Карьера - Александр Николаевич Мишарин

— Это не вместо салфеток… Как вы сказали! Это просто… пипифакс! И это вас почему-то не смущает?! А то, что я сказал на «худой конец», вас фраппирует?! Бросает в краску?!

— Да что вы пристали?.. Александр Кириллович? — наконец не выдержала, раскраснелась от обиды и поэтому неожиданно помолодела Февронья Савватеевна.

— Я ни к кому не пристаю! — с удовольствием принял вызов старик. — И не приставал! Это не в моих правилах! Если вспомните, вы сами здесь объявились. Из своего золотоносного Бодайбо! Десять лет назад! И только затем, чтобы не дать мне прожить остаток жизни… Как я хочу!

— Интересно было бы узнать?! Как вы хотите прожить остаток жизни? — уже не сдерживалась Февронья Савватеевна. — В доме… для престарелых?

— Хотя бы!

— Или, может быть… вы думаете? Что ваш… Что ваши родственники? Стали бы убивать свою жизнь на вас?

Она начала торопливо снимать с себя фартук, но никак не могла развязать тесемки.

— Я бы мог… Жениться! — вдруг гаркнул Александр Кириллович. — У меня были на примете… Некоторые варианты!

— Ну, и что же? Где они? — вопрошала, уже чуть не плача, Февронья Савватеевна.

— Они? Как раз… — Александр Кириллович быстро и хитро глянул на ее большое, по-детски обиженное лицо. — Они как раз в «Доме для престарелых… большевиков». И большевичек!

Он рассмеялся и откинулся на высокую спинку деревенского стула.

— А попросту говоря… «В богадельне»!!!

Его голос действительно гремел, и он понимал это. Он знал, что еще молод. Молод! Почти тот же, сорокалетний! Когда над старинной, огромной площадью летел его зычный командирский рык: «Па-р-а-а-ад! Сми-и-ир-но-о-а-а!»

— Вот и ступайте… Ступайте к ним! — мирясь и уже почти любуясь им, говорила Февронья Савватеевна. Она присела на краешек стула и старательно вытирала сладкие слезки в краешках глаз.

— Не три так сильно! Красные будут… — смеялся добрый и снисходительный Александр Кириллович. — Ты что, не знаешь… Что дама не трет глаза? А чуть прикасается… Батистом! Вот здесь… Чуть ниже век…

— Не на бал небось? — чувствуя его заботу, сияла своими небольшими, светленькими глазками Февронья Савватеевна.

— Вот именно… Что на бал! Забыла? Кто у нас сегодня в гостях, — он поднял палец. — Какие го-ости! Какие та-нцы!

— Опять, как вчера, небось… Прислал какого-то. А потом сам примчался на секунду! — старалась скрыть, что забыла о госте, Февронья Савватеевна.

— Како-ого ниб-удь! — протянул возмущенный Александр Кириллович. — Ну вы, Февронья Савватеевна… И загордились!

— А что? Ни кожи — ни рожи?! Одно удовольствие на Ивана машине проехаться!

— Милая моя! — вдруг просто сказал он. — Этот милостивый государь… Сергей Венедиктович Тимошин в нынешней табели о рангах… Многих министров повесомее!

И он, по привычке, поднял вверх указательный палец.

— Ну, что вы… Мне все время грозите?! Александр Кириллович? — Так же неожиданно, словно молодая, обиделась Февронья.

— Как? «Грожу», — растерялся он.

— Вот этим… Своим пальцем! — она со стуком собирала тарелки со стола. — Вы еще будете есть?

— Ничего не понимаю! Пальцем?.. Грожу? — сбился с мысли Александр Кириллович.

— И вообще надо заранее как-то предупреждать. У меня сегодня плотники придут. Беседку править! Под вами пол скоро провалится. От вашей качалки. Все качаетесь, качаетесь! Как маленький!

Теперь она гремела посудой в мойке.

— Ну, что сидите? У вас прогулка сейчас!

— А газеты?

— В беседке!

Он посмотрел на ее согнутую над мойкой полную спину, и ему вдруг захотелось плакать. «Неужели действительно можно… Так долго… Так верно?.. Так навсегда любить?! Сколько же ей было тогда? Семнадцать… И то вряд ли! Всю эту бездну лет жить без него? И встать перед ним — «как лист перед травой». По малейшему его зову?!»

Даже не его… По письму, написанному чужой рукой. Мариной…

— Блокнот? Где… мой?! — снова закричал Александр Кириллович.

Февронья Савватеевна испуганно оглянулась.

— Да что с вами сегодня?! Ведь так родимчик хватит!

— Мне нужен мой блокнот! — с расстановкой, упрямо стучал по столу Александр Кириллович.

— Да здесь ваш блокнотик! Сейчас… сейчас! — она посеменила в комнаты.

— Никогда ничего нет на месте! — он продолжал стучать по столу. — Какой-то бардак! А не дом!

Она испуганно смотрела на него, трясущегося, неожиданно маленького, чуть не плачущего.

— Что за шум? А драки — нет?!

На пороге кухни стоял здоровенный парень с плотницким инструментом. Его широкое, мясистое лицо, толстые, красные от холода руки… Крепкие, неровные, большие зубы были как-то особо, даже неестественно, здоровы. Он был в черной телогрейке, в брюках, заправленных в кирзовые сапоги. В глазах вызов недоброй, здоровой молодости…

— Аль, испугались меня? Хозяюшка? — отбросив взглядом как несущественное Корсакова, обратился он к Февронье Савватеевне. — Третий день, как договаривались? А? Вот и пришел… Что делать-то будем?

Не дожидаясь ответа, он сел на длинную, толстую, деревянную скамью у стены.

— Если пол перестилать… В беседке?.. То мне одному — не справиться! Не! Тут двоих надо звать!

Старики, еще не пришедшие в себя, переглянулись. Февронья Савватеевна встала и неожиданно спокойно остановила плотника.

— Помолчи! Сейчас все решим!

Она, не торопясь, подошла к Александру Кирилловичу и положила перед ним длинный, узенький блокнотик.

— Вы этот просили?

Александр Кириллович недовольно засопел. Поглядел на вторгшегося в его утреннюю, приподнятую жизнь чужого, неприятного ему человека, но спорить не стал.

— Кажется.

— Вы пока поработайте, — она погладила его по голове, как малого ребенка. — А мы с Василием… Решим наши дела!

Она уже взяла бразды правления, и, когда подошла к детине, тот покорно встал.

— Мы, Василий… Три раза с тобой договаривались? — спросила она.

— Три! — радостно согласился Василий.

— И три раза… Ты меня обманывал?

— Обманывал!

— Так что…

— Так у меня… Деверь с армии вернулся! — как великую и все оправдывающую причину преподнес плотник.

— Деверь — не деверь! А договаривались! — в ее голосе были нотки старой, строгой учительницы. — Нет, ты скажи? Василий? Договаривались?

— Ну… Договаривались!

— Нет,