Мариэтта - Анна Георгиевна Герасимова

арестовать в любом месте города, все-таки отправился в издательство, где должен был получить гонорар; получил его, потом решил зайти домой взять кое-что из вещей. Но, подойдя к дому, он увидел в окне своей квартиры свет: там вовсю шел обыск. Шкловский развернулся и через лед залива пешком двинулся в Финляндию. Вот такая история. И таких историй Чудаков знал сотни. Он просто жонглировал ими во время прогулок, поездок в электричке, разговоров, застолья. Причем любая тут же приобретала характер завершенного и обработанного литературного сюжета… Конечно, теперь, когда в ЖЗЛ вышла книга Березина о Шкловском и мы можем сопоставить рассказы об этом эпизоде сразу нескольких свидетелей, – это одно дело, а в конце 60-х – начале 70-х это было совсем другое дело. Кстати, все, что Чудаков знал о Шкловском, он знал от него лично.

Однажды на встрече выпускников, обсуждая с бывшими сокурсниками его полумемуары-полуроман «Ложится мгла на старые ступени», мы согласились, что это все же своеобразный и замечательный роман, хоть в нем так и прорывается живой голос Александра Павловича, и хоть ясно, что этот его герой Антон – это зачастую он сам, которого, кстати, родители хотели сначала назвать тоже Антоном. «Представляете, я мог бы быть Антоном Павловичем!..» – сокрушался Чудаков, любимым писателем которого был Чехов. Свое имя Александр Павлович, впрочем, тоже любил: он не без гордости рассказал мне, как он бывал у Виноградовых дома и как Надежда Матвеевна, жена Виктора Владимировича, при первом знакомстве с аспирантом мужа отметила: «Имя-то у вас царское!..»

Обсуждая с моими сокурсниками его книгу, мы тешили себя мыслью о некой должной следовать за первой книгой второй, – о продолжении первой: мы предполагали, что, возможно, подробности своей университетской жизни он опишет в ней… Да, мы ждали продолжения его прозы. Но (так говорил он сам), «как всегда бывает», следующей книге не случилось быть. Мы все были потрясены и шокированы ужасной его гибелью.

До сих пор, кажется, так и не раскрыто это преступление, не названы те, кто напал на него. И наши власти, похоже, успокоились, предоставив нам довольствоваться слухами и сплетнями. И все они, известные мне, – это не более чем слухи. Мне не хочется верить ни в одну из них. Но все-таки: первую я услышала на его похоронах. Он возвращался поздно вечером домой к дочери Маше. Она жила на улице Миклухо-Маклая за большим гастрономом. До перестройки это была знаменитая «Диета» на Беляево. И какие-то люди избили его, проломив череп. Его не ограбили. Кажется, из бывшего при нем портфеля пропал только его дневник. Окровавленный, Чудаков сумел добраться до двери квартиры дочери и позвонить. Маша вызвала скорую; они с Мариэттой Омаровной отвезли его в клинику Бурденко. Там сразу же начали оперировать. Но во время операции он умер. Тут же пополз слух, что на него напали наркоманы, которыми кишит район Университета Дружбы народов. И то, что убийцы ничего не взяли, еще ни о чем не говорит: такой сильный и спортивный человек, как Чудаков, конечно же, не ждал, когда они его убьют, а отвечал им. Возможно, они разбежались: может, кто-то их спугнул… Такова первая версия, вполне правдоподобная.

Впрочем, как сообщил мой знакомый коллега-литературовед, приятель Александра Павловича (и это как бы вторая версия), сама Мариэтта Омаровна склонна считать, что это убийство связано с его занятием в последнее время историей создания «Тихого Дона», которая, как известно, до сих пор у любого нормального филолога вызывает много вопросов.

Сам Чудаков – это я лично могу свидетельствовать – был абсолютно убежден, что к авторству этой эпопеи Шолохов имеет весьма-а-а косвенное отношение. Кроме аргументов чисто текстовых, как и внетекстовых, фактических, Александр Павлович приводил простой, но убийственный аргумент: в 21 год, считал он, человек не может создать эпическое произведение такого уровня и масштаба, притом в прозе. «Нас не могут удивлять гениальные стихи в 21 год (мы знаем и более ранние!), но большая проза?..» – вот в чем он был абсолютно уверен. Кстати, он рассказывал мне, что как-то обратился к Виноградову и спросил, что тот думает: можно ли сделать стилистический анализ «Тихого Дона», чтоб доказать, что это вещь другого автора? На что Виноградов махнул рукой и сказал: «Да что вы!.. Там уже все так перемешалось!..» То есть Виноградов тоже сомневался в авторстве Шолохова и считал, что к первичному чужому авторскому тексту вполне мог приложить руку и сам Шолохов, и кто-то из его литературных «рабов».

Кстати, Чудаков же рассказывал мне озадачившую и поразившую его историю о том, как уже тяжело больной Твардовский, находясь на очередном курсе лечения в Кремлевской больнице, получил из Ленинграда письмо от сестры Федора Крюкова. Она писала, что у нее сохранились автографы брата к «Донским рассказам» и черновики «Тихого Дона». Почувствовав себя через какое-то время несколько лучше, Твардовский поехал в Питер. Но, заметил Александр Павлович, «как всегда в таких случаях бывает», старушка за это время померла. От соседей он узнал также, что пару недель назад туда же наведался Шолохов… «Что ему там было нужно?..» – задал риторический вопрос Чудаков.

Почему, почему не расследовано убийство Чудакова, как, кстати, и убийство Похлебкина? Почему все повисло в воздухе?!.

Очень горько и больно было узнать о его смерти: он был здоров, полон сил, мог написать еще много прекрасных книг. С ним можно было общаться, разговаривать… Он знал какое-то бесконечное множество интереснейших историй о писателях, литературоведах, лингвистах. А в последней книге он раскрылся и как оригинальный и замечательный писатель…

Странно: недавно я читала его изданные Мариэттой Омаровной дневники, и в записи от 17 апреля 2000 года он с горечью пишет об убийстве Вильяма Похлебкина, называя его «мой единомышленник и брат по ощущению предметного мира человечества…» (поневоле вспоминаешь пушкинское: «мой брат родной по музе, по судьбам…»). И буквально через две строчки: «А еще говорят – нет знаков, предопределения…» Чудаков так симпатизировал Похлебкину, что, даже заваривая какой-либо чай, спрашивал: «Какой способ заваривания предпочитаете? Вот Похлебкин…» – и увлеченно начинал рассказывать о способах, описанных последним… О каких знаках и предопределении он думал?..

Кстати, в его книге «Ложится мгла на старые ступени», когда рассказывается о сосланных в места его детства, почему-то нет того, о чем ему рассказывали родители, а он сам как-то рассказывал мне: раскулаченных привозили в октябре-ноябре, когда в северном Казахстане уже вовсю бушевали ледяные ветры и метели. Несчастных выгружали прямо на снег – с детьми, нехитрым скарбом, что успели они захватить и, главное, сохранить за время перевозки. И