с насмешкой, интересом, другие не скрывают неприязни.

Я лишняя. Мне нет места в этом мире, если оно не подле Амура.

Глава 9. Прелюбопытнейшее предложение. Нева.

Буравлю взглядом бревенчатые стены тесной каморки, не веря собственным глазам.

Я на свободе.

Осознать то, что было так варварски у меня отобрано, оказывается гораздо труднее, чем можно предположить.

Череда темниц, что становились для нас местом очередной передержки, не отпускают мое сознание. Годами мы гнили в подземельях, когда обычная жизнь, не замечая нашего отсутствия, протекала в паре косых саженях над нашими головами. С годами мой мир принял форму сырого подземелья, но сейчас все вокруг будто насмешливый сон, что вот-вот оборвется.

От обилия запахов кружится голова. Пусть хибара не отличается изысками и ни капли не походит на княжеское поместье, где выросла, я наконец-то чувствую себя счастливой. Глаза режет от света. Зрение заметно ухудшилось.

Амур, хоть и мародер, но он вытащил нас. Амбициозный наглец. Спустя столько времени он это сделал. Не обладая слепой верой в этого подонка, как Мален, я всё равно продолжала надеяться. У меня не было выбора. Распутин клялся, что Зверь придёт за нами в ближайшую неделю, после ареста. Дни сменяли ночи, и с каждым новым полнолунием имя Разумовского из его уст слышалось всё реже.

Заключение испортило меня. Боюсь, необратимо.

Принципы пошатнулись, мораль прогнила, а вера в лучше улетучилась быстрее хорошего алкоголя.

Первым пропало желание вернуться домой и убедиться, что воспоминания были ложью.

Китмар должен был выжить. Или нет. За годы воспоминания подменялись фантазиями, и я даже не уверена, что помню его лицо, не говоря уже о последней ночи, когда мы видели его живым.

Через несколько месяцев, скрипя сердцем, мне практически удалось пресечь ненависть к Малену Распутину за то, что он разрушил мою жизнь. Тоска пожирала надежду на спасение, а по вине отсутствия возможности прикончить моего милого сердцу друга, пришлось смириться, что теперь он стал мне ближе всех на свете. Проведя столько дней по темницам и пыточным вдвоём, мы научились понимать друг друга без слов. Потом, за ненадобностью, я перестала говорить.

В дверном проеме показывается белокурая голова. Непривычно видеть его при свете. Грубые черты осунувшегося лица Малена Распутина подчеркивает легкая щетина. Заключение заметно состарило его. Теперь он выглядит взрослее Разумовского и скорее походит на младшего брата моего отца. Несмотря на простолюдинскую кровь в его жилах, теперь он мало-мальски похож на аристократа.

Значит ли это, что все дворяне выглядят как измученные пленники?

Я возненавидела его таким, а полюбила круглолицым недотёпой с вилами и сапогами, измазанными в конском дерьме.

— Нева, там Идэр готовит что-то, может, ты хотела бы присоединиться?

Дергаюсь, слыша своё имя. Имя, данное при рождении, потерявшее свой смысл во время многочисленных пыток и избиений.

Мален Распутин, любовь моя, я хочу сварить тебя заживо. Содрать твое лицо и затолкать его поглубже в глотку, отобедать на твоих костях и сбросить останки в канаву.

Кивнув, поднимаюсь на ноги и шагаю к накрытому зеркалу. Восточная девушка суетливо набросила кусок изъеденной молью тряпицы, когда я вошла. Облезлые кончики пальцев цепляются за шерстяные нитки, когда полотно соскальзывает с кованной рамы, обнажая зеркальную поверхность, устланную десятком трещин. Как паутина по углам.

Не только Распутин изменился внешне.

По началу не узнаю себя. Высокая и несуразно исхудавшая за время заключения, я отвратительна. Белые волосы обстрижены коротко и клочьями, от прежних кос остались лишь воспоминания и щетина.

Мален следит за мной, облокотившись на дверной косяк. С грустью смотрит как провожу ладонями по почти лысой макушке и не меняется в лице, когда прохожу мимо. Бесшумно. Как кошка.

Еще слишком рано. Держи себя