Берег мечты - Гиррейру Виктория

Алешандре, который заглянул к матери, застал её за разборкой платьев. Он побледнел от ярости.

— У тебя в голове одни тряпки, — процедил он. — Как ты смела не сказать мне, что Ондина потеряла сына?

— Мы принимали высокопоставленного гостя, — очень сухо ответила Адма. — Нам было не до посторонних.

— Посторонних?! — У Алешандре запрыгали губы. — Это ты мне посторонняя, а Ондина — мать! Ты никогда не могла простить мне любовь отца, за это меня и возненавидела.

— Какая глупость! — поджала губы Адма. — Отец испортил тебя своим безудержным баловством, поэтому ты так разговариваешь с матерью. А в любви отца я не сомневаюсь, он любит меня больше всех.

— Я бы на твоём месте не был так самоуверен, — бросил на прощание Алешандре и вышел.

Он отправился к матери только потому, что не застал Ондины, которую хотел обнять и утешить. Бедная Ондина, что же она переживает, потеряв своего Жака? Алешандре хотел сказать старой няне, что он с ней, что он понимает, как ей больно. Нет, он не надеется заменить ей сына, но она всегда может рассчитывать на его поддержку.

Ондина сидела у постели больного Пасоки. Мальчик метался в жару, бредил, ему чудилось, что они с отцом ловят рыбу. И Ондина молилась, чтобы Пасока остался с ними, чтобы не ушёл в страну Еманжи.

Болезнь внука совсем раздавила несчастную Ондину. Она сидела и плакала. А ведь шла она сюда, чтобы ободрить невестку, сказать, что за время службы у Геррейру скопила порядочную сумму денег и все их отдаст Жудите и внукам. Пусть Пасока учится, он такой способный, такой талантливый! Денег хватит, Жудите нечего бояться, она может спокойно растить своих детей, а там видно будет. Но беда, как известно, не ходит одна…

Родригу осмотрел, послушал мальчика, прописал жаропонижающее, сказал, что будет заходить. Болезнь Пасоки была необычной, и доктор не спешил ставить диагноз.

Дело в том, что в нижнем городе был не один такой больной. Болело несколько детей из класса Дулсе, в котором учился и Пасока. И можно было бы предположить, что это какая-то неведомая инфекция. Но точно с такими же симптомами обратилась к Родриго и Селминья. И ещё несколько молодых женщин.

Бабау очень обеспокоила болезнь Селминьи.

— Ты понимаешь, что я не могу держать у себя больную. Это вредит репутации заведения, — сказал он Гайде. – Через день срок нашего договора истекает, и продлевать его я не буду. Подыщи для неё ещё какое-нибудь помещение.

Гайде всплеснула руками: как же так? Не может же он выставить на улицу больную девушку?

— Девушка заболела только вчера, — неумолимо продолжал Бабау, — я пустил её на две недели, потому что вообще никого не пускаю к себе с её профессией. Но она не потрудилась позаботиться и найти себе другую квартиру. Пусть пеняет на себя! Мне её комната нужна для нового постояльца. Я нанял себе помощника, и он будет жить в этой комнате.

Гайде побежала к Рите, Рита стала упрашивать Руфину, чтобы он помирился с сестрой, и Селминья смогла бы как прежде жить с ним под одной крышей. Руфину же отказался наотрез.

— У меня нет сестры, — твердил он. — Она причинила мне столько горя, что я видеть её не хочу.

«У тебя нет брата, бедная моя девочка, — думала Рита, — но у тебя есть мать, и она не покинет тебя в беде».

— Шику, — сказала она мужу, — я вырастила Гуму, Руфину, Селму и Луизу. Все эти дети для меня как пальцы на руке. Отруби один палец, и я останусь инвалидом. Ты понимаешь меня?

— Да, я понимаю тебя, Рита, — ответил Шику.

— Сейчас хуже всех Селминье, она больна, у неё нет крова, нет денег, я возьму её к нам и буду выхаживать, — твёрдо заявила Рита.

— А ты подумала о Луизе, она — девушка на выданье, ты за неё не беспокоишься? — спросил Шику.

— О чём ты говоришь, Шику? Нас тут все знают и все поймут, на Луизе это не может дурно отразиться. Доброе сердце никому и никогда ещё не вредило.

— Поступай, как считаешь нужным, Рита. Я тебе перечить не буду, — сказал Шику.

Так Селминья, сама того не подозревая, вернулась в родной дом, в объятия своей матери. А в освободившуюся комнату нового постояльца привёл ни кто иной, как полицейский. Дядюшка Бабау не знал, что ему и думать, когда увидел симпатичного молодого человека, который шествовал в сопровождении жандарма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Хорошенькое дело! То проститутка, то мошенник или вор! Прекрасная репутация будет у моего заведения!

Он уже приготовился отказать негодяю и в жилище, и в должности бармена, но, узнав всю его историю, расхохотался.

А дело обстояло следующим образом. Эзекиел Баруда, служивший барменом в клубе авиационной части, никак не мог усвоить военную субординацию, имел из-за этого множество неприятностей и решил сменить место работы. Он прочитал объявление дядюшки Бабау, позвонил ему, договорился, рассчитался в своём клубе и пустился в путь. В Порту-дус-Милагрес он прибыл на рассвете, и, ожидая удобного времени, чтобы отправиться к дядюшке Бабау, бродил по городу. Что удивительного, если ему захотелось писать? Он нашёл местечко поукромнее, среди кустиков, пописал, но штаны застегнуть не успел, потому что в него с громким криком вцепилась девица в ночной рубашке. Она орала благим матом, зовя на помощь, словно он совершил бог весть какое преступление. Девицу он даже разглядеть не смог, потому что изо всех сил старался вырваться из её цепких ручек. Но картина была впечатляющей: девица в ночной пижаме и он, почитай, без штанов. Соседи проснулись первыми и стали урезонивать девицу.

— Негоже, Женезия, так вцепляться в молодого человека. Лучше его отпустить.

— Ни за что! — отвечала девица по имени Женезия.

— Тогда веди его в дом и делай там с ним, что задумала, — предлагали соседи. – Кричать-то зачем, дело ведь житейское!

Тут пресловутая Женезия полила их отборной бранью за дурные мысли и заявила, что молодой человек совершил преступление против нравственности, пописав у неё под окном, она этого так не оставит, сдаст его в полицию, а спущенные штаны предъявит как вещественное доказательство.

— Что ж ты, бедная, не спала? – посочувствовали ей соседи. — Будь этот паренёк у тебя под боком, и сон был бы крепче, и писал бы он, где следует. Забери-ка ты его лучше себе, полицейскому он ни к чему.

Но и на это предложение девица ответила руганью.

Тут и полицейский появился.

— Конечно, я его заберу, — сказал он, — только если вы, милая девушка, его отпустите.

Он так сказал, потому что девица хоть и ругалась, но прижимала Эзекиела довольно крепко и чувствительно, и сам Эзекиел стал беспокоиться, как бы помимо воли ему не захотелось чего лишнего.

Женезия помедлила и отпустила его. По дороге Эзекиел объяснил полицейскому, что должен явиться в «Звёздный маяк» к Бабау. Тот его и привёл.

— Нужен он вам? — спросил полицейский.

— Если он девиц портит, не нужен, — сказал Бабау. — У меня дочка на выданье. Зачем он мне?

— Клянусь, если речь обо мне, то ваша дочь умрёт девственницей, — поторопился вставить своё слово в разговор Эзекиел.

Бабау посмотрел на него и рассмеялся, парень показался ему симпатичным, и он махнул рукой полицейскому, чтобы тот отпустил его.

Так Бабау обзавёлся долгожданным помощником-барменом, который оказался мастером на все руки, но главное его мастерство состояло в умении играть в карты.

Ночной, а вернее, утренний скандал не мог остаться тайной, раз принимали в нём участие все соседи. Больше всего он огорчил Эпифанию.

— Когда я буду сама префектом, то займусь городским благоустройством, — сказала она Деодату, — но в первую очередь мне нужно заняться Женезией.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И она пошла к своей дорогой доченьке, которая после бессонной ночи, наконец, заснула, но металась в кровати, явно охваченная любовным пылом.

— Будь ты неладна, — обругала Эпифания Августу Эвжению, — заморочила голову моей девочке, а ей самое время найти себе хорошего паренька.

Женезия открыла глаза и тут же сказала: