Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова

не умер с голоду. А сейчас – запросто! Когда я видела на остановке ли, на базаре человека с протянутой рукой, я завидовала его способности перешагнуть через свою гордость и попросить милостыню. Мне было легче умереть, чем попрошайничать.

Впрочем, Захар скоро вник в мои проблемы и если не с блеском, то все же пытался мне помочь: покупал сигареты, приносил еду и водил меня в родительскую квартиру, где неизменно кормил супом.

Его мама еще заочно невзлюбила меня. Захар был ее единственным и любимым сыном, которого она «тянула в люди» изо всех сил. А тут такой балласт!

Кроме того, мать его, Екатерина Юрьевна, была деревенских кровей, и требования к невестке (гипотетической) имела соответствующие. Жена Захара должна была быть толстой, здоровой, по-житейски умной, а во всем остальном – глупой женщиной. Екатерина Юрьевна имела гигантское влияние на сына. Надо отдать должное, Захара она воспитала превосходно, вложив в него все, кроме того, что в первую очередь требуется мужчинам, – самостоятельности.

Захар был добрый, отзывчивый, наивный мальчик. Таким он был не в силу каких-то своих убеждений, а просто потому, что с детства ограждался от всякого дурного влияния. Добро и зло не боролись в его голове, потому что течение жизни не прибивало его к границам ни того, ни другого. Захар был РАВНОДУШЕН к окружающему миру. Обо всем, что представляло сложности, думала его мама, а ее существование казалось Захару естественным и непреходящим. Она была его мыслительным центром.

После того как он влюбился в меня, я изредка брала управление этим центром на себя. Невозможность добрых взаимоотношений между мной и его матерью стала фактом.

Что можно еще рассказать о его семье? У Захара был отчим, воспитывающий его с трех лет. Звали его Семен Иванович. Мне он показался тихим подкаблучником, хотя Захар рассказывал, что когда-то его отчим пил запоями и вел себя очень плохо, но потом съездил с мамой в Москву и закодировался по методу Довженко на десять лет, от которых осталось еще два «трезвых» года. Ко мне Семен Иванович относился лояльно и даже с симпатией.

При всех моих тесных отношениях с семьей Захара и с ним самим он никогда не заводил речь о женитьбе или хотя бы о каких-нибудь изменениях. Его все устраивало: мама-папа под рукой, кормежка, какая-то работа и девушка, всегда готовая принять в гнилых «апартаментах». Но меня такое положение вещей не устраивало. Надежд относительно Захара я не питала и положила срок, в течение которого должна его бросить, несмотря на некоторые достоинства, имеющиеся у него.

Захар не давал мне самого нужного – ощущения безопасности. Мое существование балансировало на грани, с одной стороны которой были отчаяние и бравада, с другой – тоска и надежда.

Как-то раз, возвращаясь с работы и почти дойдя до подъезда своей хибары, я была грубо остановлена мужчиной, чей вид явно не вызывал доверия.

Без вступления он вцепился в мой локоть и потащил по направлению к развалившимся лачугам, стоявшим неподалеку. Мои крики о помощи и попытки вырваться обратили на себя взгляды нескольких прохожих, на чем их участие и закончилось.

Мужская особь, пытаясь со мной совладать, вытащила нож и стала размахивать им перед моим носом.

– Будешь орать – убью, – сказал мужик.

– Убивай. Мне все равно жить наср. ть, – ответила я и дернулась.

Мужик еле успел отодвинуть нож.

– Нет, – сказал он, убирая в штаны орудие, с помощью которого надеялся испугать меня, – я потом тебя зарежу. – И потащил меня дальше.

Чтобы я не очень сильно сопротивлялась, он ударил меня чуть ниже подбородка, и у меня прервалось дыхание. Воспользовавшись передышкой, втащил меня в какой-то сарай. Там сидело еще четверо мужиков. Все, увидев меня, обрадовались. На огромном столе посреди комнаты на грязной газете лежала расчлененная селедка на фоне трех бутылок водки, одна из которых была почти распита. Кругом – хлам и мусор.

«Все. Доигралась», – подумала я.

– Ну, красавица, – гаркнул один из мужиков, – выпей с нами!

– Не хочу, – гордо и с вызовом ответила я. Мне ведь все равно терять нечего.

– Пей, тебе сказано, – приказал тот, что затащил в дом, – тебе же легче будет.

Я прикинула все за и против. Решила, что нужно потянуть время:

– Раз так – наливайте.

Они налили полный граненый стакан и поставили передо мной.

В тот момент я согласилась принять боль, позор и, вероятно, смерть с надеждой в загробную жизнь; мне так захотелось верить, что в другой, чистой, непорочной жизни у меня все будет иначе… Я мысленно творила молитву, отпивая медленно, глоток за глотком жгучую водку…

Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое,

да будет воля Твоя,

яко на небеси и на земли.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь;

и остави нам долги наша,

якоже и мы оставляем должником нашим;

и не введи нас во искушение,

но избави нас от лукавого.

Ибо Твое есть и Царство, и Сила, и Слава

И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Тихо поставила стакан на край стола и сдавленным голосом произнесла:

– Можно я поем?

Ответить мне никто не успел. Дверь с грохотом свалилась с петель, и в комнату вбежали какие-то люди. «К стене! Руки за голову!» – закричали они. Все сильно шумело и падало. Я как сидела, так и осталась сидеть. Меня никто не трогал, обо мне ничего не говорили. «Ба! Да это милиция!» – подумала я. На большее я была не способна. В голове все вертелось.

Мужикам нацепили наручники и увели. В доме начали делать обыск. Думаю, только в этот момент обратили внимание на меня. Ко мне подошел какой-то человек и тихо сказал: «Девушка, бегите скорей отсюда, сейчас еще оперативники понаедут, тогда и вас задержат».

Я, пошатываясь, встала и, стараясь идти побыстрее, пошла к себе.

Несколько недель после этого происшествия носила в сумке баллончик с лаком для волос и складной ножик, лезвие которого постоянно было вынуто.

Что-то надо было менять.

Бузулук

Наступило лето. Стояла чудесная июньская погода. Зайдя в обеденный перерыв к себе, я переоделась в легкую блузку и ситцевую юбку, сшитую своими руками в девятом классе. Нацепила дешевые солнцезащитные очки – последнее дорогущее приобретение с получки. Пообедав пшенной кашей на воде, я в очень хорошем настроении заторопилась на работу. Но, едва высунувшись