Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

же покончил с собой не потому, что я плохой, – но тогда это прозвучит так, как будто его отец ушел из-за него. И я не отвечаю. Здесь тихо, только ветер дует. Я беру камушек и кидаю обратно на крышу.

– Мне кажется, – говорю я, – сейчас не страшно, что ты запутался. Мы еще молодые и ничего не понимаем, но наша жизнь не полное дерьмо. У меня спальня и гостиная в одной комнате, я знаю, о чем говорю.

– Я просто хочу понять, как жить дальше, – отвечает Томас и улыбается: – Может, позвать сюда твою девушку? Пусть погадает нам на таро, сразу все и узнаем.

– Мы, по ходу, скоро расстанемся, – понурив голову, признаюсь я.

– Что случилось? – удивляется Томас. Я краем глаза вижу, что он тоже смотрит в землю.

– Все не то, что раньше. Наверно, пора взять с тебя пример и устроить перерыв в отношениях. – Я перебираю пальцами рукав футболки. Все детство так делал, когда очень волновался. – Я люблю ее и хочу всегда быть рядом, но мы друг другу не подходим.

– Понимаю.

Я пристально рассматриваю свои ладони:

– Странно как-то о таком разговаривать. Парни так вообще делают? Ну, сидят и разговаривают о любви?

– Ты так спрашиваешь, как будто сам не парень. Чей-то мозг – тюрьма. Я люблю свободу. Мы разные, это нормально.

Он прав. Я не буду бояться быть другим. И докажу всем, что мир не обратится в пепел, не рухнет с обрыва и не исчезнет в черной дыре. Но сначала должен найтись смельчак, который запустит цепную реакцию.

– Я хочу кое-что тебе рассказать, но пусть это останется между нами, – произношу я. Такое ощущение, как будто эти слова говорю не я. – Только не сбегай от меня, как услышишь.

– Надеюсь, ты про то, что у тебя есть какая-нибудь суперспособность или ты потомок инопланетян. Всегда хотел быть лучшим другом супергероя и хранить его тайну, как в фильмах, – отвечает Томас. – Прости, пересмотрел кино. Конечно, Длинный, ты можешь мне доверять.

– У того, что я хочу сказать, есть две части, и не знаю, смогу ли я рассказать обе. Но очень хочу.

– Понял. Расскажи хоть первую. Сейчас или когда сможешь.

Я опускаю голову, тру виски. Признание, которое я сейчас сделаю, взрывает мне мозг.

– Слушай, ты мой лучший друг и все дела, но если после того, что я сейчас скажу, ты знать меня не захочешь, я пойму и…

– Заткнись и говори уже! – перебивает меня Томас.

– Так заткнуться или говорить? – Он злобно смотрит на меня, и на его лице написано: «Заткнись и колись!» – Ладно. К делу. Сейчас возьму и скажу. Я, похоже… кажется… типа… вроде… наверно…

– Мне начать угадывать?

– Нет, нет. Я сам скажу. Не перебивай. Я правда скажу. Я думаю, что я… может… наверно… типа… наверно… нет, точно… – Не могу выдавить из себя последнее слово. Горло перехватывает страх перед неизвестным будущим, которое тогда наступит.

– Может, мне реально начать угадывать, вдруг поможет?

– Ладно.

– Ты девственник.

– Нет.

– Ты потомок инопланетян.

– Тоже нет.

– Тогда не знаю. Давай пока я тебе кое в чем признаюсь: мне плевать, даже если ты девственник-инопланетянин. Ты Длинный и всегда будешь Длинным, так что говори что хочешь.

Я прячу лицо в ладонях, скребу голову ногтями, как будто хочу сорвать маску и показать свое истинное лицо.

– Короче, ладно, я типа вроде как бы думаю, что я… Думаю, что мне… Короче, мне нравятся парни.

Все, слова сказаны, назад их уже не взять. Я сижу и жду, что мир вот-вот рухнет – или, что еще хуже, Томас развернется и уйдет.

– И все?

– Типа как бы да.

– Понял. И чего?

Я на всякий случай поднимаю голову: небо не зияет кровавой раной. Сигналят машины, орут пьяные. Птицы продолжают петь, а звезды выходят из своих укрытий – совсем как я. Прямо сейчас куча моих ровесников впервые целуется или даже заходит на шаг дальше. Жизнь продолжается во всех ее проявлениях.

– Тебе правда пофиг?

– На тебя не пофиг, на твою ориентацию – вполне. Ну то есть не пофиг, но не в том смысле, в котором ты подумал… – Томас чешет в затылке и задумчиво свистит. – Ну ты, короче, меня понял. Мне пофиг, гей ты или не гей.

– Может, не будем пока произносить это слово? Я еще не привык.

Томас показывает мне большой палец:

– Твое право, чувак. Если тебе комфортно называть это как-то иначе, делись.

– Что-то ничего в голову не приходит.

– Как насчет… «парнелюб»? Сухо, четко, все по делу.

– Угу. – Почему слово, обозначающее чье-то счастье, так неприятно говорить?

– Тебе выбирать, парнелюб. Никто больше не знает?

– Только мы с тобой, – отвечаю я. – Даже Жен не в курсе. Когда разберусь в себе, буду думать, что делать с ней. Может, так у всех парнелюбов бывает: вот тебе нравятся девочки, а потом – раз! – и не нравятся. Или, может, мне нравятся и девушки, и парни, я еще не понял.

Томас пересаживается поудобнее и оказывается чуть ближе: то ли случайно качнулся, то ли специально.

– Как ты думаешь, когда все изменилось?

«Когда появился ты», – думаю я, но вслух не говорю. Вокруг так тихо. В тишине мне неуютно и как будто никогда больше не будет уютно. Если я неверно разыграю карты, я лишусь не только секрета, но, может, и счастья.

– Ну, – отвечаю я, – я в последнее время чуть чаще размышлял, как бы мне жить долго и счастливо. Наверно, это твои изыскания на меня так влияют. Типа вряд ли я смогу быть счастливым, если не разгадаю, кто я такой. И выходит, что я не на сто процентов доволен своей жизнью.

– Тебе не нравится быть парнелюбом?

– Не понял еще. Во-первых, в нашем районе им быть просто опасно для жизни, но я не то чтобы прямо завтра побегу всем рассказывать. И, конечно, вряд ли я выйду с плакатом бороться за права парнелюбов или примкну к парнелюбской организации. То есть, если они отвоюют нам будущее, в котором я смогу просто взять и выйти замуж за парня и всем будет пофиг, классно, пошлю им как-нибудь корзинку фруктов или типа того.

Томас хихикает. Ну все, сейчас он наконец признается, что все это время меня разыгрывал и делал вид, что гей, просто чтобы я ему все рассказал.

– Корзину фруктов! – выдавливает он сквозь смех. – А бананы там есть? А персики?

– Придурок, не смешно!

Томас раскачивается взад-вперед, хохоча. Наконец отсмеявшись – если честно, я бы еще немножко посмотрел, как он веселится, –